Диссертация (1155243), страница 29
Текст из файла (страница 29)
Соловьева. Известно, что А. Белого восхищало творчество и мудростьКонфуция и Лаоцзы, афористичность и притчевость, самобытность их текстов.В них он видел, скорее, положительный образ Китая, который перекликался сярким китайским колоритом, лиричностью и романтичностью. В романе«Серебряный голубь» А. Белый писал: «Природа, как древний китаец, древнеетпросторами, а из Небесной империи веет в окошко лазоревым воздухом» 410 .Название другого романа – «Крещеный китаец» – отсылает к интересующейнас теме. Роман во многом автобиографичен. Символизм его названия передаеточень важный для самоощущения писателя момент: одиночество автора,Об этом: Пчелинцева К.Ф.
Китай и китайцы в русской прозе 20-х-30-х годов как символвсеобщего культурного непонимания // Путь Востока: Универсализм и партикуляризм вкультуре. Вып. 34. Указ. изд. 2005. C.162–173.408Топоров В.Н. О романе Андрея Белого «Петербург» // Евразийское пространство. Звук,слово, образ. М., 2003. С.193.409Белый А. Петербург. М., 1981. С. 348.410Белый А.
Серебряный голубь. М., 1910. С. 391.407131страдальческое непонимание его окружающим миром, как был непонятрусскими старый, древний Китай. Употребление в текстах А. Белого слов,соотнесенных с китайской культурой (Конфуций, мудрец, парча, атлас, шелк,китайский балванчик), имеет позитивный оттенок 411.Таким образом, в предреволюционные десятилетия XX в.
в русскойкультуре наблюдаются противоположные тенденции, влияющие на восприятиеКитая и китайцев. Строительство КВЖД, активные внешнеполитическиедействия России на Дальнем Востоке, социально-политические процессы всамом Китае имели решающее значение для расширения российскихпредставлений о Китае. Литература и публицистика становятся зеркалом, вкоторомотражаютсяобщественно-политическиенастроения,научныеустремления и эстетические поиски предреволюционных лет: модернистскуюсимволизацию Китая и китайских образов в лирике и лиризованной прозе(А.
Белый, Б. Пильняк В. Соловьев,), экзотическую «китайщину» (Н. Гумилев),народно-демократическийпафособличенияколонизацииСевернойМаньчжурии в фельетонах и памфлетах амурских сочинителей (Л. Волков,Ф. Чудаков). Наиболее плодотворным в процессе художественного образавосприятия Китая и китайцев становится опыт писателей, лично побывавших вКитае (в качестве участников подавления восстания ихэтуаней, русскояпонской войны, в роли офицеров и одновременно ученых-этнографов,натуралистов:В. К. Арсеньев,Н.
А. Байков,П. В. Шкуркин,).ВозникновениехудожественнойИ. И. Митропольский,этнографииДальнегоВостока становится перспективным направлением в развитии художественныхспособов реализации образа восприятия Китая и китайцев. К сожалению,начало I Мировой войны на несколько лет прервет развитие этоголитературного направления. Последующие революционные события 1917 г.Петухов В.Б. Мифологические и лингвоментальные символы восприятия Китая в русскойлитературеконца XIX –началаХХвв.URL:http://www.rusnauka.com/46_NNM_2017/Philosophia/4_232256.doc.htm/411132кардинальным образом изменят парадигму восприятия Китая и китайцев вроссийском общественном сознании.3.2.
Образы восприятия Китая и китайцев в советской литературе ипублицистике 1920-1940 гг.Восприятие Китая и китайцев в литературе и публицистике метрополии в20–40-е гг. определялось тремя тенденциями – условной модернистскойэкстраполяцией «китайщины» на неразбериху в российском обществе;реальным участием реальных китайцев в социально-политических процессахпервого десятилетия советской власти; и, наконец, участием Советскогогосударства и советских политиков, общественных деятелей в революционномпроцессе самого Китая.Изнурительные годы Первой мировой войны, революционный хаос 1917 г.,и, как следствие, начавшаяся Гражданская война на первых порах отодвинуликитайскую тему на периферию российского общественного и литературногоинтереса.
В столичных кругах вплоть до начала 1920-х гг. действовалапривычка модернистской инерции символизировать все, что связано с Китаем,проецируя эти символы на российскую реальность и образы уже не грядущего,но пришедшего «хама». Как подчеркивает К. Ф. Пчелинцева, «событияреволюции и Гражданской войны в России привели к тому, что образ “новых,варваров”, “гуннов” и “скифов” начал связываться с самими русскими в поэзииВяч. Иванова, В. Брюсова и А. Блока, а китайские образы, вымышленные иреальные, используются уже не как символ “желтой угрозы”, а как символтрагического культурного непонимания не только между разными народами, нои между представителями одной культуры»412.В насквозь экспериментальном романе «Голый год» (1921).
Б. Пильняк,верный модернистской эстетике и еще совершенно не имеющий реальногоПчелинцева К.Ф. Китай и китайцы в русской прозе 20-х-30-х годов как символ всеобщегокультурного непонимания // Путь Востока: Универсализм и партикуляризм в культуре. Вып.34. Указ. изд. 2005. C. 162–173.412133опыта постижения Китая, создает три образа Китая. В основу этих образовположено клишированное представление о Китае как о стране загадочной,имеющей непостижимую для цивилизованного человека психологию и«китайскую грамоту»: «Особое место в романе занимает отрывок-триптих,посвященный Китай-Городу, он становится самым значимым местом впроизведении, обрамляющей новеллой, повторяясь полностью в его начале иконце, частями вкрапляясь в ткань романа, замыкая в круг его композицию.Автор использует образ Китая как символ затаенной опасности, стихийнойнародной силы, которая дремлет в хаосе городского рыночного продажногобыта.
В отличие от своих предшественников, Б. Пильняк помещает свой Китайне на дальневосточную периферию, а в самый центр русской земли.ЭтотКитай имеет два лика: первый – дневной, почти европейский, второй – ночной,пугающий, непонятный»413.Есть и третий Китай – самый страшный,заводской: «И третий Китай-город. <…> И из прокопченных цехов, от фрезерови аяксов, от молотов и кранов, из домны, из прокатного от поржавевшихболванок – глядит: Китай, усмехаются (как могут усмехаться!) солдатскиепуговицы. Там, за тысячу верст, в Москве огромный жернов революции смололИльинку, и Китай выполз с Ильинки, пополз…»414.С этим-то Китаем, олицетворяющим послереволюционную разруху,голод, насилие, по мысли автора, призваны бороться большевики, которые«ведут нещадную борьбу со звериным, и сталью хотят оковать землю» 415.Абстрактное восприятие Китая, образ которого не имел ничего общего среальнойстраной,культурой,народом,отразитсявполноймереуО.
Мандельштама, завершающего своим творчеством и жизнью эпохумодернизма. Начало «китайским» литературным коннотациям будет положеноим в «Литературной Москве» (1922), затем эти «китайские мотивы» перетекут в«Московские стихи» (Москва предстанет как воплощение «китайщины» вПчелинцева К.Ф. Китай и китайцы в русской прозе 20-х-30-х годов как символ всеобщегокультурного непонимания. Указ. изд.
С. 164.414Пильняк Б. Избранные произведения. Л., 1979. С. 47.415Пильняк Б. Избранные произведения. Л., 1979. С. 47.413134противовес европейскому Петербургу). А закончится все «Четвертой прозой»(1929–1930): «Мы стреляем друг у друга папиросы и правим свою китайщину,зашифровывая великое, могучее, запретное понятие класса. Животный страхстучит на машинках, животный страх ведет китайскую правку на листахклозетной бумаги, строчит доносы, бьет по лежачим, требует казни дляпленников» 416 .
Мандельштам использует «китайщину» как символ полногонепонимания между поэтом и его временем, как воплощение всего самогочуждого, загнанного и в то же время таящего страшную угрозу» 417 . Изнескольких топосов расхожего восприятия Китая («недвижный» (застывший)Китай, «китайский болванчик», «китайская грамота», «китайские пытки»)Мандельштам, как видно, выбирает последние два: «В Доме Герцена одинмолочный вегетарианец – филолог с головенкой китайца – этакий ходя – хаохао, шанго-шанго – когда рубят головы, из той породы, что на цыпочках ходятпо кровавой советской земле, некий Митька Благой – лицедейская сволочь,разрешенная большевиками для пользы науки, – сторожит в специальном музееверевку удавленника Сережи Есенина…»418.Но это была лишь одна из нескольких проекций послереволюционнойрусской культуры и литературы на Китай и китайцев.Начало Гражданской войны в России было ознаменовано масштабнымпривлечением китайского населения в войска Красной Армии.
Это были самыемногочисленные интернационалистские подразделения: «Таковых насчитывалидо 40 тыс. чел., что равнялось 8 полнокровным дивизиям того времени 419 .Встречаются и иные цифровые показатели: некоторые авторы, ссылаясь накитайские источники, пишут о 60–70 тысячах китайских добровольцев 420» 421 .Мандельштам О.Э. Сочинения в двух томах. Т.2. М., 1990. С. 90.Пчелинцева К.Ф. Китай и китайцы в русской прозе 20-х-30-х годов как символ всеобщегокультурного непонимания. Указ. изд.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
