Диссертация (1155293), страница 52
Текст из файла (страница 52)
Вся эта речь в каждой отдельной строчке и в целом буквально являетсобой зеркало, которое повернуто к названию, в котором говорится о зеркале.В разрыве между названием и стихами возникает провал в вечность, в метаи617Самиздат века / Сост. А.И. Стреляный, Г.В. Сапгир, В.С. Бахтин, Н.Г. Ордынский. М. – Мн.: Полифакт,1997.
С. 557.618Самиздат века / Сост. А.И. Стреляный, Г.В. Сапгир, В.С. Бахтин, Н.Г. Ордынский. М. – Мн.: Полифакт,1997. С. 558.619Самиздат века / Сост. А.И. Стреляный, Г.В. Сапгир, В.Г. Бахтин, Н.Г. Ордынский. М. – Мн.: Полифакт,1997, с. 627.269сторию. Этот сдвиг обнаруживается не сразу, а в обратном движении взглядапосле прочтения всего текста. Не вполне определенная речь требует большейясности, и читатель снова обращается к заглавию.Другие зоны тишины можно найти у Дмитрия Авалиани.
Его молчаниево многом обусловлено взаимодействием рисунка и текста. Листовертни этого автора представляют речь, которую надо угадать, различить в змеевидномдвижении пера. Линии имитируют рисунок, но они не являют вещь, не изображают ее, а только говорят о ней.
Это как бы графика, которая стараетсябыть только письмом. Но поскольку письмо возникает из рисунка, мы имеемкак бы двойную речь. Первая родится, когда из линий складывается фраза, ивторая дополняет первую повтором, когда мы закрепляем с трудом разобранное предложение простым повторением: стих звучит именно так. Можетбыть, мы даже не улавливаем, что произносим стих дважды: все происходитбыстро.
Но когда лист переворачивается, и мы начинаем заниматься похожейпроцедурой снова, эта двойственность маячит впереди. Она требует разорвать немоту непрерывных линий, она делает из графической змеи тонкуюоболочку, которую необходимо проткнуть, чтобы увидеть истечение, словоза словом, текста, который читается сначала приблизительно, а затем как впечати. Здесь уместно представить себе икону св.
Георгия Победоносца,пронзающего копьем змия: спрятанный в кольцах стиха хтонический смыслистекает в полную ясность дневного сознания. И чем существенней разрывмежду темным и светлым, тем протяженнее зона молчания. Авалиани нестремится к примитивным эффектам, когда одна фраза хочет стать антонимом другой. Мало интересуют его и цирковые трюки: у поэта нет желанияудивить. Авалиани, по крайней мере, в своих религиозных текстах, ищет онтологических соответствий. И если, допустим, говорит «река и песок», то припереворачивании находит слова «Адам и Ева».
Молчание здесь связано с онтологией и мифологией. Хотя в других вещах, более приземленных, оно может быть чисто бытовым: «Выпей» – перевернем слово – «чайку».270Молчание религиозного текста Авалиани неотделимо от свободы. Мигтишины (когда мы переворачиваем лист) подразумевает возможность двинуться в любую сторону. Его можно сравнить с молчанием демона Сократа.Демон, как известно, был голосом совести, но когда он безмолвствовал, философ был волен совершить любое деяние.Авалиани, кроме молчания в листовертнях, немало работал с «морфологическим молчанием», то есть с молчанием, завязанным на лексическиеединицы.
Так, в панторифме «не бомжи вы – / небом живы» оно возникает впробелах между словами и в момент переноса620. В миниатюре «горе – море// Бог, жаль / бомжа ль?» оно, помимо переносов, прячется в частице «ль»621.Верней, в крохотных паузах до и после нее, в семантических сдвигах конечной палатализации.Если уж мы заговорили о морфологии, то уместно вспомнить о другихфилологических аспектах молчания. Возьмем Геннадия Айги.В случае с Айги мы можем говорить о «синтаксическом молчании». Встихотворении «И: КАК БЕЛЫЙ ЛИСТ» (1967) звучат такие строки:а – о с л е п и и п р и м и: // и о т к р о й с я – коль есть обнаружится: / от и ш и н а – иисус!622У поэта отношения между словами сдвинуты, искажены; разделение нафразы и предложения далеко не всегда читается, возможно, потому, чтопунктуация частично опущена и многие поясняющие слова отсутствуют.Тишина сочетается с именем Спасителя.
Но это имя «работает» в пространстве стиха и на стих. Поэтому оно пишется с маленькой буквы, и в окружении тире и восклицания тянется и звучит.Тишина словосдвигов Айги дополняется «фонетическим молчанием»,то есть тишиной, которая возникает в результате «работы» звучащих букв и620Цит. по: Зубова Л. Языки современной поэзии. М.: Новое литературное обозрение, 2010, с. 73.Авалиане Д.
[Без названия]. Вступительное слово и подготовка текста Татьяны Михайловской // Арион,№2, 2005.622Самиздат века / Сост. А.И. Стреляный, Г.В. Сапгир, В.Г. Бахтин, Н.Г. Ордынский. М. – Мн.: Полифакт,1997, с. 443.621271стиха в целом, просодии. Двойные отступы и пробелы между словами нетолько говорят о молчании, но и изображают его. Молчание, таким образом,оказывается связанным с графикой и музыкой.Фонетическое молчание встречается и у других авторов. Так, оно возникает в упомянутом выше стихотворении Сергея Бирюкова «Спаси и сохрани» (1979). Здесь тишина связана со звукоподражанием623. Лирический геройреагирует на звуки слов, смысл которых не имеет для него особого значения.Бабушка в молитве называет незнакомые ему имена.
Часть морфем ею проглатывается, и стих словно родится из звуковых пятен, которые пытаютсяубежать в молчание: «осподи …… веру / ...наиду... колая антонину / анну идеток их ... дра / сергея влади....». Слушать такую молитву герою интересно:это своеобразная театральная постановка на неизвестном языке. К слову, похожую реакцию на церковнославянизмы мы видим у героев очерка Гончарова «Слуги старого века» (1888): им интересно. Я видел, – говорит писатель, –как простые люди зачитываются до слез священных книг на славянском языке, ничего не понимая или понимая только “иные слова”. Помню, как матросы на корабле слушали такую книгу, не шевелясь, по целым часам, глядя врот чтецу, лишь бы он читал звонко и с чувством»624.Подводя краткий итог, мы можем сказать, что в целом религиозноемолчание устроено сложно, имеет многоуровневый характер.
Оно держитсяна дискурсии, учитывающей реальность и метареальность. И такое молчаниене боится быть неясным. К нему неприменимы слова Людвига Витгенштейна: «То, что вообще может быть сказано, может быть сказано ясно, о том же,что сказать невозможно, следует молчать»625.623Бирюков С. Знак бесконечности. Тамбов: Добровольное общество любителей книги России, 1995, с. 15,16.624Цит по: Gerald Janecek. ZAUM: The Transrational Poetry of Russian Futurism. San Diego; 1996, с.
10.625Витгинштейн Л. Философские работы. Ч.1. М.: Гнозис, 1994, с.3.272ЗаключениеУ русской религиозной поэзии давняя история, восходящая к творчеству народных сказителей, «калик перехожих». Катастрофа 1917 года и последовавшая за ней борьба с «опиумом для народа» вытеснила духовную литературу из публичного пространства. Казалось, она умерла и никогда больше не возродится. Но на кухонных посиделках и полулегальных творческихвечерах, в самиздатских журналах и альманахах «вечные» темы и образы заиграли новыми красками. Ориентированная на духовную вертикаль поэзиястала важным связующим звеном между прошлым и будущим. В культурномподполье по-новому раскрылись многие темы дореволюционной духовнойлитературы, к которым можно отнести вопрос о посмертной участи, проблемы истории и тему паломничества.Размышления о «жизни будущего века» присутствуют в творчествеЛ.
Аронзона, А. Величанского, Д. Авалиани, В. Блаженного, А. Солодовникова, Ю. Кублановского и многих других авторов. Одни из них транслируютв поэтической форме евангельское благовестие, другие пытаются осмыслитьбудущее за порогом в философском ключе, третьи погружают нас в мир грези фантазий.Вопросы истории интересуют уже гораздо меньшее число литераторов.Это С. Стратановский, В. Никитин, Ю.
Кублановский, Е. Пудовкина, Е. Игнатова. И совсем немногие решались на паломнические поездки, связанные всоветское время с определенными социальными рисками. О паломничествепишут А. Надеждина, Е. Игнатова, Ю. Кублановский.Большое внимание культурное подполье уделяет рецепции сакральныхтекстов. Библейские цитаты, реминисценции, аллюзии, прямые пересказыСвященной истории органично входят в ткань «второй культуры».273Духовные стихи 1960 – 1980-х гг. стали своеобразным связующим звеном, обеспечивающим преемственность религиозной поэзии.
Фактор преемственности важен и в литературоведческом, и в культурологическом плане.Православная доминанта российской духовности проявилась не тольково времена союза государства и Церкви, но и в годы «борьбы с религиознымдурманом». Церковные праздники, обряды, традиции оказались в поле зрения культурного подполья. Правда, отражение их в литературе носит локальный характер.
Так, авторы «второй культуры» достаточно подробно рассказали о двунадесятых праздниках до Пасхи, а потом как обрезало. В богослужебной жизни Русской православной церкви поэтов больше всего цепляет несмысл, а красота речи, особенность ее звучания. Именно на это обращаютсвое внимание Г. Сапгир, С. Бирюков, Е. Сабуров, Вс. Некрасов. И даже Ю.Кублановский, твердо стоящий внутри церковной ограды, следует тем же путем.Не прошли неофициальные поэты мимо этических требований религии.Свои моральные установки обозначили А.
Величанский, Е. Сабуров,Г. Сапгир, Д. Авалиани, С. Аверинцев, В. Блаженный и другие авторы. Так,Александра Величанского больше всего волнует заповедь «не убий». ЕвгенияСабурова – «не прелюбы сотвори». Генриха Сапгира – «не произноси на другого ложного свидетельства».Возрождение религиозной поэзии началось с 1960-х годов, в эпоху«хрущевских гонений». И. Бродский, Л.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
