Диссертация (1149113), страница 23
Текст из файла (страница 23)
Поскольку, со времен Кеплера и Галилея эмпирическиеисследования технически медиатизируются и перестают быть аналогом прямогоконтакта с природой, новый технический инструментарий не столько содействуетсвоего сложения — на нем лежит не только тень первородного греха, но и печать «благой вести». — Жильсон Э.Дух средневековой философии. М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2011. С. 180.148Шевцов К.П. Память телесных автоматов в механической вселенной Декарта // Исторические,философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории ипрактики.
2012. Том 2. № 7. С. 214-218.149Цип по: Andrews L., Nelkin D. Whose body is it anyway. Disputes over body tissue in a biotechnology age //Lancet. 1998. Vol. 351. № 3. P. 53.106человеку, сколько заменяет его.150 Органы человеческого тела начинаютрассматриватьсякакдетали«соматическогоагрегата»,которыебудучисимволически изъяты из тела и помещены в новую «механическую сборку»модифицируют свои действительные функции и, как следствие, трансформируютне только образ тела человека, но и (через модификацию чувственности) егосамого и тот мир, который доступен ему в восприятии.Обратимся к конкретному примеру. Поскольку в разработанных Кеплером иГалилеем программах объективного исследования природы особая ставка впроцессе познания мира делается на использовании «оптических медиа» —микроскопа и телескопа, человеческий глаз утрачивает свое прежнее значение истановится только деталью «познающей машины».151 Однако изменяется нетолько роль глаза.
Изменяется и мир, созерцаемый этим глазом. Георг Зиммельотмечает, что до изобретения микроскопа и телескопа «человечество имелоопределенный естественным употреблением органов чувств мир, гармоническисовпадающий со всей их организацией. Но эта гармония разрушена с тех пор, какмы сделали себе глаза, способные видеть за миллиарды километров то, чтоестественно нами воспринимается лишь на близком расстоянии, а также глаза,способные проникать в тончайшие структуры микрообъектов, которые вообще неимеют места в нашем естественном чувственном созерцании пространства.
[…]Существо с глазами вроде гигантского телескопа было бы и во всем остальномсовершенно иным, чем мы. Оно обладало бы совсем другими способностями впрактическом использовании увиденного. Оно формировало бы новые предметыи обладало бы прежде всего несравнимо большей, нежели наша, длительностьюжизни. Наверное, фундаментально другим было бы и восприятие времени».152 Втом же духе Владимир Бибихин отмечает, что изобретение телескопа и150Gal O., Chen-Morris R.
Empiricism Without the Senses: How the Instrument Replaced the Eye // The Body asObject and Instrument of Knowledge. Embodied empiricism in Early Modern Science / Ed. Ch. T. Wolfe., O. Gal.Dordrecht: Springer, 2010. P.122.151Ibid.152Зиммель Г. Созерцание жизни // Зиммель Г. Избранное: в 2 т. М.: Юрист, 1996. Т. 2.
С. 10.107микроскопа подменяет глубину внимания рассеянностью.153 Вместо того чтобы«видеть в меру», т.е. видеть просто то, что есть, мы стремимся видеть все дальшеи все больше. Это «все дальнейшее и все большее» и становится для нас тем, что«единственно есть» — жизненным миром. Но «все дальнейшее и все большее» —это уже непосредственно (вне технической медиации) не видимое. Значит нашимжизненным миром становится непосредственно не видимый мир. Дело в том, чтопревратив органы нашего тела в детали познающей машины, уничтоживпрежнюю целостность тела, и реконструировав ее на основе техническоймедиации, мы наказали себя собственными изобретениями. Микроскоп ителескоп вывели человека из «животной» природы, но затем погрузили его тело вновый, прежде не видимый, но не менее сложный, многообразный, чрезвычайноопасный мир — в мир микрофлоры и микрофауны, в мир грибков, бактерий,штаммов возбудителей СПИДа и других опасных болезней.154 Вместе соспособами видения и чувствования, понимания и восприятия собственного телателескоп и микроскоп как «оптические медиа» изменили и всю экзистенциальнуюмифологию человека.155Впрочем, это всего лишь один из аспектов рассмотрения тела черезтеоретическую оптику медиации.
Его как раз и можно определить как «оптикомеханический». Не стоит, однако, забывать и о существовании других аспектов,позволяющих концептуализировать современные модели телесности, актуальные153Бибихин В. В. Лес. С. 137.154Там же, с. 136.155Немного забегая вперед, продолжим эту мысль. Робер Фоссье замечает, что в средневековой Франции,где люди еще не могли исследовать мир растений при сверхмощном фотоувеличении, целые деревни становилисьжертвами спорыньи — микроскопического гриба, обычно обитающего в колосьях злаковых культур ивызывающего при употреблении галлюцинации. См.: Фоссье Р.
Люди Средневековья. СПб.: Евразия, 2010. С. 27.Мир, в котором даже хлеб мог быть эффективным галлюциногеном ушел в прошлое и с «проклятыми деревнями»(печальные последствия поедания спорыньи) мы встречаемся только в голливудских блокбастерах. Однакоизменилось главное. Если в мире, описываемом Фоссье, микроскопические образования и существа являлись,вполне «физическими», причинами фантазма, то в нашем мире, за счет подозрения «того, что есть перед глазами»в нереальности и по мере стремления к микро- и макромирам как к чему-то бесконечно «более реальному» всепревращается в фантазм. Ведь даже такие «документы действительности» как снимки планетарных систем иколоний бактерий обрабатывают в графическом редакторе Adobe Photoshop.108способы переживания, репрезентации и осознания тела.
Важно, отметить, что ужеэпоха XIX века захваченная проблематикой энергийных потоков и ихперераспределения, не просто берет на вооружение концепт «человек-машина»,озвученный в XVIII веке Жюльеном Офрэ де Ламетри, но и совершенно поновому интерпретирует «машинерию» тела, сам смысл «машинного». Послеизобретения и совершенствования парового двигателя, проблема машины,рассмотренная в философском и научном ключе, артикулируется не в терминахмеханики, но скорее в терминах энергии, ее сохранения, организации итрансляции.
XIX век сдвигает акцент в исследовании тела, рассматривая его каксистему энергетического обмена и определяя экономию, порядок и эргономикуэтого обмена. Именно в XIX веке возникает экспериментальная физиология,ориентированная на психофизиологические исследования. Может показатьсяинтересным, что формализуется она и в «медийных» формах. Французскийфизиолог Этьен-Жюли Маре изучает физиологию движения мускулов у человека,не в лаборатории, а на беговых дорожках Парк-де-Принс, одновременно наблюдаяконский галоп и бег отобранных им атлетически сложенных людей; ЛеопольдЛунц, изучая восстановление энергии у велосипедиста, приходит к выводу том,что прилагаемые им усилия часто недооцениваются в сравнении с пешимходоком; Шарль Браун-Секард изучает ослабление мышц, неизбежно вызываемоестарением; Оскар Зот и Фриц Прегель, ставят эксперименты, позволяющиеоценить влияние экстрактов из тестикул на увеличение мышечной силы.156 Всеэто отвечает возникающему в тот же период рынку научно-популярныхисследований, представляющих различные рациональные гимнастики, системыфизическихупражнений,методыатлетическогосовершенствованиятела.Научное исследование тела не просто занимается анализом соматическогоресурса, но и, приняв популярный медийный формат, реконструирует тело,диктуя эпохе его новый образ и новую практику обращения с ним.156Саразин Ф.
Открыто видимые тела. От анатомического спектакля к «психологическим курьезам» //Логос. 2010. № 1 (74). С. 51-77.109Физиология порождает «спортификацию» буржуазного тела. Если, по меренаучной организации фабричного производства и рационализации рабочеговремени, тело рабочего, включенного в производственный процесс, необходимопревращается в машину, то облачение буржуа в «символический доспех»спортивного тела является результатом свободного выбора и предпринимается нестолько во имя эстетических целей, сколько для демонстрации предельнойвнимательности к своему биологическому времени, соматическому ресурсу.Иными словами, — для демонстрации превосходства разума и воли надсопротивлением телесной материи.
Тело индустриального мира являло своюкрасоту в «производительной» мышечной силе, в монолитности своеговизуального образа — воплощении рациональной власти над казавшимисянеконтролируемыми стихиями природы.Может показаться, что в этот период полностью оформляется тот медийныйобраз тела, который знаком нашему времени.
Тем не менее, внешнее подобие недолжно помешать нам увидеть различие в этих телах. «Спортификация»буржуазного тела, порождающая образ тела, адекватный индустриальному миру,зависела от просчета, калькуляции и учета действительных физических сил. Речьшла о реконструкции физических сил через их анализ, измерение и последующийвторичный синтез. Вопрос же о реконструкции природы ставился исключительнодля максимальной актуализации ее потенциала, даже если это и выглядело частокак победа над природой. Природа «выворачивалась наизнанку» (Л.
Фейербах),что вызывало «отчуждение», эффект искусственности, но не было реальностьюискусственного. В современном медиамире, стремящемуся к цифровому (digital)формату, «цифра» порывает с каким бы то ни было измерением живых сил,претендуя на статус субстрата нового мира. В этом мире ответ на онтологическийвопрос «что есть сущее?» резюмируется псевдонатурфилософской формулой —«все есть цифра». Сущее есть то, что дано в цифровом формате и через цифровойформат, который как новый онтологический формат определяет «то, что есть» вего бытии.110Родство между индустриальным и постиндустриальным (информационным)образом тела все же имеется.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
