Диссертация (1101976), страница 32
Текст из файла (страница 32)
2, с. 270].На близость Иуды Искариота к «подпольным» героям Достоевского указываюти жанровые особенности повести: хотя это не рассказ от первого лица, как «Записки из137подполья» Достоевского, но и не отстраненно-авторское повествование, так как голосавтора часто сливается с голосом Иуды. Мысли Искариота приводятся без кавычек;рассказчик то отстраняется от героя и смотрит на него со стороны, то как будтопередает ему слово. Именно это мнимое «слияние» авторского голоса с голосом герояпослужило причиной путаницы для многих читателей-современников Андреева.Л. А. Западова в статье «Источники текста и “тайны” рассказа-повести “ИудаИскариот”» отмечает следующий немаловажный факт читательской рецепции: «Так,двадцатишестилетный Блок, позднее называвший Иуду “жуликом”, сразу попрочтении знаньевского “Иуды Искариота и других” оказался “обжуленным”: егохарактеристика Фомы полностью инспирирована Иудой, “и другие”, в том числеИисус, а особенно Иоанн, увидены Блоком через красный цветок-глаз Иуды.
Почти тоже случилось и с В. Воровским, назвавшим предателя “страстным и искренним”, а “идругих” – “тупыми ремесленниками апостольства”. Даже З. Гиппиус, свысокаписавшая об Андрееве, решила, что автор “сделал Иуду благороднее других учеников”на основании того, как видит себя сам Искариот (хорошо еще, что она не подтвердиладругой его самохарактеристики, будто он “красив” и “прекрасен” – таким видит себяИуда гораздо чаще, чем “благородным”)» [Западова 1997, с. 90]То есть в случае с Искариотом читатель Андреева попадает в ту же «ловушку»,что и читатель «Записок из подполья», оказываясь «обжуленным» (по выражениюЛ.
А. Западовой)ловкостьюрукавтора-художника,убедительностьюегопсихологического мастерства. Попав под полемическое обаяние парадоксальныхсуждений Иуды или Парадоксалиста, читатель либо с негодованием приписываетоткровения героя личности самого автора (вспомним обвинения Достоевского в«жестоком таланте» или бесконечные нападки на «дьявольщину» и «беспросветность»Андреева), либо начинает смотреть на события глазами героя-рассказчика, забывая опристрастности последнего.Таким образом, в характере Иуды Искариота можно обнаружить много сходствс Подпольным человеком; но, как и каждый представитель типа, герой Л. Н.
Андрееваобладает и своими индивидуальными особенностями. Например, по сравнению сПарадоксалистом, Иуда более укоренен в своем злодействе, более инфернален, еслитак можно выразиться, – и в этом качестве он ближе к другим героям Достоевского – ктем, кого принято относить к типу «великого грешника» (например, Свидригайлов или138Ставрогин). Отчасти с этими героями соотносится и другой андреевский «подпольныйчеловек», которого мы хотели бы рассмотреть в этой работе – доктор Керженцев израссказа «Мысль».§4.2. Доктор КерженцевКритики и исследователи творчества Андреева, начиная с его современников,неоднократно обращали внимание на преемственность рассказа «Мысль» поотношению к «Преступлению и наказанию» 1 . Такое сравнение напрашивается самособой: очевидны как сюжетное, так и идейное сходство.
Более того, Керженцев всвоих записках сам упоминает Расколькникова, сопоставляя себя с ним: «Для убийцы,для преступника самое страшное не полиция, не суд, а он сам, его нервы, мощныйпротест его тела, воспитанного в известных традициях. Вспомните Раскольникова,этого так жалко и так нелепо погибшего человека, и тьму ему подобных» [Андреев2012, Т. 1, с. 397].За этим очевидным сопоставлением в литературоведении осталась малоисследованной связь героя «Мысли» с типом «подпольного человека» Достоевского.На эту взаимосвязь прямо указывает только В. И. Беззубов в своей книге «ЛеонидАндреев и традиции русского реализма».
Исследователь отмечает, что у Андреева, каки у Достоевского, «человек обычно является не “рассудочным”, не “разумным”, астихийно-неожиданным, своевольным, “широким” и трагическим. В андреевскомчеловеке тоже сильна стихия иррационального, бессознательного, власть инстинктов.Для него тоже человек тайна» [Беззубов 1984, с. 97]. То есть «для Андреева, как и дляДостоевского, источники, причины зла не только в среде и в жизни человека, но и всамом человеке» [Беззубов 1984, с. 95].Беззубов отмечает следующие черты, сближающие «Мысль» с «Записками изподполья»: наличие внутренней диалогизации в письменных объяснениях доктораКерженцева, необыкновенную интеллектуальную активность героя [Беззубов 1984,с.
101–102]. Кроме того, Керженцев, как и Подпольный человек, является «героемидеологом», «человеком идеи» [Беззубов 1984, с. 95].1См., например, Курляндская Г. Б. Андреев и традиции Достоевского [Курляндская 1996] , ЕрмаковаМ. Я. Леонид Андреев и Ф. М. Достоевский (Керженцев и Раскольников) [Ермакова 1968].139Думается, этими чертами сходство героев не ограничивается. Мы выделили ещенесколько характеристик, сближающих доктора Керженцева с типом «подпольногочеловека».Первая характерная «подпольная» черта, которая обращает на себя вниманиепри чтении «письменных объяснений» доктора Керженцева, – это неприкрытоесамолюбие, доходящее даже до самолюбования.
В первом же «листе» своей исповедигерой открыто заявляет, что делит людей на них – «рабов» (которых большинство:«сотни ожиревших людей» [Андреев 2012, Т. 1, с. 396]) и нас – избранных («то, чтооправдывает в человечестве существование тысяч негодяев и пошляков» [там же]).Отношениексамомусебеугероявыражаетсявследующихсамохарактеристиках: «мыслящий человек», «сильный человек», «человек холодный ирассудочный», «умный», «далеко не лишен художественного чутья и фантазии»[Андреев 2012, Т.
1, с. 400], «удивительный, прекрасный актер» [Андреев 2012, Т. 1,с. 407]; Керженцев отмечает у себя следующие качества: «здоровый ум», «упорство вдостижении цели» [Андреев 2012, Т. 1, с. 400], «гибкий, изощренный культурою ум»[Андреев 2012, Т. 1, с. 401]. Окончательным штрихом к портрету этого Нарциссаможет послужить признание в любви самому себе, сделанное им на страницах егорукописи: «Я люблю себя, силу своих мышц, силу своей мысли, ясной и точной. Ялюблю то, что я одинок и ни один любопытный взгляд не проник в глубину моей душис ее темными провалами и безднами, на краю которых кружится голова (…) Я былединственный человек, которого я уважал (…)» [Андреев 2012, Т.
1, с. 399].Для полноты картины приведем характеристики других людей, которые, впротивовес себе-сверхчеловеку дает Керженцев: «ожиревшие люди», «негодяи ипошляки», «рабские натуры», «дураки», женщины – «существа низшего порядка»[Андреев 2012, Т. 1, с. 402], «наивные, глупые и доверчивые люди» [Андреев 2012, Т.
1,с. 404], Павел Петрович Поспелов – «жирная свинья» [там же], «все они были такглупы» [Андреев 2012, Т. 1, с. 405], «они были слишком мелки для хорошей игры» [тамже], «я долго считал ее просто ограниченным, тупым существом, рожденным длярабства…» (о больничной сиделке Маше) [Андреев 2012, Т. 1, с. 409]; об отце:«жалкий, картонный паяц, по недоразумению считавшийся человеком!» [Андреев2012, Т. 1, с. 411] и «мой отец – пьяница, вор и трус» [Андреев 2012, Т. 1, с.
412].140Казалось бы, все сказанное выше скорее отличает доктора Керженцева от«подпольных людей» Достоевского, ведь последним как раз и не хватаетсамоуверенности андреевского героя. Кроме того, очевидно, что Керженцев отнюдь нестрадает от одиночества или непризнанности: как раз наоборот, герою нравится бытьодному, он ценит время, проведенное наедине с собой – «единственным человеком,которого он уважает».
Но во всю эту стройную систему бесконечного самодовольстваоднажды врывается самая что ни на есть «подпольная» мысль; и этого становитсядостаточно, чтобы вся картина мира героя рухнула, как песочный замок. Вот эта«мысль»: «Ты думал, что ты притворяешься, а ты был сумасшедшим. Ты маленький,ты злой, ты глупый, ты доктор Керженцев.
Какой-то доктор Керженцев, сумасшедшийдоктор Керженцев!» [Андреев 2012, Т. 1, с. 423].Почувствовав, что его единственное сокровище, «величайшее чудо иглубочайшая тайна», его «мысль» изменила ему, Керженцев ощутил «бешеный ужас»,увидел себя в «пустоте бесконечного пространства» и тут же одиночество пересталобыть союзником героя: «Безумное одиночество, когда я не знаю, кто я, одинокий,когда моими устами, моей мыслью, моим голосом говорят неведомые они» [Андреев2012, Т. 1, с. 433].Конечно, для андреевского героя одиночество – это не «мерзкое, вонючееподполье», а скорее холодный, враждебный и вечный космос 1 .
Как только герой теряетконтроль над своим сознанием, все его высокомерное презрение к людям обращается в«подпольную» ненависть и зависть к тем, кто не умствует и кто способен жить полнойжизнью, любить, верить в Бога. Керженцев, так же как и Подпольный человек,оказался оторванным от «живой жизни». Между ним и естественным существованиемстоит непреодолимая стена холодного анализа и имморализма, который он избрал вкачестве своего жизненного кредо. Именно поэтому, когда его «мысль» «изменяетему» он осознает, что из «сверхчеловека» превратился в «сверхничтожество»: он ужене способен, как раньше, виртуозно владеть собственным сознанием, возвышаясь надостальными, и таким образом оказался лишен и способности мыслить, и способностичувствовать, превратившись в несчастного «головастика».
И вот тогда одиночество,которое раньше радовало героя, начинает угнетать и пугать его.1Здесь, вероятно, уместно будет вспомнить слова другого «великого грешника», Свидригайлова, о том, чтовечность – это деревенская баня с пауками [6, с. 221], по сути – то же «подполье».141Но не только страх одиночества роднит доктора Керженцева и героевДостоевского – у них совпадает много других черт, что и позволяет нампредположить, что Керженцев – это творчески переосмысленный «подпольныйчеловек» Достоевского (особенно учитывая тот факт, что Керженцев сам упоминает всвоих записках Раскольникова, сопоставляя себя с ним).У героя Андреева тоже есть навязчивая Идея, воплощению в жизнь которой онпосвящает все свое время и силы.
Зарождению этой Идеи предшествует тяжкоеоскорбление, которое получил герой от своей возлюбленной: она рассмеялась в ответна предложение руки и сердца, сделанное им, и вышла замуж за его друга. Керженцевнеоднократно подчеркивает, как унизителен для него был этот отказ и как пагубно онсказался на его самолюбии. Герой не может простить Татьяне Николаевне пережитыймучительный стыд: «Я, этот сильный человек, который никогда не плакал, которыйникогда ничего не боялся, – я стоял перед нею и дрожал. Я дрожал и видел, как кусаетона губы, и уже протянул руку, чтобы обнять ее, когда она подняла глаза, и в них былсмех.
Рука моя осталась в воздухе, она засмеялась, и долго смеялась. Столько, сколькоей хотелось» [Андреев 2012, Т. 1, с. 493]. Невозможность изжить и забыть пережитоеунижение характерно для Парадоксалиста (вспомним о том, что герой «Записок изподполья» мучительно переживает нанесенное офицером оскорбление в течение двухлет). Именно смех вызывает ярость героя, а насмешка – это наиболее страшноеоскорбление, которое можно нанести Подпольному человеку, то, чего героиДостоевского боятся больше всего.Итак, толчком к возникновению Идеи служит оскорбленное самолюбие героя.Чтобы отомстить «обидчице», Керженцев решает притвориться сумасшедшим и,воспользовавшись безнаказанностью, убить своего соперника, а затем, благополучно«излечившись» от безумия, выйти на свободу, вернувшись к привычному образужизни.Первая часть плана, включающая в себя инсценировку сумасшествия иубийство, удается герою без особенных трудностей, так как морально Керженцевдавно готов на любую подлость, если она ему выгодна или доставит удовольствие.Герой с гордостью и упоением рассказывает о низких поступках, совершенных им впрошлом (удовольствие от подобного рода хвастовства роднит его с «подпольными»людьми Достоевского).
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
