Диссертация (1148763), страница 33
Текст из файла (страница 33)
Таким образом, брак оказывается самой минимальной ибезобидной из возможных трансгрессий эроса, тогда как оргия – еепротивоположным полюсом, крайней степенью трансгрессии.Мы видим, что «сладострастие углубилось в сферу Зла»203, но зло есть всеголишь трансгрессия, подвергшаяся осуждению. И поскольку эротика рождается изнарушения запрета, зло становится причиной эротического удовольствия.
И уже 201 Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. М.: Касталь, 1996. С. 99. Тимофеева О. Введение в эротическую философию Ж.Батая. С. 67.203Батай Ж.
Эротика. С. 583.202 148неважно, что полагается в обществе в качестве Зла – почитание Дьявола исатанинские шабаши, или низменный мир социально опустившихся (уголовникови проституток), – эротика неизменно оказывается принадлежащей этому миру зла,поскольку именно во зле проявляется ее трансгрессивный характер, будь товедьмовская оргия или использование непотребного языка падших людей вименовании эротических действий, или преодоление навязанного приличиямичувства стыда. Эротика всегда требует преодоления, и только в преодолении илихотя бы в воспоминании о преодолении тех или иных норм возможно достижениесладострастного наслаждения.Итак, пребывание во зле, таинственность и стремление к сиюминутномуудовольствию оказываются неотъемлемыми характеристиками эротики.
Однаконужнопомнитьотом,чтоэротикавнеисторична,онаноситсугубоиндивидуальный характер. По этой причине не существует конкретной формулызапрета на эротику: он очерчивает ту потаенную сферу индивидуальной любви, вкоторой проявляется личная возможность трансгрессии каждого индивида.Несомненно,что«никогдаполоваяжизньнебываетневоздержанносвободной»204, она всегда так или иначе ограничена рамками обычая, но вопрекивсему этому эротика остается единственной более или менее допустимой сферойдля трансгрессии, для индивидуального бунта, без которых человек теряет вкус кжизни.Именнофакттрансгрессиипротивопоставляетчеловеческуюсексуальность животной, поскольку зверь не нарушает никаких запретов,человеку же они необходимы, чтобы развернулась истинная эротическая игра.Эротическая трансгрессия противопоставляет человека и общество, ибо вмоменты любви само существование общественного порядка кажется нелепым.Эротика оказывается тем фактором, который ставит под сомнение сам этотпорядок: «индивидуальная любовь сама по себе не противопоставлена обществу,тем не менее, для любовников все, кроме них самих, имеет лишь преображенныйсмысл в соединяющей их любви» 205 , поэтому такая любовь противостоит 204205Батай Ж.
История эротизма. С. 15.Там же. С. 125. 149обществу в том смысле, в котором индивидуальное бытие противостоитобщественному. Эротическая любовь расходится с обществом и государством всамом способе бытия. Государство накапливает и сохраняет, тогда как эротикатребует изобилия, которое будет беспощадно и безудержно растрачено. Поэтомуобщество влюбленных, в противоположность государству, представляет собойсообщество непроизводительной траты.
При этом эротика есть не просто тратаресурсов, она отмечена знаком разрушения, без которого трансгрессияоказывается неполной – «принципом любой эротической практики являетсяразрушение структуры замкнутого существа, которым является каждый участникигры» 206 . Происходит, пусть и ненадолго, размыкание отдельных личностейлюбовников. Тело перестает быть дискретным органом – оно открываетсянавстречу непрерывности.
В этой связи Батай подчеркивает фундаментальныйхарактер наготы: нагота оказывается тем жестом, который противостоитзамкнутости, в которой пребывает каждое дискретное существо. Нагота являетсяпредвестником следующей за ней игры сливающихся друг с другом органов, вкоторойпроисходитсаморазрушениенетотальнаячуждосамоутратанасилия,человека.котороеТакоезнаменуетэротическоесобойярость,необходимую для эротической деятельности, недаром «для цивилизаций, вполнеосознающих смысл обнажения, оно служит если не подобием, то, по крайнеймере, смягченным эквивалентом умерщвления»207. Это происходит потому, чтообнаженное тело представляется открытым, незащищенным, оно провоцирует нанасилие, оно напоминает тело жертвы на алтаре, подготовленное дляуничтожения.Такимобразом,эротикаиубийствооказываютсяродственнымифеноменами – в основе эротики лежит «завораживающее действие смерти», такоеже, какое лежит в основе любого убийства. И убийство, и секс питаютсдерживаемую человеком ярость, но она, как известно, склонна прорыватьсянаружу.
Однако эротика оказывается той допустимой формой индивидуальной 206207Батай Ж. Эротика. С. 499.Там же. С.
500. 150трансгрессии, в которой человек сталкивается с опытом смерти и удовлетворяетсвою яростную жажду разрушения. Следует заметить, что переживание смерти вэротике в некоторым смысле отрицает смерть, потому что человек, заглянувшийза край возможного, где он встречается с собственной конечностью, все-такивозвращается назад, побеждает смерть в движении эроса. Таким образом, эротизмможет пониматься как утверждение жизни, ее неограниченное буйство.Соответственно, разрушительные влечения, реализуемые в эротике, соединяютсяс проявляемым в ней жизнеутверждении, с витальностью эротизма. В плотскойлюбви, тем самым, воедино сплетаются те два основополагающих человеческихвлечения, о которых говорил Фрейд, – Эрос и Танатос. В этом человек обретаетсвободу и в этом проявляется индивидуальная суверенность каждого человека.4.
Трансгрессивная природа смехаТрансгрессивное начало всегда было сильно в человеке. В тот момент,когда появился закон, появилась и возможность его преступить. В этомстремлении выйти за границу дозволенного скрывается желание человекавосстановить свою целостность, которая была нарушена тогда, когда человекпредал остракизму свою животную природу. Теперь она оказывается доступнойлишь в актах трансгрессии. Соответственно, трансгрессия есть не простонарушениенормыповедения,носпособощутитьполнотубытия.Ктрансгрессивным актам поэтому относятся не только влечения смерти илиэротика, но и любые другие проявления бессмысленной траты или безудержнойжизни, будь то обжорство, употребление алкоголя, сквернословие или смех.Смех по своей природе близок имманентной сущности человека. Болеетого, смех, также как и плач, – это чисто человеческая активность, поскольку нетбольше примеров существа, кроме человека, которое умеет смеяться.
В смехечеловек возвращается к самому себе, он испытывает интенсивное переживаниесобственного бытия, созвучное с тем, которое достигается посредствомэротического опыта. Безудержное влечение к смеху, которое выражается всложности контролировать смеховой порыв, похоже по сути своей на влечение 151эротическое, ибо удовлетворение этих влечений приносит витальную радость.Смех от радости может пониматься как первейшая форма смеха, как смехестественный. Это тот смех, которым смеется маленький ребенок, незнакомыйеще с социальными функциями смеха: это «смех от удовольствия, которыйследует за поглощением пищи или после принятия теплой ванны, смехудовлетворения является, что неудивительно, учитывая взрывной характер смеха,чем-то вроде разрядки, выплеска избыточной энергии»208.
Смех является формойсообщения, с помощью которого человек передает радость и соединяется в этойрадости с другими людьми (так же, как двое соединяются в эросе). Именно этавитальная, интенсивная радость, которую несет в себе смех, делает еготрансгрессивным, поскольку смех является формой снятия напряжения, в томчисле – напряжения социального, разрешения его в ничто, это расточительствожизни, приостановление размеренного течения времени в пользу суверенногомомента, бессмысленного и бесполезного. Возвращая человеку ощущениеподлинности бытия, смех понимается как источник жизненной силы и потомустановится предметом культивации, «как если бы он значил для жизни то же, чтодля растений значат цветы. Нет таких приемов и ухищрений, которые бы они[люди] не использовали, чтобы усилить его и заставить звучать вновь и вновь»209.В силу своей способности возвращать, пусть на мгновение, ощущениеестественной жизни, смех приобретает сакральные функции, становитсянеотъемлемой частью праздничных и ритуальных обрядов.
Можно говорить отом, что сам праздничный разгул представляет собой буйство утерянногочеловеком подлинного бытия, когда человек на время забывает о социальныхбарьерах и может наслаждаться сиюминутным удовлетворением своих влечений.А там, где есть место удовлетворению и удовольствию, там льется смех. «Смехсам по себе не является праздником, но все-таки по-своему указывает на егосмысл»210, ведь и смех, и праздник оказываются явлениями единого порядка, ибовыводят человека из рамок размеренного регламента полезного быта, ставят на 208 Батай Ж.
Влечение и отвращение // Коллеж Социологии, сост. Олье Д. СПб.: Наука, 2004. C. 96. Батай Ж. Границы полезного // Батай Ж. Проклятая часть. Сакральная социология. C. 306.210Батай Ж. История эротизма. М.: Логос, 2007. C. 69. 209 152паузу производящее бытие и позволяют погрузиться в миг непроизводительнойтраты.
Любой праздник сопровождается тратой, уничтожением ресурсов, новместе с этим он символизирует возрождение жизни, точно также, как и смех. Этоотражаетсявомножестведревнейшихобрядов:«Смехуприписываласьспособность не только повышать жизненные силы, но и пробуждать их. Смехуприписывалась способность вызывать жизнь в самом буквальном смысле этогослова. Это касалось как жизни человека, так и жизни природы»211. Смеются,зачиная ребенка, и убивая зверя, дабы гарантировать его возрождение, и засеваяполя212. В этом – связь смеха и эротики: они оба питают жизненную силу, нооказываются трансгрессивными, поскольку принадлежат к миру сакрального.Известно, что среди ритуалов, призванных повысить урожайность, есть не толькосмеховые ритуалы, но и эротические ритуалы аграрных оргий – люди«действительно верили, что этим обеспечивается плодородие полей»213.