Диссертация (1145159), страница 24
Текст из файла (страница 24)
И ничего не нашел, чего бы непомнил о Тебе с того дня, как узнал Тебя». Там же, Х, 24, 35. Сергеенко дает следующее примечание к словам «какузнал Тебя»: «Буквально: «как выучил Тебя; как учат урок». Бог есть истина; истины, которые знает бл. Августин,он выучил: все, что он знает, он знает благодаря памяти». Августин А. Исповедь. Пер. с лат. М. Е. Сергеенко.Вступит. статья А. А.
Столярова. М.: «Ренессанс», СП ИВО – СиД, 1991. С. 462.147148108есть, и совершенно забыто, а потому ему невозможно напомнить о нем»149. Вера вбиблейский рассказ о райском благоденствии должна полагаться на веру в Бога,который пребывает вечно, а потому и память о нем приходит не из утраченногопрошлого, но из постоянства его присутствия, его всевременности,пронизывающей жизнь, все движение и все существование. Если человек и былсчастлив «в Адаме или где бы то ни было еще прежде жизни в этом теле, иликогда он был впервые сотворен для вложения в это тело», воспоминания об этомвремени были полностью истерты забвением 150. Таким образом, памятьблаженства невозможна, и все же Августин не полностью отказывается отрассуждения в духе «Исповеди», потому что дальше он пишет, что само забвениеблаженства продолжает жить в памяти как своего рода напоминание об утрате, непотому что сохраняется след самого утраченного, но потому, что и в забвениипродолжает жить память Бога, как того света, «которым некогда затрагивался ичеловек, даже когда отвращался от Бога» 151.1.3.4.
Речь от первого лицаИтак, мы видим, что и в десятой книге «Исповеди», и в тексте «О Троице»,память сохраняет известное присутствие даже в забвении. В этом смысле едва листоит говорить, что память мыслится Августином как некая способность ума, темболее, что он практически отождествляет память с умом и мышлением, болеетого, в своей безмерности память предстает, скорее, как неравенство души самойсебе, как выход из бытия самой по себе в знание и память о ней самого Бога.Поскольку речь идет о пред-знании Бога о человеке, память существенным«О Троице», XIV, 15, 21.Как замечает по поводу этого текста Теске, «Августин не говорит – как можно было бы ожидать – что душа непомнит своего счастья, потому что никогда не была счастлива.
Скорее он говорит, что счастье души – делопрошлого; не более того. Душа полностью забыла его и потому ее нельзя привести к припоминанию его. Что,кажется, осталось не замеченным, так это то, что Августин прямо утверждает, что это счастье души имело место иего больше нет. Более того, то, что было полностью забыто, так что невозможно вызвать воспоминание о нем,должно было быть некогда известно.
Просто невозможно полностью забыть то, о чем никогда не знал. Этиутверждения исключают припоминание счастливой жизни, за которое Августин, как кажется, держался в«Исповеди». Это счастье было полностью забыто; то, что оно было полностью забыто, предполагает, однако, чтооно некогда имело место».
Teske Roland J. Augustine of Hippo: Philosopher, Exegete, and Theologian: A SecondCollection of Essays. Р. 28.151«О Троице», XVI, 15, 21.149150109образом обращена к предшествующему, прошлому, причем понимание прошлогокак утраты – лишь следствие грехопадения человека; участие Бога в человеке не впрошлом или настоящем, оно – во всевременности его бытия, а потому и памятьможет быть не только возвращением к ушедшему и завершенному, но иистолкованием его вневременной значимости, его вклада в настоящее иобещанного в нем будущего.
Очевидно, Августин принимает различие в памятидвух начал, памяти и припоминания, то есть сохранения прошлого и особойактивности души в его поиске и воспроизведении; в его рассуждениях находитсяместо для большинства из тех фигур памяти, которые обсуждались Платоном иАристотелем (исследование, память идеальных предметов, представление вобразе, узнавание, точное и ошибочное воспроизведение, ассоциативныевоспоминания, основание для индивидуального выбора, заключение опоследовательности, распределение образов в системе мест), а также появляютсясовершенно новые (память на будущее, память душевных состояний), но, помимоэтого, Августин существенно изменяет контекст своих рассуждений о памяти, врезультате чего сохранение и возвращение прошлого (в памяти и припоминании)дополняется еще одним принципом – истолкования прошлого.Понимание событий прошлого как письма божественного присутствия связанос религиозными предпочтениями Августина, именно они и определяют тотконтекст, который позволяет размышлять не о вневременной сущности души, чтозначимо для платоновской и аристотелевской трактовки памяти, но о конечностии смертности ее греховной природы.
Необратимое забвение прошлого блаженства– вот смысл записи истории души, свидетельство ее умирания в каждомнастоящем, в его завершении и становлении прошлым. Признание этогозавершения изменяет понимание памяти, поскольку сохранить и вернуть то, чтоутрачено необратимо, возможно лишь благодаря бытию в другом, что дляАвгустина, разумеется, означает – в Боге и вере в Бога. Иначе говоря, признаниеконечности души и необратимости утраты ведет к необходимости истолкованиясамой возможности сохранять утраченное, что как раз и порождает исповедь всмысле речи от первого лица, непрерывного (как внешнего, так и внутреннего)110обращения к другому, присутствие которого необходимо для удостоверения всобственном знании и памяти о себе. В отличие от припоминания истинногознания у Платона или деятельного припоминания Аристотеля, речь от первоголица придает значение даже незначительным событиям прошлого, понимая, что иих присутствие в памяти невозможно без присутствия и участия другого,забытого и удержанного памятью лишь в самом этом забвении.Память и припоминание мыслились в связи с категориями сущности, действияи претерпевания, однако речь от первого лица и связанная с ней интенциярасшифровки и толкования настоящего и прошлого должны искать свою опору нев действии и пребывании, а в вере как возможности быть больше самого себя,быть в отношении к другому, в любви к другому или утрате другого.
Этот моментстанет главным в понимании памяти в трактате «О Троице»; предпосылкой длянего является не только аналитика памяти, но и аналитика времени,представленная в одиннадцатой книге «Исповеди». Забвение и стирание памяти опрошлом – все это в точности воспроизводит платоновское пониманиестановления, однако для Платона и неоплатоников время – это не толькостановление, но и отображение вечности в движении космоса и мировой души, апотому порядок времени понимается, скорее, как припоминание, а не забвениевечности (см. «Политик»). В знаменитом рассуждении Августина о временнойдлительности как форме растяжения души очевидно преломление этих идей,однако в сочетании с представлением в духе Аристотеля и стоиков о бесконечнойделимости времени 152 эти идеи получают принципиально новое истолкование.Поскольку делимость времени подразумевает, что каждый момент настоящегоявляется лишь границей в переходе от будущего к прошлому, от того, чего ещенет, к тому, чего нет уже, вопрос, который ставит Августин, касается неприроды времени, но самой возможности опыта и измерения времени.
Так жеточно, как вопрос о памяти в конечном итоге упирается в возможность помнить ибыть в самом стирании прошлого и забвении, так же спрашивается о возможности152Knuuttila Simo. Time and creation in Augustine // The Cambridge Companion to Augustine by Eleonore Stump &Norman Kretzmann. Cambridge University Press, 2002. Р. 111.111для времени быть вопреки бесконечной делимости, рассеивающей каждыймомент существования в небытии становления.Если время и является образом неизменного, то Августин предпочитает искатьэтот образ не в упорядоченном движении небес, а в мгновении полноты,улавливающем «отблеск всегда недвижной сияющей вечности», в которой «ничтоне преходит, но пребывает как настоящее во всей полноте» 153. Таким моментомбыло само начало времени, то есть сотворение мира, о котором пишет Моисей вкниге «Бытия», когда вечное Слово породило время и весь мир, сущий вовремени.
Но как понимать этот рассказ? Письмо Моисея остается лишь внешнимуказанием сокрытой истины; переосмысливая Платона, Августин надеется, чтописьмо поможет обратиться ему к самому себе, к припоминанию того, что истинабеззвучно, не на еврейском и не на греческом языке, поведала его душе.
Такимобразом, память становится путеводной нитью к пониманию момента, которыймог бы исполнить время; пусть тайна Творения пребудет загадкой для человека,само размышление о ней позволяет вглядеться сквозь поток стирающего самогосебя времени в то, что продолжается в нем, как бы стягивая в единство егоускользающие мгновения. Время стремится не быть, исчезнуть, и, однако, мыразличаем долгое и краткое время, различаем долготу и краткость звуков, которыескладываем в слова, чтобы иметь возможность понять их и с их помощьювслушаться в молчание вечного Слова. Время забывает и стирает долготу, норазличие долгого и краткого приходит из этой конечности и завершенностивремени, поскольку в самый момент утраты прошлого душа касаетсявневременного, становится больше самой себя, растягивает бытие в себе добытия в другом.Это растяжение Августин находит в различии созерцания, ожидания ипамяти 154, при этом в «Исповеди» познание божественной вечности какнеизменности Единого мыслится еще в неоплатоническом духе как переход от153154«Исповедь», XI, 11, 13.Там же, XI, 28, 37.112рассеянности памяти и ожидания к собранности созерцания 155.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
