Диссертация (1149113), страница 18
Текст из файла (страница 18)
Литература и зло. М.: Издательство МГУ, 1994. С. 87.81так как само творчество де Сада, провозглашающее необходимость уединения длясамых разнузданных оргий, получило необходимый стимул с их стороны дляполноты «разврата ума». Это означает, что условия существования Сада,вызванные все теми же внешними механизмами, не могли быть болеепродуктивными, более располагающими к письму и более адекватнымипоставленной задаче, если бы внутренние интенции маркиза не получали быдолжного отклика со стороны сопротивляющейся ему среды.
Выбор Сада, равнокак и Бенедикта Лабра, — аскетический идеал. Но возможно они оба вкладывалиразные смыслы в провозглашение, следование и поддержание этому идеала?В «Генеалогии морали» Ницше вплотную подходит к чуждой обыденномуистолкованию, форме интерпретации аскезы, при которой последняя оказываетсяследствием — эффектом сосредоточенности, производной слишком богатойжизни. Мог ли Сад отвлечься от своей аскезы, хотелось ли ему найти выход изпродуцируемых им фантазмов? Возможно, для него так же, как и для Лабра, этоозначало предать Абсолют, предпочтя ему относительность повседневногосуществования? Во всяком случае, каждый из указанных персонажей историитела посвятил свою жизнь Абсолюту.
Сад создал (по признанию М. Бланшо)Абсолют в литературе, Лабр — Абсолют существования тела в его естестве,вопреки всем устоявшимся относительным маркировкам, регистрам и аксиомам,стремящимся поглотить тело логикой тотального исчисления. В этом смысле ониоба приближены к третьей фигуре — к Господину — Машине, к Ламетри. Сад,создавая энциклопедию тела, производимых им жестов и раскрывая преждезатаенные потенциалы, следует ему напрямую, но следует как бы с теневойстороны, дополняя и расширяя исследование ученика Бургаве, вскрывая способыартикуляции частного тела и обнажая тем самым лицемерие и внутреннююмеханику устоявшегося взгляда на тело, завуалированного высокими лозунгамизаботы. Бенедикт Лабр открывает иное измерение тела, также затронутоеЛаметри.
Он как бы дополняет лозунг великого демистификатора («если тело —машина, то слишком сложная для господствующих форм исчисления») тезисом опрактическом реализиции этой сложности. Это напрямую сближает механику82тела, чрезвычайно многообразную и нагруженную изобилием производных, снедифференцированным хтоническим импульсом его естества. Если XVIII век вразмеченной им сети дискурсов, озвученных еще Бэконом, медицина, косметика,атлетика и наука о наслаждении окончательно поглощает тело, редуцируя его доинвариативной модели воспроизводства, если уже на уровне обыденных практик,репродуцируемых повседневностью в модусе навязчивого повторения, эта эпохаоткрывает галерею максимально искусственных тел, опутанных вдобавоккалькуляцией их экономического потенциала (даже потенциал преступника илисовершенное им действие — это негативный экономический вклад), то помимовскрытия насилия, которое осуществляет Ламетри, возможно и сопротивлениеему.
Сопротивление своим собственным существованием. При таком подходетело Лабра — это тело революционера, но не в смысле модернистского егопредставления («гвозди бы делать из этих людей»), а в исключительнобуквальном смысле — орудия борьбы. Лабр, и это основное его отличие отсредневековых аскетов, борется не с телом, но телом. Против чего же он борется?Против истории, осуществляемой столь долгое время под вопросом «как умформирует тело?», против всей истории длительного включения тела в порядокпредставления, берущей начало в эпоху Ренессанса, и выраженной прежде втриаде «медицина – политика – архитектура», а затем и против формимманентной регуляции, продуцируемых в Новое время в дискурсах медицины,атлетики, косметики и науки о наслаждении.Тело Бенедикта Лабра — это хтоно — тело, ресурс сопротивления иоружие, направленное против всех практик обналичивания существования вразметке представления, — «хаосома».
Будучи рожден во Франции эпохи рококов эпоху тотального моделирования тела, вводящей аксиоматическую строгостьигры в сферу светского этикета в той же мере, что и в сферу эротическойпрелюдии, Бенедикт Лабр осуществляет скандальный возврат к телу. Само еготело и «украшающие» его атрибуты уже представляют скандал. «Одеждой емубыли лохмотья, минимально необходимые для того, чтобы прикрыть наготу тела,взыскующие к ревности соблюдаемых приличий, но недостаточные, чтобы83предохранить от суровости холода. Его обувь имела только форму таковой, онабыла так изношена и разорвана во многих местах, что позволяла воде и грязисвободно доставлять неудобство при ходьбе. Его чулки были не просторазорваны, но также так коротки, что едва скрадывали и половину его ног, брюкибыли также разорваны во многих местах.
Накидка с проседевшими рукавами,покрывающая его тело в особенности в последние годы его жизни, была такизношена, что отдельные места разорвались в клочья и свисали кусками, она былаподпоясана веревкой, завязанной несколькими узлами по окружности корпуса;изношенный временем плащ выглядел отвратительно, став к тому жепристанищем для неподдающихся исчислению насекомых. Рубашка, которую онносил, была чрезвычайно грязной; что касается головы, то она всегда оставаласьнепокрытой, волосы были неопрятны и нестрижены, а борода не знала бритвы[…] Особенности его одеяния выделяли его даже из неисчислимой толпы нищих,каждый из которых обычно был одет лучше, чем он».112Мишель Фуковыделяет несколькоформ иодновременноэтаповсуществования либертинажа (или, по определению Фуко, видов связи «междусвободомыслием и системой страстей»): это, «во-первых, стремление разумасоздать формулу такого рационализма, который бы рассматривал неразумие вовсех его видах как иррациональное начало; во-вторых, неразумие сердца,подчиняющее своей неразумной логике любые речения разума».113 Если Ламетри,находясь на пересечении этих моделей анализа страстей, делает своей цельюпредставить в «Человеке — машине» их синтез, а именно продемонстрироватьвозможность расщепления разумом «немой тьмы» страсти и показать, какгосударственный аппарат перекодирует и формирует то, что люди считаютестественными потребностями; то Лабр избирает другой, более радикальныйпрактический ход.
Самим существованием, самим телом, он сопротивляетсятоталитаризму маркировки. Его тело лишено страсти, оно не страдает т. к. оно не112Coltraro A. M. The life of the venerable servant of God, Benedicth Joseph Labre. London: Thomas Richardson,1850. P. 95-96.113Фуко М. История безумия в классическую эпоху. С. 114.84погруженов успокоительную пассивность, продуцируемую социальнымиреестрами.Еготелоневозможновписатьвтуилиинуюматрицуисчисления/подавления скрытых потенциалов. В каждом локальном центреестество его тела сопротивляется синтезам разметки.
В своей естественности онопредставляет единственно реальное тело, вскрывающее своим существованиембессильную истину тел синтетических. Лабр указывает на процесс оформлениятела умом, но обличение этого процесса выражается не в записи иливысказывании (что означало бы уподобиться тонким росчеркам социо-скриптора,поглощающего тело, скрупулезно выводя его формулу в учетных записях) носамим существованием. Его язык — это язык тела, а анализ представляет собойнемой жест. Истина, открываемая им в жесте существования, истина,открываемая телом, заключается в том, что в новоевропейской аналитическойкартине мира естественность — не более чем искусно синтезируемая видимость.Даже уличные нищие существуя в стихии тотальной калькуляции, отчуждены отсвоего естества.
В этом мире их тела составлены из формул, а будущее этих тел— это Капитал, ведь толпы нищенствующих индивидов, критическая масса ихтел, таких на первый взгляд естественных, — не более, чем результат накоплениячеловеческого материала. «Параллельно накоплению капитала и в качестве егонепременного сопровождения должно было произойти своеобразное накоплениелюдей или, если угодно, распределение рабочей силы, которая наличествовала ввиде множества соматических единиц […] Нужно было насытить рынок допредела, […] привести всех к трудоспособности»114 Так, уже с самого началаXVIII века нищие являются объектом утилитарных целей, их телесность —обнаженная,каксчиталосьпрежде,естественностьоказываетсячеткоартикулируемым продуктом, отвечающим целям европейских государств. Ихначинают использовать для заселения колоний. Древняя практика отчуждения,выдворения за территорию города, приобретает характер строгой расчетливости визмерении предполагаемой прибыли с их положения.
«В 1717 г., когда была114Фуко М. Психиатрическая власть. С. 91.85основана “Западная компания”, эксплуатация американских земель становитсяполноправной сферой французской экономики. Для этой цели используютнаселение изоляторов: начинаются знаменитые отправки узников из Руана и ЛаРошели — девушек везут на телегах, юноши идут в кандалах. Людей подвергаютзаключению для того, чтобы в дальнейшем “отправить на Остров”; дело идет отом, чтобы вынудить значительную часть мобильного населения покинуть родинуи отправиться осваивать территории колоний; изоляция становится своего родаскладом, где эмигрантов держат про запас, чтобы в нужный момент послать их взаданный регион. С этого времени изоляция выполняет уже не просто функциюрынка рабочей силы во Франции, но определяет положение дел и уровеньколонизации Америки: влияет на движение товаров, развитие плантаций,соперничество между Францией и Англией, войны на море, ограничивающие какторговлю, так и эмиграцию».115Итак, нищие, равно как и буржуазия — тела, обналиченные в своемсуществовании аналитической разметкой пространства света (или светскогопространства), не исключены из процесса оформления тела умом, их «естество»не представляет собой тело в актуальности его хтонического измерения, скорее,они низведены до уровня утилитарной единицы.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
