Диссертация (1149113), страница 17

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 17)

Именно здесь, как эффект проективного движения, образуютсяпонятия «души», «внешнего существования», «устойчивой гармонии». Именно108Ламетри Ж. Человек — машина. С. 221.76этими эффектами покрывает свои производные насилие, предпринимаемоеискусственным моделированием по отношению к телу. В этом вихре эффектов,производимых проективным взаимоперенесением двух поверхностей друг надруга, тело, окончательно распределяя удельный вес своего естества поребтребуциям локальных синтезов, включается в качестве соматической единицыв процесс общественного воспроизводства. Если же обуздать сильные крыльявоображения, постоянно увлекаемое вихрем крови и животных духов,109 то можноутверждать, «что человеческое тело представляет собой часовой механизм, ноогромных размеров, и построенный с таким искусством и изощренностью, чтоесли остановится колесо, при помощи которого в нем отмечаются секунды, токолесо, обозначающее минуты, будет продолжать вращаться и идти, как ни в чемне бывало, а также, что колесо, обозначающее четверть часа, и другие колесабудут продолжать двигаться, когда, в свою очередь, остальные колеса, будучи всилу какой бы то ни было причины повреждены или засорены, прервут своедвижение».110Итак, можно сделать несколько выводов: во-первых, человек всецелоредуцирован к телу, он существует только как совокупность имманентныхдвижений тела, которая представляет собой более высокую, нежели все живыесущества, форму организации материи; во-вторых, его тело — это машина,производящая определенный набор импульсов и движений; в-третьих, будучинедоступным в своей полноте знанию, тело тем не менее может быть рассмотреносхематичным образом в каждом локальном о нем представлении, в котором егосуществование сводится к совокупности нормированных практик, устойчивостьбытия которых обеспечивается эффектом, создающимся при проецированиинедифференцированного знания о действительном механизме тела (или о его«естестве») на плоскость топического знания о должном существовании егодействий.

Этими эффектами (не в смысле иллюзий, а, скорее, в смыслеоптических эффектов, как результатов смещения естества тела к искусству его109Там же, с. 197.110Там же, с. 219.77технической обработки) являются эффекты религии и морали или, как называетэтот механизм удержания тела в заданных ему границах сам Ламетри, «двойнаяузда религии и морали».

Каждый из этих эффектов в его представлениипреломляет и искажает свое происхождение, переворачивая тем самымдействительную картину мира. Утилитарное принимает окрас справедливого,истина — окрас хорошего и дурного, а тело, будучи определено в своемсуществовании практиками общественного (вос)производства, легитимируется всвоемналичиичерезпривязкуемудуши,синтезируемойвточкевзаимопроникновения утилитарного и должного или, в случае движениянерефлективного представления («нефилософского взгляда», в определенииЛаметри), душа являет собой квинтэссенцию справедливого и морального,образуя тем самым инвариант существования человека и последнее устремлениечеловечества.Первый трактат Ламетри назывался «Естественная история души», такимобразом, все остальное его творчество (начиная с «Человека — машины» изаканчивая «Предварительным рассуждением») может быть рассмотрено какпродолжение темы, сформулированной в этом трактате, равно как и методическисоздаваемыйпротивовес«естеству»душикаксовокупностьизысканий,сведенных к вопросу о «культурной истории души», не в смысле описанияпрогресса в движении совершенствования нравов и педагогических практик,раскрывающих потенциал человека, а, скорее, в смысле изобретения души какфункциональной модели тела.

Ламетри вскрывает пласты представления о теле,высвобождая оголенный каркас его истины. Душа, внешнее существование,гармония, нравственность, справедливость — все это не более, чем практикисокрытия организованного насилия над телом, предпринимаемые по отношению кнему со стороны внешних человеку механизмов. Тело является машиной не всвоем наличном существовании, скорее, машина — это модель знания о нем, осложности его строения и производимых им движениях. Но, с другой стороны, иэтот аспект обличает Ламетри со всей полнотой свойственной ему резкостивысказывания, к настоящему времени, к XVIII веку тело действительным образом78существует как машина, как объект регуляции и настройки, как продуктобщественного (вос)производства, все остальное — все, что касается практикмедицинской, косметической или атлетической заботы о теле не более, чемповерхностныеэффекты,—истинныеформы,определенныевсвоемсуществовании объективно мнимым движением.

Мнимости, создаваемые награницах движения знания, настроенного агрессивно по отношению к телу, иимеющего своей целью тотальный надзор и контроль. Не существует ровнымсчетом никакой заботы о теле, кроме той, что сопряжена с политикополицейскими формами регуляции контроля.

Тело — это машина, экономическаяцелесообразность которой зависит от полноты его регулирования.Таким образом, та совокупность практик, которую предлагает Бэкон впроекте «Великого восстановления наук» в качестве форм знания о теле и способезаботы о нем, ко времени Ламетри уже реализована и окончательно забыта подгрузом представлений, производимых движением этого знания.

Их необходимооткрыть заново для того, чтобы избавиться от иллюзии естества, для того, чтобывскрыть исторический характер тела не столько в биологическом, сколько всоциальном смысле, прививающим телу целесообразность. Вскрыть знание о теле— означает нанести этому телу рану, проделать брешь в символике егоповседневного образа, дабы обнаружить за ней арматуру ratio. Вопрос,адресуемый Декартом философии, вопрос о соотношении «между умом и телом»ко времени Ламетри приобретает иную формулировку: если тело уже определеноумом в качестве машины, если оно включено в текущую разметку иррегированогоratio жизненного мира, то имеется ли у тела ресурс сопротивления, которыйсможет вывести его за пределы этой разметки? Ответ Ламетри утвердителен: телослишком сложная машина, а потому является не сводимым к своим проекциям.Но это еще не значит, что Ламетри склоняется к витализму, вопрос о естестве длянего не является вопросом о хтонических резервуарах тела или о самом теле, кактакого рода резервуаре.

Впрочем, последнее вовсе не означает, что вопрос обактуализации хтонических ресурсов тела в XVIII веке не поднимается достаточноостро. Можно вспомнить, например, практики возвращения в лоно природы,79описанные в работах Руссо, образ «благородного дикаря», возвышающегося встоическом самообладании над калькулирующим рассудком, превращающим телов набор схем, функционирующих в матрице повседневности. Но в данномконтексте рассуждение основывается, скорее, на иллюзии движения вспять кестеству души, незапятнанной безумием современности.

В то же время в XVIII в.существовала еще одна грандиозная попытка возвращения к естеству — уже недуши, а тела. Прямо на залитых солнцем очевидности площадях европейскихгородов, кочуя от одного города к другому, появляется фигура, чье «естество»или тело, выдающее себя за естество, сопротивляется любой регистрации, любойвозможной разметке. В эпицентре ratio разверзается рана, знаменующая собойреанимацию хтонического тела. Эта фигура паломника — Бенидикта Лабра, закоторым мы и последуем.2. 2.

2. Бенедикт Лабр и практики реанимации хтонического тела17 апреля 1783 года Бенедикт Лабр умер от голода. Это произошло в периодСтрастной недели, причем сам он в этот день находился в храме, тратя все свое(немногое из оставшегося) время на молитву. Нельзя сказать, что эта смертьосталась незамеченной. Своим религиозным рвением, умеренностью в вопросахповседневности и отчаянным следованием аскетическому идеалу, Бенедиктвызывал восхищение уже при жизни.

Канонизация Римско-католическойцерковью произошла через век — в 1881 году его смерть стала «вселенским»(καθολικός) событием. Однако это событие осталось незамеченным в русле другойистории, через призму которой жизнь и смерть Лабра до сих пор не былипроанализированы. Без сомнения, этой историей, не сумевший вобрать в себя80такую фигуру как Бенедикт Лабр, оказалась история тела и, если, следуя тезисуШколы Анналов, история тела еще ждет своего написания, и еще только должнасостояться, то тело св. Бенедикта, безусловно, должно занять в галерее ееописаний достойное место.В своем размышлении о маркизе де Саде Батай111 выдвигает следующеепредположение: если бы Лабр имел шанс познакомиться со своим не менее (а то иболее) известным соотечественником, он, вне всякого сомнения, увидел бы в немсобрата по борьбе, пользующегося другими методами, обреченного на иноесуществование, но захваченного тем же событием — телом.

И тогда св. Бенедикт,по примеру другого христианина — Пьера Клоссовского, мог бы чистосердечнопризнаться: «Сад — мой ближний». О какой же борьбе идет речь и что могло бывынудить паломника и аскета, пренебрегающего благами повседневности,признаться в близости своих духовных изысканий к Саду — этому фантому эпохиПросвещения, скрупулезно описывающего в одиночных камерах различныхтюрем излишества тела, расходуя для своей цели бесконечные рулоны бумаги,бесконечный поток слов? Что за «борьба» объединяла их, да и можно лииспользовать это слово в одном и том же смысле применительно к столь разнымфигурам?Первое,чтоможетприйтинаумвходерассуждения,спровоцированного этими вопросами, — первое тождество, по-видимому,поверхностное (но верили ли тот и другой в глубину? — возможно, стоитпоставить еще и этот вопрос), отмечающее собой сходство этих персонажейистории тела, заключается в событии аскезы.

Каждый из них, так или иначе,связал свою жизнь с этим событием так плотно, что жизнь как одного, так идругого оказалась не мыслима вне его. Их жизни оказались формами одногоидеала — идеала аскетического. И здесь нет повода для сомнения или мнимыхразночтений, в том смысле, что один из них выбрал свой путь добровольно, адругой оказался жертвой внешних механизмов — преследований и репрессий.Для последнего, как отмечает Морис Бланшо, цензоры были великой находкой,111Батай Ж. Сад // Батай Ж.

Характеристики

Список файлов диссертации