Диссертация (1101976), страница 33
Текст из файла (страница 33)
Например, Керженцев откровенно повествует о том, как142будучи студентом, украл деньги у своего бедного товарища, переложив вину наневнимательного кассира. При этом герой с особенным удовольствием подчеркивает,что на украденные, ненужные ему деньги он заказал роскошный обед. Все это былосделано для пробы, чтобы посмотреть – будет ли он испытывать угрызения совести.Керженцева привлекает возможность властвовать над людьми, право распоряжатьсячужой жизнью, ему по душе роль бога, которой он сам себя наделяет. Еще доубийства, в ранней юности герою нравилось, притворяясь, входить к людям в доверие:«А когда разнеженный приятель выкладывал всего себя, я отбрасывал от себя егодушонку и уходил прочь с гордым сознанием своей силы и внутренней свободы»[Андреев 2012, Т. 1, с.
401]. Не напоминает ли это эпизод с Лизой из «Записок изподполья», где Парадоксалист, с помощью «жалких слов» [5, с. 173] вызывает удевушки доверие и любовь, а после этого оскорбляет ее?Керженцев подчеркивает, что его ценности не имеют ничего общего с моральюи нравственностью, исповедуемыми большинством («глубокое и искренне презрение кходячей морали» [Андреев 2012, Т. 1, с. 397]), герою присущ «подпольный»имморализм, возведенный в принцип: «Вы скажете, что нельзя красть, убивать,обманывать, потому что это безнравственность и преступление, а я вам докажу, чтоможно убивать и грабить, и что это очень нравственно» [Андреев 2012, Т. 1, с. 429].Основной ценностью для Керженцева, как и для Парадоксалиста, являетсяспособность к рефлексии – именно это, по мнению обоих героев, и отличает их отбольшинства.
Только Подпольный человек ценит в своем сознании некоторуюприсущую ему болезненность и ненормальность, а Керженцев восхищается силой,мощью, красотой и верностью своей мысли. Но как только мысль «изменяет» ему, то иощущение «внутренней свободы» сразу же пропадает, и на горизонте возникает«подполье»: «Мне живо представилось – вообще это редко бывает, – как я чужд всемэтим людям и одинок в мире, я, навеки заключенный в эту голову, в эту тюрьму»[Андреев 2012, Т. 1, с. 406. Курсив наш – К. К.].С «подпольными людьми» Достоевского Керженцева роднит и манера ведениядневниковых записей: исповедальность и откровенность его повествования, формапостроения текста (диалог с экспертами), парадоксальность, провокационность ипопытки оправдать себя. Примечательно то, что читатели, которым адресованы записигероя, как и в случае с Парадоксалистом, настроены по отношению к нему враждебно.143На протяжении своего рассказа Керженцев то пытается убедить судебных экспертов втом, что он абсолютно здоров, что им не стоит обращать внимания на признакизарождающегося безумия (такие, как дурная наследственность, припадки в раннемдетстве, внезапные приступы паники, неровный, изменчивый почерк), то вдругпринимается уверять окружающих в своем безумии, словно прося о помощи и пытаясьизбавиться от накатывающего на него приступа дикого страха сойти с ума – то есть, посути, ведет себя столь же противоречиво, как Подпольный человек, который сначалапытается шокировать читателей своей низостью, а потом принимается убеждать их вобратном.Сходство «Мысли» и «Записок из подполья» проявляется еще и в авторскойинтенции: показать, к чему может привести крайний индивидуализм и эгоизм,замкнутость на себе и своем мироощущении.
Л. А. Иезуитова в статье «“Преступлениеи наказание” в творчестве Л. Андреева» очень точно отмечает то несоответствие,которое проявляется между глубиной мыслей Керженцева и их «изумляющейникчемностью» [Иезуитова 1970, с. 338], карикатурностью поступков, которые онсовершает для доказательства своего превосходства над людьми: «В устах Керженцевавозвышенно и строго звучат его гимны мысли и человеку, ее творцу (…) Но как толькоКерженцев перестает говорить и начинает действовать, он мгновенно обращается вмаленького, жалкого пигмея, в карикатуру на самого себя – оратора» [Иезуитова 1970,с. 344].
«Когда он объясняет, что убийством Алексея “просто хотел попытать своисилы”, он сравнивает себя с людьми типа Нансена, “которые влезают, рискуя жизнью,на неприступные горы, только потому, что они неприступны”, не видя смехотворностиподобного сопоставления» [Иезуитова 1970, с. 339]. Здесь было бы уместно вспомнитьслова А. В. Луначарского: «Разница между Смердяковым и Керженцевым та, чтоСмердяков убил ради денег, а Керженцев только ради чести стать Смердяковым» [Цит.по Иезуитовой 1970, с.
338].Нечто подобное можно сказать и о Подпольном человеке: в нем глубина иострота мысли парадоксальным образом сочетаются с мелочностью и никчемностьюпоступков, пристальное внимание к собственным ощущениям – с поразительнойскудостью чувств, отсутствием подлинного сострадания к другим, исповедальнаяоткровенность с отсутствием искреннего раскаяния. Только в отличие от КерженцеваПодпольный постоянно сознает в себе это противоречие и фиксирует его в записках, а144героя «Мысли» это осознание своей обыкновенности и ничтожности приводит всумасшедший дом.§4.3.
Сергей ПетровичЧерты «подполья» в большей или меньшей степени можно обнаружить и вдругих персонажах Андреева, например, в главном герое «Рассказа о СергееПетровиче» (1900). Как и Достоевский в «Бесах», Андреев раскрывает в своем рассказетему «сверхчеловека», но решает ее совершенно иначе.
«Если Достоевский, берянезаурядную личность Кириллова, стремится показать, как ее (так же, впрочем, как иСтаврогина), “съела идея” и привела к разрушению, то Андреев, наоборот, беретсамую заурядную личность и стремится показать, как она вырастает в яркуюиндивидуальность под влиянием все той же “идеи” “превзойти человека”, сделать шагк “сверхчеловеку”», – отмечает М. Я. Ермакова [Ермакова 1968, с.
145].В письмах М. Горькому и А. Измайлову Андреев признавал, что рассказ емухудожественно не вполне удался. Вместе с тем писатель несколько раз отмечал, чтоидеологически «Сергей Петрович» для него очень важен, что он ставит его вышемногих, если не всех ранних рассказов этой поры «по значительности и серьезностисодержания» [письмо Измайлову от 9 апр. 1901 г. Цит. по Иезуитовой 1970, с.
91].Более того, в своем дневнике художник писал следующее: «… единственно, чтооправдывает мое существование – это “Сергей Петрович”» [1 нояб. 1900 г. Цит. поИезуитовой 1970, с. 92]. Отсюда можно сделать вывод о чрезвычайной значимостиобраза Сергея Петровича в художественной системе Андреева. И эта значимость, надополагать, обусловлена не писательской удачей в изображении данного героя (с точкизрения художественной убедительности Сергей Петрович, пожалуй, и правда не самыйсильный андреевский образ, особенно в сравнении с Иудой или Керженцевым), аименно в умении почувствовать и «нащупать» психологию и идеологию «настоящегочеловека русского большинства» (как говорил Достоевский о своем Парадоксалисте).Хотя в данном случае, думается, нельзя с уверенностью говорить о полноценнойреализации в Сергее Петровиче описанного Достоевским типа, но все же нельзя неотметить и разительного сходства этих героев между собой.Сергей Петрович, как и Подпольный человек, не удовлетворен своимсуществованием, для него жизнь – это «факт, с которым приходится мириться».
Герой145признается себе в том, что он некрасив и неумен, не обладает никакими талантами,неловок и беден. Размышления о своей заурядности сопровождают Сергея Петровичана протяжении всей жизни: он то смиряется с фактом собственной ординарности, товосстает против этого. Так же, как и Парадоксалист, Сергей Петрович иногда пытаетсясбежать от реальной действительности в мир мечты, где можно без особенных усилийглавенствовать над людьми и наслаждаться их преклонением: «Незаметно для самогосебя Сергей Петрович сделался мечтателем, наивным и неглубоким. То он представлялсебе, что он выигрывает 200 000 руб. и едет путешествовать по Европе (…) То ондумал о каком-то чуде, которое немедленно сделает его красивым, умным инеотразимо привлекательным.
После оперы он представлял себя певцом; после книги –ученым; выйдя из Третьяковской галереи – художником, но всякий раз фон составлялатолпа, “они”, – Новиков и другие, – которые преклоняются перед его красотою илиталантом, а он делает их счастливыми» [Андреев 2012, Т. 1, с. 223].Непреодолимое противоречие между мечтой и реальностью приводят СергеяПетровича к «разрыву с миром живых людей», а утешение герой, как и Подпольныйчеловек, находит в книгах. Одна из таких книг, «Так говорил Заратустра» Ф. Ницше,переворачивает сознание Сергея Петровича. Идея о сверхчеловеке целикомзахватывает ум героя и в итоге приводит его к суициду. Механизм зарождения в душеСергеяПетровичабунтапротивприроды,непожелавшейнаделитьегосверхчеловеческими (или хотя бы просто выдающимися) способностями, является всвоих истоках в полной мере «подпольным».
В начале нашей статьи мы ужеупоминали об обиде Подпольного человека не только на окружающих его людей, но ина все мироздание (Бога или природу, которые создали его, Подпольного человека,столь несовершенным). У андреевских героев эта неудовлетворенность реализуетсясполна: Иуда убивает Христа в слепой любви-ненависти к прекрасному, пытаясьприсвоить себе совершеннейшее из божественных творений; доктор Керженцев сходитс ума от того, что его верная «мысль изменила ему»; Сергей Петрович решаетуничтожить себя, будучи не в силах смириться со скупостью природы, которая неотмерила ему ни ума, ни красоты, ни талантов, ни даже возможности искупить своюограниченность материальным богатством.Чтение Ницше приводит Сергея Петровича к окончательному укоренению в«подполье». Случайная встреча с приятелями закончилась тем, что герой «стал146плакать, а потом буянить, назвал всех их идиотами, а себя сверхчеловеком» –подобныескандальныевыходкивполнетипичныдляпредставителейрассматриваемого типа.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
