Диссертация (1146546), страница 24
Текст из файла (страница 24)
Так мы получим болеерельефную картину без привлечения широкого списка имен. И действительно,114будучи в целом «не мифологическим» художником, А.П. Чехов, однако, в однойиз своих повестей с невероятнойхарактерностью демонстрирует природунеоархаического мифа. Речь идет о чеховской повести «Черный монах».Обратимся же подробнее к каждому из выбранных нами имен, позволив себерассмотреть их творчество в их мифотворческом измерении, будь оно для нихтворческим правилом, как у Гоголя и Пикассо, или исключением из этих правил,как у Чехова.На факт недооцененности Н.В.
Гоголя в Западной Европе указывал ещеФридрих Ницше. И действительно, если обратить внимание насколько болееранним в хронологическом отношении было творчество Гоголя по сравнению створчеством Пикассо, и вместе с тем настолько «прогрессивным» по частинеоархаики,то приходится признать ницшевское замечание прозорливым иверным.Н.В. Гоголя традиционно относят к художникам мифа.
Разумеется, этоусловное деление, и в каждом «не мифологическом художнике » есть нечто от«художника мифа» и наоборот. Например, у Л.Н. Толстого, чьё творчество вцелом вовсе не разворачивается как миф, можно найти элементы мифа. Этокасается в частности романа «Анна Каренина» (сцены, где Лёвин наблюдает закрестьянами). Так же и Гоголь. Едва ли возможно все его творчество свести кмифу, но это никак не отменяет мифологического характера его произведений вцелом. По преимуществу Гоголь - художник мифа.Произведения Гоголя традиционноразделяют на малороссийскийипетербургский циклы. Обратимся первоначально к малороссийскому циклу.Откроем повесть «Сорочинская ярмарка».
Вот какая картина ярмарки предстаётперед нами: «…весь народ срастается в одно огромное чудовище и шевелитсявсем своим туловищем на площади и по тесным улицам, кричит, гогочет, гремит?Шум, брань, мычание, блеяние, рев – все сливается в один нестройный говор.Волы, мешки, сено, цыганы, горшки, бабы, пряники, шапки – все ярко, пестро,нестройно; мечется кучами и снуется перед глазами. Разноголосые речипотопляют друг друга, и ни одно слово не выхватится, не спасется от этого115потопа; ни один крик не выговорится ясно»68. Здесь мы видим мифологическуюкартину ярмарки: ярмарка предстает перед нами как единое живое шевелящеесятело.
Оно живет полной мерой, как бы помимо и независимо от тех людей, изкоторых состоит это целое. С большей ясностью это видно в другом фрагментеиз этой же повести, где Гоголь, описывая народное веселье, создает образ древнихстарух. Эти старухи настолько ветхие, что едва ли способны пониматьпроисходящее на ярмарке, но даже они попадают в ритм общего огромногошевелящегося тела: «… еще страннее, еще неразгаданнее чувство пробудилось быв глубине души при взгляде на старушек, на ветхих лицах которых веялоравнодушиеммогилы,толкавшихсямеждуновым,смеющимся,живымчеловеком»69. Тут уже не только единое тело танцующего народа: отдельныечасти этого тела-действа, мертвенные старушки, отдельно от этого тела непредставляют из себя буквально ничего.
Миф тут вплетает в себя все персонажи,но каждый из них в отдельности не есть миф. Это характерно для всегомалороссийского цикла Гоголя. Везде, где художник пытается сакрализоватьжизнь простого народа Малороссии, сакрализовать сам народ, он делает это черезсоздание мифа, охватывающего весь их быт, природу, их окружающую, ихвеселые праздники, но не их самих индивидуально. Кто из народных персонажей«Ночи перед Рождеством» не вызывает смех или хотя бы усмешку: КузнецВакула, его мать ведьма Солоха, козак Чуб, его простодушно- кокетливая дочьОксана, бывший запорожец Пузатый Пацюк и т.д.? Пацюк, например, простозаплывший жиром, ленивый поедатель вареников;пространстве гоголевской повестино в мифологическомон становится интересным, ведь Пацюкзнается с нечистой силой, только он знает дорогу к черту.
Таким образом, всехгероев повести связывает единое пространство, и оно-то и является мифом. В этотмиф читатель «Ночи перед Рождеством» погружается с самого начала. «Подбежавши, вдруг схватил он обеими руками месяц, кривляясь и дуя,перекидывая его из одной руки в другую, как мужик, доставший голыми руками68Гоголь Н.В., Повести., Сорочинская ярмарка., М.,1984., стр.12.69Там же., стр.28.116огонь для своей люльки; наконец поспешно спрятал в карман и, как будто ни вчем не бывало, побежал далее. В Диканьке никто не слышал, как черт укралмесяц»70.
Интересно, что автор перед этим говорит о самом черте. Он замечает,что это «просто черт, которому последняя ночь осталась шататься по беломусвету и выучивать грехам добрых людей. Завтра же, с первым колоколами кзаутрене, побежит он без оглядки, поджавши хвост, в свою берлогу»71. Тут словнобы сам ад становится чем- то вроде закутка в малороссийской деревне. Становясь«берлогой», ад становится посюсторонним, он как будто дыра в мире, немыслимая безгорячего месяца, без Диканьки, без кузнеца, без всего этогопространства в целом, которое и составляет единый миф. Парадоксально, нохристианин глубокой веры, Гоголь в своих малороссийских новеллах доходит дотого, что секуляризует ад.Совсем другое дело Петербургские повести Н.В. Гоголя. В них не только смехприобретает иной характер,но и мифологическое выступаетдругой своейстороной.
Тут смех производит настоящую деструкцию образной природы мифа.Возьмем, к примеру, роман Гоголя «Мертвые души». Если в малороссийскихповестях, и не только в «Сорочинской ярмарке» и в «Ночи перед Рождеством»,но и в «Вие», низовая культура сакрализуется и возвышается через миф, то в«Мертвых душах» мы видим другое. В этом романе можно выделить двамифологических направления. Первое направление относится к высокому слоюкультуры – это миф о дворянстве, а точнее, о помещичестве. Но странныйпарадокс, на страницах «Мертвых душ» целостного мифа о помещичестве невозникает. Перед нами предстают невероятно целостные образы-мифы: это иЧичиков, и Манилов, и Собакевич, и Ноздрев, и Плюшкин, и Коробочка и т.д.
Этиимена не зря стали нарицательными, что только подтверждаетцелостность этих мифологических образов.мощнуюМного ли можно назвать героевТолстого, которые стали именами нарицательными? Это будет проблематичноименно потому, что Толстой не был художником мифа. А вот у Гоголя почти все7071Гоголь Н.В. Повести., Ночь перед Рождеством., М., 1984., стр.70.Ук. Соч. стр. 70.117персонажи, как справедливо подметил русский мыслитель Н.А. Бердяев, сталиименами нарицательными.Такова особенность архаического мифа, что ондолжен быть всецело образным. Но в гоголевском мифе сама образность ирельефность неожиданно начинает работать против себя. Если мы чувствуем чтото неопределенно-мистическое в самом малороссийском воздухе, например,Диканьки, то это значит, что наше ощущение неопределённости предзаданомифом, сама неопределенность тут часть мифа, и в этом отношении «мистическаянеопределенность», так возвышающая низовую простонародную культуру уГоголя на самом деле очень выпукла и определенна.
Она неотъемлемая частьмифа, она должна втянуть читателей в особый круг ощущений, без которого небудет мифа. Вся эта атмосфера здесь и только здесь, она самодостаточна и не начто вне себя не указывает. Мифологичность же помещиков из «Мертвых душ» необразует единого мифологического пространства.Это, если можно таквыразиться, «точечные» мифы, индивидуальные мифы. Есть миф – Чичиков , миф- Собакевич, миф -Плюшкин, миф – Манилов, но нет в «Мертвых душах»помещичьего мифа. Все эти помещики не образуют единого мифологическоготела. Их всех внутренне объединяет только одно – смех автора.
И если вернутьсяк поставленному выше вопросу об основе гоголевского смеха, то приходитсязаключить вопреки М.М. Бахтину, что в «Мертвых душах» смех играет рольсовершенно иную, чем это имеет место в малороссийских повестях. Там авторчерез смех в индивидуальном отношении привязывает к земле своих персонажей,при этом само мифологическое целое простого народа, и собственно его низовойкультуры,возвышается,сакрализуется.Здесьже,напротив,дворянско-помещеческое целое, мир барских усадеб, эпицентры жизни и гнезда великойрусскойлитературы,вообще-тоговоря,высокаякультура,профанируется, но и даже и не возникает как мифологическоенетолькоцелое.
Итак,низовая культура возвышается через миф, а высокая не только принижается, но ицелостное мифологическое пространство на ее почве не выстраивается. Мыможем только высказать предположение, что вследствие того, что христианстволишило миф его реальности, там, где реальность прояснена, мифне имеет118возможности укрепляться. Тогда становятся прозрачными истоки связкимифологического и низового в христианскую эру. Ведь высокая культурапредполагает более высокий уровень проясненности жизни, постояннуюдинамику непрерывного прояснения бытия. Без этой динамики и работы, без этойнепрерывной выделки исчезает мир высокой культуры. А низовая культура незнает этой выделки, она проистекает и живет стихийно, как растение и как миф.Создавая свой роман «Мертвые души» Н.В. Гоголь более чем серьезно снижалдействительность русской дворянско-помещической жизни. Именно этот моменттак удручалрусского мыслителя К.Н. Леонтьева, который написал в своемсочинении «Два графа – Алексей Вронский и Лев Толстой»: «А что делала нашарусская литература с того времени, как Гоголь наложил на нее свою великую,тяжелую и отчасти все-таки «хамоватую» лапу?..Жизнь, изображаемая в нашихповестях и романах, была постоянно ниже действительности…»72Выше мы отмечали, что есть в «Мертвых душах» и другое мифологическоенаправление.
Оно действительно сродни малороссийскому, сродни в отношениисакрализации, вообще-то говоря, безличного целого. Тут мы имеем в виду миф,который можно условно обозначить как «миф о Руси-Тройке». Разворачиваниеэтого мифа сюжетно связано с дорогой Чичикова, вернее, с его пребыванием вдороге. Однако сюжетная связь не означает внутреннюю связь. Дорогапереживается как миф совсем не самим Чичиковым; в отношении Чичикова идругих героев эта линия идет фоном, не пересекаясь с их внутренним миром.Поверх всех героев автор обращается к читателю, он даже говорит однажды, чтобоится, как бы эти разговоры не разбудили Чичикова, и разворачивает перед намимиф.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
