Диссертация (1136799), страница 18
Текст из файла (страница 18)
В связи с этим в обществебыл накоплен обширный опыт взаимодействия с вновь прибывающими группаминаселения, причем в религиозном американском обществе верующие люди, пустьдаже приверженцы иной конфессии, воспринимаются лучше, чем атеисты. В американской социологической традиции религиозная принадлежность мигрантовчасто описывается как механизм защиты молодежи от опасного влияния крупныхгородов (такого, например, как наркотики или вовлечение в криминальные структуры) [Bankston, 1996].
Современные теоретики сегментной ассимиляции считают, что религиозные мигранты легче находят себе место и адаптируются в американском обществе, чем неверующие [Warner, 2007].Вертовец утверждает, что религия в мигрантских сообществах историческииграла организационную роль, и ее функцией было создание ассоциации мигрантов (удобной для коммуникации с местными властями, поддержания традиций,воспитания детей) [Vertovec, 2004].
В случае мусульман – мигрантов, которые необязательно должны быть привязаны к мечети, такая ассоциация функционируеткак «пространство ислама» внутри принимающего, зачастую светского общества[Huschek et al., 2011]. В книге под редакцией Барбары Меткалф показано, какмногообразны способы, которыми мусульмане формируют собственные религиозные пространства в Европе и США [Metcalf, 1996].Шафец и Эбо посвятили книгу тому, как влияют разные религиозные общины на успешность адаптации мигрантов в Хьюстоне [Chafetz, Ebaugh, 2000]. Используя сравнительный подход, они проанализировали вовлеченность мигрантов,приехавших в США в 1990-е годы из различных культур и принадлежащих к целому спектру религиозных течений. Они показывают, что для новых мигрантов в87Америке храмы нередко становятся общинными центрами, создают комфортнуюкультурную среду, которая помогает обрести психологическую опору, завязатьсоциальные связи, поддерживать традиции, связанные с праздниками, совместным приготовлением еды, оказывают материальную поддержку и т.д.
В то жевремя, для общин, происходящих из разных стран, языковая проблема, а такжеразличия в ритуале могут быть довольно острыми и разобщающими [Ebaugh,2003]. При этом, как показывает Хиршман, эти противоречия преодолеваются, когда община проводит в США несколько лет, поскольку происходит «американизация», язык служб нередко заменяется английским, а ритуалы сближаются[Hirschman, 2004]. Этот автор считает, что иммигрантские религиозные общиныисторически являются основным инструментом адаптации и аккультурации новых мигрантов в США.К аналогичным выводам на примере России приходят Г.Юсупова иЭ.Понарин, которые условно делят мигрантов из этого региона на нерелигиозных,умеренно религиозных и нерелигиозных.
Авторы демонстрируют, что умеренныемусульмане нередко становятся более верующими в России, поскольку тяжелая,зачастую механическая работа в плохих условиях, вдали от семьи, в недружелюбном окружении ставит перед людьми экзистенциальные вопросы, которые онирешают через религию. Кроме того, как и Р.Альба и В.Ни, Юсупова и Понаринвыявляют механизмы взаимопомощи, которые трансформируют религиозныепрактики принимающего сообщества не в меньшей мере, чем меняются сами мигранты [Yusupova, Ponarin, 2016].В 2009 году ведущий журнал по исследованиям вопросов этничности «Ethnic and racial studies” выпустил специальный номер, посвященный пересечениямгендера, расы и религии. Диль и соавторы утверждают в статье, опубликованной вэтом номере, что в немецком контексте религиозность оказывается ключевымфактором консервативных гендерных установок среди турецких мигрантов, в товремя как для немцев этот фактор лишь один из многих других.
Они утверждают,что гендерный эгалитаризм как в случае немецкого большинства, так и в среде88мигрантов из Турции не напрямую зависит от религии и религиозности. Напротив, гендерные установки, по их мнению, являются продуктом столкновения индивидуальной религиозности и более глобальных социальных и культурныхтрансформаций. Авторы, однако, не показывают, религиозность или мусульманское вероисповедание приводят к более менее эгалитарным взглядам [Diehl et al.,2009].
Пределли на примере мусульманских женщин-мигрантов в Норвегии демонстрирует, что принятая в отправляющем сообществе трактовка гендера (которая мыслится респондентами как требование ислама) быстро трансформируется вгендерно эгалитарном обществе [Predelli, 2004].Во некоторых случаях пересечение многих признаков, по которым большинство дискриминирует меньшинства, ведет к разделению религии и культуры.Например, Сокефельд показывает, что молодые алавиты в Германии переосмыслили свою религию как культурный феномен и стали в большинстве своем светскими людьми, соблюдающими изначально религиозные праздники исключительно как декларацию принадлежности к этой культурной группе, без религиозного наполнения [Sökefeld, 2008]. Веркуйтен и Йылдыз приводят обратный пример консолидации турецких мигрантов в Нидерландах вокруг фундаменталистской исламской идентичности, что приводит к конструированию сообщества сновыми ценностями и представлениями, значительно отличными от принимающего и отправляющего обществ [Verkuyten, Yildiz, 2010].
Эти исследования подтверждают слова Б.Мура о том, что система ценностей не передается с помощьюмеханизма культурной инерции, а реконструируется в каждом новом поколении(и контексте) в зависимости от потребностей сообщества [Мур, 2016].Самые свежие работы по ценностям мусульман показывают, что существуетряд тонкостей, ранее неизвестных социологам. Так в работе Миллигана и соавторов, выполненной на данных WVS, показано, что уровень толерантности в мусульманских странах ниже, чем в европейских, даже контролируя по экономическому положению и неравенству на страновом уровне. При этом нерелигиозныемигранты – мусульмане оказываются более толерантными, чем европейцы и жи-89тели мусульманских стран [Milligan et al., 2014]. Из этого авторы делают вывод,что не ислам как религия и культурная традиция влияет на ценности, но политические режимы в мусульманских странах.***Мы видели, что гендерные установки мигрантов-мусульман в сравнении севропейцами и с жителями арабских стран можно рассматривать с многих теоретических позиций, при этом каждая из них высвечивает новый аспект этого вопроса, а некоторые противоречат друг другу.
Так в русле позитивистского подхода пересмотренной теории модернизации мы можем сформулировать гипотезыотносительно общих тенденций либерализации ценностей и различий междустранами. Гендерная теория дополняет эту макросоциологическую схему нюансами, касающимися гендерных отношений в обществе, которые зачастую подвергаются косметическим изменениям в результате модернизации, однако патриархат продолжает существовать на разных уровнях и в наиболее либеральных обществах мира.Дополнительное измерение – это гендерное неравенство в Арабском и, шире, в мусульманском мире, которое привлекает огромное внимание ученых и общества, однако остается недостаточно изученным эмпирически в силу нехваткинадежных данных. Существует и другая проблема – идеологизированность этогоисследовательского поля, которая наследует как романтическим колониальнымпредставлениям о Востоке XIX века, таки вбирает в себя моральные паники концаXX – начала XXI века, связанные с исламским фундаментализмом.
Мы видим,что ученые рассматривают проблему неравноправия женщин в этом регионе скультурно-религиозной, исторической, экономико-институциональной, феминистски-критической точек зрения, но диалог между этими традициями еще только начинается, оставляя значительные лакуны в академическом знании.Эта проблема была характерна и для исследований миграции, однако онабыла в значительной мере преодолена в последние годы, когда стали предлагатьсявсе более продуманные, многоаспектные объяснительные схемы и тонкие ин-90струменты эмпирического анализа, в том числе и количественного.
В частности,исследователи все дальше уходят от идеи обязательной ассимиляции, приходя квыводу, что в первом поколении возможна только адаптация или другая формачастичной интеграции. При этом разрабатываются теории, которые перестаютобъективировать мигрантов, включая их собственные намерения, интересы, сетии связи с отправляющим обществом в фокус исследования, например, транснационализм. Теории сохранения обозначают границы интеграции, демонстрируя, чтоее успех не всегда возможен, и, более того, не всегда желателен для самих мигрантов, особенно в ситуации маятниковой миграции, а само понятие успешнойинтеграции спорно.Одним из направлений усложенения миграционных концепций стало приложение теории интерсекциональности (пришедшей из афроамериканского феминизма) к миграционным процессам, что позволило рассматривать уникальныйопыт различных групп мигрантов, происходящих из разных стран, не обобщая ихв малозначащие категории типа «мигранты» или «мусульмане».
Кроме того, этотподход позволил учесть сложную структуру миграционных (и часто транснациональных) сообществ, в которых существуют гендерные и классовые отношения инеравенства помимо часто обсуждаемых вопросов языковой и культурной адаптации. В парадигме интерсекциональности религиозность мигрантов можно рассмотреть как один из аспектов неравенства в секулярном обществе.В предложенном теоретико-литературном обзоре я стремилась сделать акцент на гендерные установки, касающиеся равноправия на рынке труда, и впервую очередь, при трудоустройстве, поскольку этот аспект считается ключевымдля сдвига патриархатного гендерного порядка.
Очевидно, что равноправие в этойсфере еще не гарантирует защиты от двойной нагрузки (оплачиваемой и домашней работы), эксплуатации, дискриминации, сопротивления других акторов, однако представляется, что в остальных сферах равенство недостижимо без доступа нарынок оплачиваемого труда для женщин. В связи с этим представляется особенно91важным проанализировать, как трансформируются представления о правах женщин на трудоустройство у мигрантов-мусульман.92ГЛАВА 2. ГЕНДЕРНЫЕ УСТАНОВКИ МУСУЛЬМАН В СТРАНАХАРАБСКОГО ВОСТОКА И В ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЕ. АНАЛИЗ ОПРОСНЫХДАННЫХНастоящая глава построена следующим образом: сначала описываются используемые базы данных, обсуждается их репрезентативность и релевантностьвопросам исследования (§ 1).