Диссертация (1145159), страница 21

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 21)

Я с удовольствием слушал, как Амвросий частоповторял в своих проповедях к народу, что «Буква убивает, а дух животворит»115.События библейской истории понимаются Августином как буквы, требующиепроникновения в сокровенный смысл, и очевидно, что таким же образомпонимаются им события его собственного прошлого, и само воспоминание о нихсовершается как истолкование прошлого. Метод Амвросия Медиоланскогоследовал традиции экзегетов первых веков христианства, полагавших, что«принципиальным указанием на то, что библейский текст содержиталлегорический смысл и должен пониматься аллегорически, является абсурдностьего буквального смысла»116.

Этот принцип истолкования лишает силыманихейскую критику Библии, и сам Августин апеллирует к нему в работе DeGenesi contra Manichaeos, написанной за десять лет до появления «Исповеди». Вэтом сочинении Августин различает наряду с «фигурами речи» (традиционныетропы, такие как метонимия, амфиболия и метафора), «фигуры вещей»,подразумевая под ними символический смысл, который несет в себе нарратив,так, например, дни Творения символизируют шесть веков в истории спасения,шесть ступеней в жизни каждого человека:115116Там же, VI, 4, 6.Teske Roland J. Augustine of Hippo: Philosopher, Exegete, and Theologian: A Second Collection of Essays. P. 129.95Как повествование о прошлых событиях «Бытие» есть история; как прообраз того, чтопроизойдет, оно есть пророчество. Августин исследует текст «Бытия» в каждой книге De Genesicontra Manichaeos сначала как историю и затем как пророчество 117.Вся история в существенном смысле – это творение Бога, и хотя воля человекавносит в нее внешнюю абсурдность действий и событий, сохраняетсявозможность разбить эти события на отдельные элементы, как делает этограмматик, разделяющий слова на отдельные слоги и буквы, чтобы затем отзнания буквального текста перейти к толкованию его смысла.

Индивидуальноепрошлое и есть такой элемент истории, к которому Августин возвращается всобственной памяти, и воспоминание об этом прошлом представляет собой так жеи пророчество его будущего. Однако критерий абсурдности нарратива (истории) –не единственный инструмент экзегетики; в поздней De doctrina christianaАвгустин заменяет его на более жесткий и требовательный принципистолкования:все, что в Св.

Писании, будучи принято в собственном смысле, не согласно снравственностью или с истинами веры, все то должно разуметь в смысле иносказательном... Св.Писание не предписывает ничего кроме любви и не возбраняет ничего кроме похоти, симодним способом образуя и исправляя нравы. Подобным образом, если ум предубежден какимлибо погрешительным мнением, то все, что бы Писание ни утверждало вопреки принятомузаблуждению, все это в таком случае почитают иносказанием.

Но Писание и прошедшими, ибудущими, и настоящими предметами и событиями не утверждает ничего другого, кромекафолической веры. История, пророчества, догматы и нравоучение – все в нем направлено ктому, чтобы произвести и укрепить любовь, истребить и уничтожить похоть 118.Именно так и действует толкование прошлого в «Исповеди», посколькуабсурдность решений и действий, которая дотошно выявляется и анализируетсяАвгустином, понимается им как отступление от закона любви, нравственности иверы, а потому неизменно истолковывается как испытание и осуществлениепромысла Бога, как аллегорическая история отступничества и возвращения к вере,обращение в нее как веру любви. Что же является подлинным ключом к117Ibid.

P. 135.III, 14. Цитата по изданию: Христианская наука, или Основания Св. герменевтики и церковного красноречия.Тип. Киево-печерской Лавры, 1835.11896подобному истолкованию прошлого? Как превращается метод экзегетики вдействительность памяти (или, может быть, наоборот техника припоминаниявозводится в принцип экзегесиса)? Августин говорит о сокрушении гордости, онедостатке смирения как препятствии на пути к истинной вере.

В философскихкнигах он находил много истин, но в них не было того, что дало ему впоследствииПисание: умаления и жертвы Сына, облика благочестия, слез исповедания, «духауниженного, сердца сокрушенного и смиренного» 119. Умаление и смирение – вот,что дает больной душе опыт прошлого как опыт утраты, как опыт смертной игрешной природы, подавляющей волю, но и сама утрата может обернутьсяначалом новой жизни, поскольку, лишь теряя себя, человек впервые обретает себяв Боге, поминает себя не по земной, плотской привычке, а начинает как бы зановознать себя и помнить знанием и памятью о нем Бога.

Моментом, разъясняющимсмысл прошлого, потребность в исповедовании, а вместе с тем и саму сутьприпоминания, несомненно, является момент обращения Августина, знаменитаясцена в саду с чтением стиха из Послания к Римлянам апостола Павла.Августин вспоминает, как удивлялся тому, что уже любил Бога, но «не могустоять в Боге моем и радоваться: меня влекла к Тебе красота Твоя, и увлекалпрочь груз мой…; груз этот – привычки плоти. Но со мной была память о Тебе, ия уже нисколько не сомневался, что есть Тот, к Кому мне надо прильнуть, толькоя еще не в силах к Нему прильнуть» 120.

«Привычки плоти» здесь не толькопривязанность к плотской жизни, но и представление всего существующего,телесного и бестелесного, по плотской мерке, в буквальности плотского образа.Чтение неоплатоников побуждало искать бестелесную истину, но не учило, какосвободить саму волю от рабства привычки – силы отнюдь не внешней,механической, но созданной самим человеком, всей его смертной природой, всейтяжестью его прошлого, всей необратимостью греха. Не достаточно припомнить,чтобы превзойти привязанность к чувственному миру и устремиться к небесному;обращению к Богу препятствует собственная воля, а точнее: новая воля, которая119120«Исповедь», VII, 21, 27.Там же, VII, 17, 23.97зарождается вместе с укреплением веры, борется со старой волей, плотской, и вэтом раздоре душа разрывается, воля обессиливает:одновременно желать и не желать – это не чудовищное явление, а болезнь души; душа неможет совсем встать: ее поднимает истина, ее отягощает привычка.

И потому в человеке дважелания, но ни одно не обладает целостностью: в одном есть то, чего недостает другому. 121О плотской воле Августин говорит, что она есть воля человека быть по себе,быть свободным от Бога, означать себя самого 122. Новая воля – это воля к бытию вБоге, превращающая себя в означающее другого.

В этом противоборстве вольсталкивается буквальное и символическое понимание бытия, привычка и память,забвение прошлого и, наоборот, его собирание и истолкование. Укрепление новойволи не избавляет от старой, но возводит противоречие в состояние предельнойнеразрешимости и отчаяния: «В меня крепко вросло худое, а хорошее не былоцепко.

И чем ближе надвигалось то мгновение, когда я стану другим, тембольший ужас вселяло оно во мне, но я не отступал, не отворачивался: я замер наместе»123. Эта остановка отчасти напоминает состояние сократовскихсобеседников, которое Менон сравнивает с параличом от удара электрическогоската. Эленхос Сократа и есть ведь приведение чужого тезиса к неразрешимомупротиворечию, которое разрушает не только аргументацию, но может ставить подвопрос и саму позицию человека, понимание им самого себя. Сократ верит, чтотаким образом он помогает душе обратиться к себе и припомнить знание, котороесохраняется неизменным в ней самой, но для Августина вопрос стоит не просто отом, чтобы отказаться от своих мнений, ибо эти мнения – привычки самой души, апотому необходимо пройти путь умирания в самом себе, внутреннего молчания, вкотором возможно будет уловить бесплотное присутствие означаемого,подчинить плотскую привычку памяти души.Там же, VIII, 9, 21.«Трагическое событие грехопадения произошло при свободном выборе человеком своего «нечто» в качественезависимого бытийного основания равного Сущему, того, что радикально отличает, а не объединяет творение сТворцом».

Селиверстов В.Л. Этюды по онтологии Аврелия Августина. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та. 2009. С. 47.123Там же, VIII, 11, 25.12112298Указанием на это присутствие становится услышанный в тишине детскийголос, повторяющий нараспев: «Возьми, читай! Возьми, читай!». Августинвоспринимает эти слова как побуждение к чтению Библии, но речь идет не опривычном чтении стиха за стихом, а о том, чтобы прочесть первый же стих какответ на вопрос, и таким образом превратить само свое отчаяние в текст, ключомк которому и будет этот стих.

Августин рассказывает, что он взял апостольскиеПослания, открыл их наугад и прочитал первую попавшуюся главу в молчании.Стоит вспомнить, сколько удивления вызвал у самого Августина вид АмвросияМедиоланского, читающего в молчании, про себя124, тем важнее упоминаниебеззвучного чтения стиха из Послания к Римлянам: в момент своего обращенияАвгустин читает текст новыми глазами, перенимает совершенно новый способчтения, при котором буквы не переводятся в телесную практику, в звуки речи,опосредующие понимание, но непосредственно превращаются во внутреннююречь души, новую память души, вычитывающую саму себя в тексте Писания.

Вэтой внутренней речи ему открывается не забытое знание души, но обращенные кнему лично слова апостола Павла: «Не в пирах и пьянстве, не в спальнях и не враспутстве, не в ссорах и в зависти: облекитесь в Господа Иисуса Христа ипопечение о плоти не превращайте в похоти»125.В гордости своей философ считает себя хранителем истины, и надеется всвободном исследовании прийти к припоминанию забытого знания, но тем самымон ставит выше истины любовь к самому себе, а такая любовь и есть ни что иное,как похоть, по убеждению Августина. Необходимо смирение, которое вприпоминании забытого дойдет до забвения человеком самого себя, до полногоумаления себя в Боге, в вере в Бога, а не в себя, и только тогда душа сможетоблечься в Писание как в новую плоть, и припомнить себя в словах Бога любви,обращенных в полном безмолвии к самой душе.

Характеристики

Список файлов диссертации