Диссертация (1145159), страница 23

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 23)

Эти знания невозможно воспринять спомощью чувств, потому что речь учителя угасает в каждом звуке, и мыраспознаем ее смысл лишь потому, что опираемся на собственный разум, напамять, хранящую не чувственные образы речи, а сами эти знания в «самыхотдаленных ее пещерах». Слова о «пещерах» памяти, вероятно, отсылают кплатоновскому мифу и концепции анамнесиса, как она понимается Августином вдиалоге «О количестве души»; как и Платон, Августин подчеркивает рольучителя, побуждающего к припоминанию этого знания («я и не мог бы о нихподумать, если бы кто-то не побудил меня их откопать»), однако в существенномсмысле платоновский миф уже переосмыслен, потому что пещеры скрываютсятеперь в самой памяти (а не в теле как могиле души), и прячут они не то знание,которое некогда приобрела сама душа, но – греховную природу души,отделяющую ее от знания себя в Боге, а потому и от всего того знания, которое«Исповедь», Х, 8, 14.Там же.

Х, 8, 15.137Там же, Х, 9, 16.135136104доступно душе человека, но утрачено им еще до рождения в грехе первого излюдей. Внутреннее созерцание и собирание этих разбросанных в памятипредметов знания, внимание к порядку их составления, удержание их поблизости,как бы под рукой, – все это называется размышлением или обдумыванием, налатыни: cogitare, происходящее, как указывает Августин, от cogere, что значит‘собирать, связывать, вызывать’. В этом глаголе ум как бы распознает то, чтопринадлежит ему самому, припоминая себя и признавая себя памятью, потому что«именно в уме происходит процесс собирания, то есть сведения вместе, а это иназывается в собственном смысле “обдумыванием”»138.В уме хранятся «бесчисленные соотношения и законы, касающиеся чисел ипространственных величин» 139, а также различие истины и лжи, а вместе с тем ипамять о многократных возвращениях к этим законам и этому различию, память отом, что мы вспоминали эти знания и можем их припомнить снова 140.

Инымисловами, все эти знания всегда включены в знание души о себе, о своих действияхи претерпеваниях. Мы помним и прежние душевные состояния, хотя уже неиспытываем их, помним свою прежнюю радость, не радуясь, или вспоминаемпрошлую печаль, уже не печалясь; прежний страх помнится без страха, страстьвспоминается без страсти. Бывает и обратное, когда о бывшей печали мы думаемс радостью, а о бывшей радости – с печалью. Если бы речь шла о воспоминаниителесной боли, это не вызывало бы удивления, но почему так различаетсяпереживание души и память этого переживания, если «память и есть душа, ум»?Вероятно, память – это некое преобразование в душе, «это как бы желудок души,а радость и печаль – это пища, сладкая и горькая: вверенные памяти, они как бы138Там же, Х, 11, 18.

«Современные ученые обычно переводят cogitatio как «мысль», но этим скрываетсярешающее отличие современного понимания от понимания, предшествующего Новому времени. Кассиодорбуквально говорит, что «ум вступает в мысли»; сейчас бы мы сказали, что «ум мыслит». Cogitatio (con + agito,«двигать, побуждать») определяется в риторике (и в греко-арабской соматической психологии) каккомбинированная или композитная деятельность ума.

Она с необходимостью использует память, посколькусоединяет образы из запасников памяти. Поэтому о единичной cogitatio, или «мысли», стоило бы думать как омалой композиции, собирающей вместе (con + prono) различные «частицы» (phantasmata) в единствопроизведения». Carruthers Marry J. The Book of Memory. : A Study of Memory in Medieval Culture (CambridgeStudies in Medieval Literature). Cambridge University Press. 1990.

P. 33.139«Исповедь», Х, 12, 19.140Там же. Х, 13, 20.105переправлены в желудок, где могут лежать, но сохранить вкус не могут» 141.Чтобы различать в памяти печаль и радость, необходимо иметь нечто вродеобраза этих переживаний, некое знакомство с ними, возможно, подобное нашейпамяти о памяти, нашему знакомству с памятью, о котором трудно сказать,является ли оно образом наподобие образа чувств или же самим предметом как вслучае с числами или различением истины и лжи?Если бы память была образом или предметом, было бы невозможно помнитьпамять, однако если бы мы знали память непосредственно из нее самой, то как втаком случае обстояло бы дело с «забывчивостью», ведь вспоминать озабывчивости значит «вспоминать то, при наличии чего я вообще не могупомнить»142. Если в памяти присутствует образ забывчивости, то мы должнызнать и то, образом чего он является, наподобие того, как мы храним образКарфагена, потому что бывали в самом Карфагене.

Если же в памятизабывчивость присутствует как предмет, то это значит, что в памяти есть то, чегомы не помним, а это совершенно нелепо. Августин признается, что бесконечностьпамяти внушает ему настоящий ужас 143, и мы понимаем, что речь идет не только опоразительном объеме памяти, но и о некой внутренней несоразмерности ее,неразрешимом парадоксе, в котором соединены несоединимые объекты памяти,истина и ложь, мнимость образов и непосредственная данность предметов,припоминание и забвение, жизнь и смерть, «сила жизни в человеке, живущем длясмерти» 144. Поразительным образом именно полнота памяти дает нам предельноострое ощущение конечности и смертности человеческой природы.

Бессилиезабвения побуждает Августина отбросить память ради устремления к Богу, нотяжесть этого забвения снова же и возвращает нас к памяти:Я пренебрегу памятью, чтобы прикоснуться к Тому, Кто отделил меня от четвероногих исделал мудрее небесных птиц. Пренебрегу памятью, чтобы найти Тебя. Где? Истинно добрый,Там же. Х, 14, 21.Там же, Х, 16, 24.143Там же, Х, 17, 26.144Там же, Х, 17, 26.141142106верный и сладостный, где найти Тебя? Если не найду Тебя в моей памяти, значит, я не помнюТебя.

А как же найду Тебя, если я Тебя не помню? 145Если потеряна вещь, то в поисках ее нам помогает то, что мы ее помним, как жебыть в том случае, когда теряется нечто в памяти, и мы забываем то, что ищем?Если нам случайно удается найти потерянное, то мы узнаем его и кричим «вотоно!», и это значит, что мы помнили то, что забыли, помнили в самой своейзабывчивости.

Августин сравнивает это состояние с хромотой, при которой телолишается своей части, но, припадая на одну ногу, оно ощущает и помнит своюпотерю, и так же мы пытается восполнить потерю памяти, перебирая то, чтопомним, пока не найдем того, что послужит нам знаком и напоминаниемутраченного. Душа ищет Бога, но не может ни отыскать его, ни перестать искать,потому что помнит Бога как забытого, укрытого внушающей ужас безднойпамяти. Напоминанием о Боге является для нас стремление к счастливой жизни,поскольку ее желают все, и когда уже обладают и когда не обладают ею, а значитв нас живет воспоминание, что мы были счастливы, или «каждый в отдельностиили в том человеке, который первым согрешил и в котором мы все умираем, и откоторого все рождаемся в скорби»146. Об этом утраченном счастье мы вспоминаемкак о прошлой радости, о которой продолжаем думать даже в печали, и хотя ужене можем радоваться той радостью, а иногда и стыдимся того, чему радовались впрошлом, мы вспоминаем ее именно как радость, сожалеем или тоскуем о ней.Это ведь и есть то самое знакомство с собой, которое отличается и образа памятии от непосредственного присутствия в нем предмета припоминания.Все находят для себя в чем-либо удовлетворение и радость, но неверующие непонимают, что подлинная радость – это Бог и пребывание души в Боге, и все жеих самообман покоится на любви к тому, что доставляет радость, а любовьневозможна без знания истинной радости.

Люди любят истину лишь тогда, когдаона являет им себя, но не тогда, когда обращает их к самим себе и показывает,чего стоит их душа: «слепая, вялая, мерзкая и непотребная, она хочет спрятаться,145146Там же, Х, 17, 26.Там же, Х, 20, 29.107но не хочет, чтобы от нее что-то пряталось» 147. Именно это и происходит взабывчивости: память не исчезает в ней, наоборот, истина напоминает человекупосредством его забывчивости о его слабости и грехе, и пока слепой ищет взабвении оправдание и укрытие для себя, тот, кто возлюбил истину, пытается и взабвении найти возможность припоминания ее. Августин пишет, что долгоблуждал по памяти в поисках Бога и не мог найти его ни в самой памяти, ни внеее, но затем он узнал Бога, выучил его как школьник учит урок 148, принуждая себяк дисциплине и превозмогая свою лень, и с тех пор в нем поселилась радостьузнавания Бога и воспоминание об этой радости.

Где же место Бога в душе? Гдехранится памятью воспоминание о нем? Памяти при всей ее бездонности невместить в себя Бога, для него нет места, ибо он присутствует во всей душе,предшествуя ее знанию и отвечая каждому желанию и устремлению ее. Чтобыуслышать этот ответ, необходимо вернуться к себе, перестать искать Бога вовнешнем, но это возможно не раньше, чем сам Бог позовет и прорвет своимокликом глухоту человека.

Беззвучный оклик Бога, как речь наставника вплатоновском искусстве анамнесиса, должен стать началом припоминанияистины, но если слова наставника обращает нас к нашей собственной памяти, тонапоминание Бога – это уже истина его знания о нас, припомнить которую душане может, если сама ее память не будет в конечном итоге пред-знанием и памятьюБога о ней, открытой ей в благодати веры и любви.Как бы ни было трудно припомнить утраченное блаженство, в «Исповеди»Августин допускает такую возможность, пусть речь идет не о самостоятельномусилии, а об абсолютном побуждении, призыве к припоминанию, исходящем отБога.

В трактате «О Троице» эта позиция будет пересмотрена Августином; здесьон пишет, что человек «не вспоминает своего блаженства; ибо оно было, но неТам же, Х, 23, 34.«Вот сколько бродил я по памяти, ища Тебя, Господи, и не нашел Тебя вне ее.

Характеристики

Список файлов диссертации