Диссертация (1148599), страница 30
Текст из файла (страница 30)
Произведение сразуобратило на себя внимание литературоведов, критики, читателей. Большойинтерес к роману был вызван во многом предшествовавшим ему длительнымтворческим молчанием писателя.По словам Толстой, замысел романа «Кысь» возник «давным-давно»:«…как-то с мужем ― он тоже филолог, как и я, ― сидели и играли в какуюто стихотворную чепуху <…> и среди прочего в одном стишке, который моймуж написал гекзаметром, проскочило слово “кысь”. “Ворскнет морхлаякысь…” <…> Я это слово подобрала, повертела, смотрю ― женский род,третье склонение, мне понравилось. Ну а потом, как говорится, слово заслово…»2. Т.е. замысел романа опирался на «какую-то <…> чепуху» и«какую-то белиберду» ― «слово за слово…».
Иными словами, приступая ктексту, Толстая не ставила перед собой романной задачи, она играла вязыковые игры3.Начавшийся с домашней языковой игры, со временем будущий романзаставлялписательницузадумыватьсянадуже-не-игровымсловотворчеством, над наблюдаемой ею «мутацией» языка (и не только), над«последствиями» (не только лингвистическими, но и антропологическими).«Судьбоносные»обстоятельстватогда(«давным-давно»)―мини-апокалиптический взрыв на Чернобыльской АЭС, а позднее жизненный опыт1Толстая Т. Кысь: Роман. М.: Подкова, Иностранка, 2000.Толстая Т. Непальцы и мюмзики // Толстая Т.
Кысь. М.: Эксмо, 2004. С. 327.3Заметим, что в 1984 году в «Литературной газете» Л. Петрушевская опубликовала свои«лингвистические сказки» «Пуськи бятые» («Сяпала калуша с калушатами…» и др.), незнать которые Толстая, конечно, не могла. И хотя Толстая не упоминает Л. Петрушевскуюкак автора претекста, однако именно «Пуськи бятые» могут рассматриваться как еще одиниз «истоков» творческих «экспериментально лингвистических» поисков Толстой этогопериода.2145и точные житейские наблюдения — приводили Толстую к мысли о«мутациях» и «последствиях» в более широком плане, к философическимразмышлениям о том, что «у всех свои взрывы, катаклизмы, войны, гибельпривычных миров»1.
И в этом ряду для нее обоснованно оказался и октябрь1917 года («Ничего хуже этого в нашей истории не было…»), и будущее («Ачто будет дальше ― страшно загадывать…»)2. Прошлое, настоящее ибудущее соединялись вместе и находили свое отражение в языке, в речи, впоступках, в характере ее будущего персонажа, в мотивной организациихудожественного текста.Для моделирования романного мира Толстая соединяет амбивалентныемотивысмертиивозрождениягорода/мира,воплощающиеидеюциклической истории и жизни.
С одной стороны, «Кысь» повествует о конце(смерти)мира(мотивэсхатологическихмифов),временномилиокончательном, о превращении космоса — «старого русского мира» — вхаос, т.е. в «мутировавший мир» вследствие фантастического Взрыва3. Сдругой стороны, мотив Апокалипсиса, прочитывающийся в сюжетепроизведения, в свою очередь тесно связан и с мотивом о сотворении мира.Так, ситуация возникновения (рождения) нового фантастического мираотсылает к одной из космогонических теорий возникновения Вселенной врезультате Большого Взрыва и открывает новую сверхъестественнуюреальность, где фантасмагорично соединяются прошлое, настоящее ибудущее.В одном из интервью, отвечая на вопрос корреспондента, нестремилась ли Толстая в романе «Кысь» показать «наше будущее», писательответила: «Нет. Наше вечное настоящее»4.
И действительно Толстая хотеларассмотреть детальнее, в т.ч. через речь и язык, русский национальный1Толстая Т. Мюмзики и Нострадамус // Толстая Т. Кысь. М.: Эксмо, 2004. С. 331.Там же.3Мотив Взрыва становится эквивалентом мотивов пожара, засухи, потопа, землетрясения,знаменующих гибель мира, как наказание богов или высших сил за ошибки и грехилюдей.4Толстая Т. Мюмзики и Нострадамус.
С. 331.2146характер, его особость и своеобразие, не сиюминутное, а всегдашнее, нетеперь, а вечно. По ее словам: «Мне хотелось <написать> про жизнь и пронарод. Про загадочный русский народ. Это тайна почище пирамидыХеопса…»1. И это встраивание русского характера в загадку древнихпирамид симптоматично.Попытка обращения к проблеме вечного в настоящем приводила ктому, что и проблема народного характера обретала у Толстой чертырусского характера вне его исторической привязки и конкретизации, вневремени.
Потому возрастные или событийные вехи в жизни героев ― 200лет, 233 года, 300 лет, 400 лет ― носят скорее абстрактно-бытийный, чемуточняющий характер, выводят события происходящего в романе на уровеньвсеобщности и постоянства, некой национальной константы, котораясопрягает все исторические пласты текста («стягивает» их, в терминологииН. Б. Ивановой)2.Из установки на всеобщность и вневремённость вытекает и жанроваяразновидность, к которой большинство критиков и исследователей романаотносит повествование, ― антиутопия3. Устойчивость характерных приметроссийской действительности приближает толстовскую антиутопию кполитической сатире (хотя автор, по ее утверждению, старалась уйти отполитических аллюзий и перекличек, от «дешевого подмигивания: имеется ввиду, дескать, имярек и его поступки»4), и примыкает к той традиционнойрусской сатире, которая обнаруживается в «Ревизоре» Н.
Гоголя или«Истории одного города» М. Салтыкова-Щедрина (причем в бо́льшейстепени ― последнего). Толстая действительно изображает те пороки (=1Там же. С. 332.Иванова Н. И птицу Паулин изрубить на каклеты // Знамя. 2001. № 3.3Латынина А. «А вот вам ваш духовный Ренессанс» // Литературная газета. 2000. № 47;Скоропанова И. С. Русская постмодернистская литература. М., 2001. С. 246;Пономарева О. А. Роман Т. Толстой «Кысь» в жанровой традиции антиутопии // Вопросыязыка и литературы в современных исследованиях. М., 2006. С. 261–265;Крыжановская O.
E. Антиутопическая картина мира в романе Т. Толстой «Кысь»: дис. …канд. филол. наук. Тамбов, 2006.4Толстая Т. Мюмзики и Нострадамус. С. 333.2147свойства)российскойжизни,которые,кажется,неисчерпаемы,неуничтожимы, неистребимы (угодничество перед власть предержащими,восхваление и преклонение перед «малым» руководством, казнокрадство истяжательство, грубость и цинизм, ложь, обман… и мн. др.).Любопытно, что в одном из интервью Толстая говорит о том, что ееинтересует даже не русский характер, а уточняет ― русская душа.
Мотивпознания души, внутреннего мира человека, проходящий красной линией враннейпрозеписателя,в«позднем»романеписателястановитсяосновополагающим. Возможность «постичь эту душу» Толстая видит в том,что можно с «некоей индифферентно-этнографической позиции <…> изучать<ее> природу» как бы «с балкона», т.е. извне, издалека, а можно «попытатьсястать ею: втиснуться в ее, так сказать, шкуру и, отсекая, отмывая, оттирая отсвоего сознания “достижения культуры и цивилизации”, попытатьсяпогрузиться в “это”»1, т.е.
в нее, в душу. В ранних произведениях Толстойэта художественная задача являлась в множественных мотивах детскости,детского мировоззрения, воспоминания, «чудаковатости», блаженства,мечты, фантазии, творческого воображения, сомнамбулизма, формирующихобраз героя, его внутренний мир. В «Кыси» Толстая пытается соединить,сплести воедино мотивы ранней прозы в образе нового главного (теперьроманного) героя — героя-ребенка, героя-чудика («голубчика»), мечтателя,примитивного искателя-философа. При этом интересно высказываниеТолстой о «смутном абрисе души» — о том, что «у человека не одна душа, анесколько…»2 Как представляется, из этой установки и рождается новыйроманный герой Толстой.Имя главного героя ― Бенедикт (лат. «благословенный»)3.
Ужезначением имени герою романа заданы мотивы счастья, божественногопокровительства, отмеченность4. Герой (кажется) отличается от прочих1Там же. С. 332.Толстая Т. Непальцы и мюмзики. С. 330.3Петровский А. Н. Словарь русских личных имен // http://slovari.ru/search.aspx?p=30684См.: Тришин В. Н.
Словарь синонимов // http//dic.academic.ru/dic.nsf/dic_synonims/9765/2148«голубчиков» некой особостью, одаренностью. Однако в рамках романаидеалистическиймотивблагословенностигероя,присущийраннимрассказам, постепенно усложняется и сближается с мотивом не толькодетской наивности, но и пугающей глупости. Заметим, что одним изсинонимов эпитета «благословенный» является слово «блаженный», что,несомненно, связывает образ Бенедикта с предшествующими героямирассказов Толстой (вспомним Соню, милую Шуру, Пипку и др.), ноодновременно придает образу черты юродивого, «сниженного» блаженного.Одна из героинь говорит о душевной неординарности Бенедикта: «Язнаю, вы способны тонко чувствовать… У вас, мне кажется, огромныйпотенциал» (с. 115)1.
И герой Никита Иванович скажет о Бенедикте, что он«причастен…» (с. 145). Бенедикт лучший (если так можно сказать) из«голубчиков». «У Бенедикта вот никаких Последствий отродясь не было,лицо чистое, румянец здоровый, тулово крепкое <…> Пальцев <…> скольконадо, не больше не меньше, без перепонок, без чешуи, даже и на ногах.Ногти розовые.
Нос ― один. Два глаза. Зубы ― что-то много, десятка три слишним. Белые. Борода золотая, на голове волосья потемней и вьются…»(с. 32) и т.д. У него, правда, есть небольшой и по-своему симпатичныйхвостик, но он будет отрублен ради «частичного очеловечивания» (с. 179). Втой мере, в какой это возможно для «голубчика», Бенедикт умен и прозорлив,одарен и «отмечен». Мотив божественной «причастности» и избранностивыделяет Бенедикта из толпы «голубчиков» во исполнение определенноймиссии — познания законов бытия — и становится одной из лейтмотивныхнитей романа, сплетаясь с мотивами познания души и (со)творения.Для рассказов Толстой начала 1980-х гг.
было свойственно построениеповествования на основе столкновения мотивов ― детскости и взрослости,творческого воображения и прагматики/имитации («На золотом крыльцесидели», «Соня», «Петерс», «Милая Шура», «Свидание с птицей», «Факир» и1Здесь и далее роман Толстой цитируется по изд.: Толстая Т. Кысь: роман. М.: Эксмо,2009, ― с указанием страниц в скобках.149др.), того, что иначе может быть определено как столкновение мотивовмечты и реальности (о чем неоднократно говорила критика).
По существу тотже принцип положен в основу «Кыси». Другое дело, что мотивы детскости имечты, воображения в данном случае наполнены у Толстой не столькорадужностью, многоцветьем, идеалистическим восприятием и всеприятиеммира (как было прежде), сколько искажением этого восприятия черезсознание «голубчика», (недо)человека ― образованного, но на уровне «азъов»; умного, но по-детски; умелого, но примитивно.Образ центрального героя «усложнен» тем, что «голубчик» Бенедиктимеет разные корни. По матери он — из «прежних», т.е. условно ―наследует черты «людей», вбирает в свой образ мотивы-характеристики«взрослых», мотивы былой памяти, интеллекта, цивилизационности и др.Интересно отметить, что «последствием» взрыва для «прежних»,наделенных «культурным» знанием, становится (почти) «вечная» жизнь ―«прежние» после взрыва оказались способны «не стариться» (с.
15, 128), неумирать естественной смертью («живут себе и не помирают от старости-то»,с. 128), только в результате «несчастного случая», например, отравления ―как мать Бенедикта, которая «огнецов объелась» (с. 15). В ироническомракурсе, но культура «прежних», память о ней становится их «защитой»,поддержкой, оберегом, гарантией их вечной молодости («Двести тридцатьлет и три года прожила матушка на белом свете. И не состарилась…», с. 15).По отцу Бенедикт — из «голубчиков» (условно ― наследует мотивыхарактеристики «детей», (не)познания, мотивы блаженства, юродства,беспочвенной мечтательности). «Голубчиковые» черты в образе герояформируются и звериными мотивами: отсюда хвостик Бенедикта, отсюда«звериный нюх»: «потянул носом морозный чистый воздух…» (с.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
