Диссертация (1146546), страница 14
Текст из файла (страница 14)
Это действительно необыкновенно удачное замечание, его мысльследует уточнить. До тех пор, пока мертвое тело недавно умершего напоминаетоблик этого человека при жизни, оно способно внушать особенный страх. Именнокажущееся подобие мертвого тела живому облику человека внушает проникнутоестрахом первобытное чувство сопричастности. Чем ближе человек к мертвомутелу, тем интенсивнее он погружается в магические сети причастности мертвому.Облик родного человека, еще недавно бывшего живым,порождает образкрайнего зла, ужасающего засасывающего хаоса и темной демонии.Этотпервобытный ужас перед образом смерти имеет несколько фундаментальныхкультурно-антропологическихпоследствий.Во-первых,этовозникновениеусловий для временных элементов индивидуализации: смерть и мертвое телородного или соплеменника - это всегда неожиданное и всегда устрашающее,поскольку смерть всегда непредсказуема в своей независимости от человека.Только в кровавыхжертвоприношениях можно заклясть смерть и точнопредугадать ее наступление.
Это относится и к убийству врага, представителядругого племени на поле боя. Поэтому только смерть близкого человека особеннострашна. Поэтомувокруг его мертвого тела возникает целое строение иззаградительных табу: эти запреты создают ограду от демонического мира смерти.Запреты на произнесение имени, запреты на прикосновение к телу, особые3839Фрейд З. Тотем и табу.
СПб. 2010. С 99-100.Там же, С.10068предписание относительно захоронений создают эту ограду. Однако, проходитвремя траура и предки возвращаются уже в качестве родовых божеств изаступников. Это второе важное следствие. Из краткого промежутка страха переддемоническим миром смерти, несущем в себе угрозу перспективычеловека от общины живых, первобытный человек возвращаетсяотделенияв надежноеединство племени.
Но есть, вне всякого сомнения, краткий период, когда человекобнаруживает себя отброшенным от общины перед лицом демонической смерти.Если бы он умер, тогда его душа растворилась бы в смерти. Поэтому нерастворение в демонии, а нахождение перед ее угрозой порождает элементыиндивидуализации. Когда же племенное божество через ритуалы очищения сновавтягивает первобытного человека в коллективное «мы» племени, элементыиндивидуализацииоказываютсявновьстертыми.Подобныйвыводподтверждается наличием во многих примитивных племенах строгих табу нетолько относительно мертвого, но и относительно его ближайших родственников.Пока они не прошли ритуала очищения от скверны демонического духа, которымони могли в определенной степени проникнуться из-за близости к телупокойного, они до некоторой степени отвержены. Вот в этом периодеотверженности и кроется для каждого из них возможность некоторойчеловеческой индивидуализации.Подобная ситуация, но уже в совершенно ином культурном контексте,обнаруживается нами на страницах романа Ф.М.
Достоевского«БратьяКарамазовы». В главе «Тлетворный дух» Достоевский описывает события,произошедшие после смерти старца Зосимы. Знаменитый иеросхимонах Зосима,которого уже при жизни многие чтили святым, умирает. Старец долго болел илюди уже предчувствовали и едва ли не предвкушали, что вот скоро святойотойдет к Богу и проявятся необыкновенные чудеса. После того как душа старцаотошла,тело его начали готовить к погребению. Эту главу романа русскийклассик неслучайно начинает именно с подробных описаний приготовлений кпогребению.
Все они до мелочейпредопределены традицией монашескогопогребения. В то же самое время вокруг тела старца начинается некое нездоровое69оживление. Этот болезненный ажиотаж быстро нарастал, тут стали вспоминатьсяпредания о других, более ранних, старцах. И проявилась одна общая черта. Телаэтих святых старцев в восприятии людей определенного стиля веры никогда небыли собственно мертвыми телами, в них не обнаруживалось ничего собственнотрупного: «…сохранилось в предании, что лежали они в гробах своих как живыеи погребены были совсем нетленными и что даже лики их как бы просветлели вгробу.
А некие так даже вспоминали настоятельно, что от телес их осязалосьявственное благоухание»40.Подобного ожидали люди и от погребения старцаЗосимы. И не только подобного, но и многих чудес исцеления, и т.п. Полноеотсутствие проявлений смерти – это было как бы первейшее и само собойразумеющееся в таком случае. Запах тления или, как говорит Достоевский,«тлетворныйдух»никемнеожидался41.Ждаличего-топрямопротивоположного. Ясно почему ждали: ведь речь шла о вырвавшейся из подспуда первобытной религиозности, которая совершила вторжение в пространствоуже давно, казалось бы, православно-христианское. И тут произошло ключевоесобытие: «…от гроба сталисходитьмало-помалу, но чем далее, тем болеезамечаемый тлетворный дух, к трем жечасам пополудни уже слишкомявственно обнаружившийся и все постепенно усиливавшийся».
Этот, казалось бывполне обыкновенный процесс привел к брожению и шатанию в монастыре.Пиком брожениястало появлениескитского отшельника отца Ферапонта,воплощающего в своем образе первобытную религиозность, которая неожиданнопрорвалась наружу в этом монастыре и вокруг него. Монах ворвался в келью, гдестоял гроб старца и начал шумно изгонять «нечистую силу». В лице отцаФерапонта представлен адепт религиозности первобытной, где дерево ночьюпредставляется Христом.
Причем это не тот Христос, от которого исходит благои спасение, а некто коварный, внушающий страх и ужас, способный схватить«визионера» и унести в какую-то неизвестную и пугающую даль. Это неиндивидуализированная религиозность, причем даже на уровне язычества4041Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. М.: Художественная литература. 1973, С.332.Там же, С.333.70представляющая из себя культ настолько архаичного типа, что невозможно ещеговорить о четкой границе между божественной и демонической сферами.Достоевский демонстрирует это и другим, совсем уж курьезным моментом, когдаФерапонт признается, что видит то Святого Духа, то Святодуха.
Последнийоборачивается весьма разными птицами и теологически никак не может бытьидентифицирован. Это скореезнак сумятицы и первозданного хаоса вферапонтовой религиозности. Однако самым важным моментом главы являетсятот факт, что своему «соблазну» на некоторое время поддаетсяи АлешаКарамазов, по мысли Достоевского человек подлинной веры и один изцентральных героев романа. Алешу смущает и доводит до уныния вовсе неферапонтов скандал, Алеша весьма чуток душевно и так его не «соблазнить».Алеша Карамазов сталкивается с демоническим страхом смерти, исходящим от«тлетворного духа». И именно в этот период страха и происходит довершениеего индивидуализации: индивидуализируется его вера. Алеша Карамазовокончательно порывает с рудиментами первобытной родовой религиозности истановится личностью, индивидом.Надо добавить, что роман Достоевского «Братья Карамазовы» создавался вконтексте Петербургской России XIX века, где существовало множествосанкционированных культурой способов индивидуализации.
Первобытный жечеловек находился в другой исходной ситуации и был обречен свернуть своюиндивидуализацию в пользу коллективного «мы» общины. Это происходиловследствие невыносимого давления, порождавшегося крайне неблагоприятнымиусловиями для устойчивой и последовательной индивидуализации, условиямиужаса перед демоническим миром смерти. Этот ужас, создавая возможность дляиндивидуализации, в то же самое время выталкивал первобытного человека назадв недра доиндивидуальной жизни общины.
Достоевский поместил своего герояименновэтипредельнопервичныеусловияиндивидуализации.Художественный эксперимент Достоевского все же не может быть признанабсолютно чистым с культурологической точки зрения, так как АлешеКарамазову предоставляласьопора, недоступная для человека первобытной71эпохи – опыт христианства. Впрочем, задача подобной «чистоты эксперимента»и не ставилась Достоевским.3.2. Античная индивидуализация и индивидуализмАнтичная культура вошла в историю древнегреческим эпосом.
Гомеровские«Илиада» и «Одиссея» проявили удивительный интерес к миру людей. Боги, каким и положено, тут хоть и облечены могуществом и силой, но все же отходят навторой план. При всей их сакральности и при всем их величии, гомеровские богивсецело поглощены людскими делами. Можно даже сказать, что это сталоманифестацией новой культуры.Отмечая особое место мира людей в гомеровском эпосе, нужно внести, тем нименее, одно принципиальное уточнение: люди «Илиады» и «Одиссеи» всегдаустремлены в сверхчеловеческое, их героизм ведет их самообожествлению.
Всвоем самоутверждении гомеровский человек проявляет бесстрашие перед лицомбогов. Это рельефно отражено в одном из сюжетов «Илиады», который мыприведем для иллюстрации этой мысли - в мифе о яблоке раздора.древнегреческая богиня раздора, бросилабогинямЭрида,золотое яблоко.
На этомяблоке был написан «адресат» - «Красивейшей», что не могло не породитьраздорасреди трех богинь, каждая из которых претендовала на званиекрасивейшей. Это супруга Зевса богиня Гера и две дочери Зевса – богиня войныи ремесел Афина Паллада и богиня любви Афродита. Как же согласно мифу, быларазрешена эта коллизия? Зевс, узнав об их споре, отказывается выступить судьей,а поручает эту миссию Парису, сыну троянского царя Приама.
Оказывается,смертный человек может судить богинь. Но Парис не человек в его обращенностик миру людей, он близок к богам и стоит на пороге обожествления, ибо женат набогине Эноне. Еще более очевидна эта тенденция гомеровских людей к тому,чтобы так или иначе стать богами видна на примере Ахилла и других героев.
Ужесамо происхождение Ахилла и других героев от смешанных браков олимпийскихбогов и смертных людей свидетельствует об этом. Таким образом людской мир,на котором сосредоточено внимание Гомера, это мир полубожественный.72Вантичнойсосредоточенностилитературе,однако,художественногосуществуеттворчестванаидругойчеловеческомпримермире.Обращаясь к другому, более позднему, классику античного эпоса, к Гесиоду, мыобнаруживаем совсем иные основополагающие тенденции.Художественныймир Гесиода собирается не вокруг богов или людей-полубогов, а вокруг людейкак таковых, людей как «только людей». Следовательно, и дела у гесиодовскихлюдей не божественные и не героические-полубожественные, а самые что ни наесть приземленные.