Диссертация (1101615), страница 22
Текст из файла (страница 22)
Это тоже гимн, новирши в большей степени политизированы и лишены новоиерусалимскойукрашенности. Стихотворение состоит из десяти неравносложных строк икончается ритуальным «аминь», как и прочие стихи этого цикла. Двепоследние строки содержат стихотворную «закрепку», поэтому слово«Крест» стоит не в именительном падеже, как во всех предыдущих строках:«Креста силою и действом дело сие начася, // Креста Божественнымдарованием скончася» [Виршевая поэзия 1989, с. 269], в предыдущемстихотворении цикла используется подобный прием. Рифма в стихотворениипарная, согласно традициям поэзии приказной школы. Интересно, чтоименно форма креста явилась точкой пересечения поэтики новоиерулимскойи приказной поэтических школ. Для сравнения приведем в таблице 4несколько строк со схожей тематикой из обоих стихотворных текстов:119Таблица 4«Стихи Кресту Господню похвалниСтихотворение к букве «К»двоестрочни» Алексей Онуфриевиз цикла «Алфавит»[Виршевая поэзия 1989, с.
269]Крест на ляхов и мусулман[Никон 2004, с. 848]Крест верным крепость, врагомпобедитель,погубительКрест всем еретиком прогонительКрест царю нашему на враги егоКрест, скипетр царский, оружие веры,победа велияКрест, знамение, хоруговь победы <...>Крест царем сила, всем защитительК последней паре примеров примыкает и строка из нерифмованногостихотворного фрагмента, относящегося к описанию монастыря: «Крест вобранех победа» [Николаев 1985, с.
373]. Сложно сказать, является ли онопрообразом для одного из вышеописанных текстов, но все они принадлежатк особой стихотворной форме. Основными чертами этой формы являетсяанафорический повтор и параллелизм строк, содержательно она близка крелигиозному элогиуму [Сазонова 2006, с.346]. Осколками этой весьмаспецифической, а потому не состоявшейся в литературе Нового временижанровой формы можно назвать некоторые стихотворения школы СимеонаПолоцкого, к примеру, фрагменты цикла «Крест» из «Вертоградамногоцветного» :Крест сѣдѣвшыя во тмѣ смертнѣй просвѣтил есть,праотцы из заклепов адских свободил есть.Крестом честным работы есмы избавлении во свободу вѣчну Христом воведены [Симеон Полоцкий 1996, т.
2,с. 216].§ 3. 2. 3. Истоки притчи«И уже доволно о сем к тебе, господину моему, написахом, // иже отмногих притчей и случаев избрахом» [Виршевая поэзия 1989, с. 174] – пишетв первой трети XVII века стихотворец по имени Савватий, оглядываясь на120свое многословное поэтическое послание, в котором, действительно,приводится немало аллегорических картин учительного характера из самыхразных источников. В науке уже не раз отмечалось, что слово «притча» вXVII столетии имело около 12 значений [Словарь русского языка 1995, с.
5960] и еще не было устоявшимся жанровым определением. В то же время, этослово встречается в виршах в качестве характеристики жанровой формынеоднократно: к примеру, Федор Гозвинский, предваряя свой перевод басенЭзопа небольшим стихотворным вступлением, пишет:Притча к притчам – сказание и глагол притчи,И в притчах притчослагатель глаголет вещи [Виршевая поэзия 1989,с. 25].В полном тексте этого стихотворения наряду с шестикратнымупотреблением слова «притча» один раз встречается и «басня».Об особенностях жанра притчи и его месте в древнерусской литературенеоднократно писали исследователи (С.
Добротворский [Добротворский1864], Л. И. Алехина [Алехина 1986], Н. И. Прокофьев [Прокофьев 1988],Е. К. Ромодановская. [Ромодановская 1998] и др.) В большинстве научныхработ на эту тему представлено широкое понимание притчи как жанровойформы: на материале древнерусской литературы исследователи выделяютпритчи в составе Повести временных лет, эзоповых сюжетов, пословиц,загадок и повестей. Н.
И. Прокофьев говорит о возможности редукциихорошо известной притчи вплоть до отдельного образа [Прокофьев 1991,с. 14]. Л. И. Алехина использует понятие «притчеобразности» [Алехина1991, с. 421] применительно к различным произведениям XVII века,неоднороднымнравоучениявижанровоминосказания.отношении,Однакодоносодержащимсихпормалоэлементыизученаформообразующая роль притчи в русских виршах XVII столетия, которые вконтексте заявленной проблемы предоставляют очень интересный материалдля наблюдений.121Метафоричность и иносказательность являются основными средствамив произведениях приказной школы стихотворства. Об этом же говориткрупнейший исследователь поэзии приказных авторов А. М. Панченко:«Если уподобление – основной прием поэтического языка приказнойшколы, то в пользовании этим приемом ощущается предпочтительная«естествословная» тенденция» [Панченко 1973, с.
52]. Мир природыявляется для этих авторов неиссякаемым источником для построениянравоучительных аналогий. При этом многие традиционные иносказаниявоспроизводятся ими из других авторитетных текстов, в результате чеговозникает образное смешение.В стихотворении справщика Савватия «О слабом обычае человечестем»приводится развернутая нравоучительная картина противопоставлениячеловеческого и природного мира.
В начале рассуждений природа, потрадиции, обрисовывается как идеальная модель: «море же наводнено якочаша налита стоит // и нам же таковым уставом велми претит» [Виршеваяпоэзия 1989, с. 168] — говорится в связи с нежеланием человека следоватьБожественным заповедям. «Такожь и вся животная пребывают в повеленномим уставе, // мы же нигоже стоим в преданней нам славе: // всегда бо Творцасвоего и Бога заповеди преступаем» [там же, с. 168] — заключает Савватий.Но далее следуют традиционные сопоставления человеческих пороков сосвойствами конкретных животных: свиньи в нечистотах, глухого аспида,после чего следует новое заключение: «Неложно бо есть реченное к нам, яконеразумием своим горши есми скота» [там же, с. 169] – поведение человекаснова оказывается хуже поведения животных, но на этот раз сравнение соскотом толкуется как уничижительное.
Подобные противоречия возникаютиз-за обращения книжников к широкому кругу источников, от светских доцерковных,канонических–ипоследниемогутвдидактическойинтерпретации отдельных образов не сходиться с первыми, хотя учительныепримеры из Священного Писания преобладают.122Авторы приказной школы хотя и строят образную систему своих виршейна фундаменте библеизмов и, в частности, много апеллируют к евангельскойэтике,создалибольшоеколичествостихотворенийобличительногохарактера.
Причина этого заключается в том, что приказные поэтыпозиционируют себя и самоутверждаются как мыслящая элита общества,обычный адресат их поэзии – человек, «взыскующий мудрости». Поэтомуобличительные вирши и даже сатирические выпады против литературногособеседника привычны для посланий от «дидаскала» (наставника) к ученикуили собрату по перу, при этом стихи обличительного характера непременновключают этикетные формулы вежливости, изъявления почтения.
Мысль онеобходимости дидактических примеров на страницах посланий выражена вследующих строчках приказного стихотворца:Мерзость есть безумному обличение,Умному же и разумному бывает во учение [Виршевая поэзия 1989,с. 151].Именно послание с традиционным обличением оказывается тойжанровой формой, которая вводит в русскую поэзию этого периода притчу.Впоследствии притча трансформируется в самостоятельный поэтическийжанр.В стихотворной практике XVII века использовались особого родасцепления животных образов и человеческих качеств: в этом случаелюдские пороки не ставятся в параллель с поведением животных, ноприменительно к людям говорится о наличии у них атрибутов, связанных сживотным миром.
Метафорическое переосмысление ложится уже не на саможивотное,а, к примеру, на части его тела. Так, поэт начала столетияАнтоний Подольский сравнивает злых и гордых людей с неистовымизверями и, в частности, обращается к обличаемому адресату послания:Яко же и ты, как учал быти богат,Так учинился еси аки рогат [Виршевая поэзия 1989, с. 36].123Человек, который разбогател и забыл о смирении, гордец, называетсярогатым.
Здесь возможны параллели с зооморфными чертами дьявола.Зарубежные медиевисты подтверждают, что в средневековых прозаическихтекстах Европы рог — символ уродливого отклонения. Однако не стоитзабывать о рогах Моисея, которыми наделили его переводчики.
Возможно,в следствие этого в XVIII в. А. Кантемир наделит Ф. Прокоповича титулом«пророче рогатый». А на протяжении XVII века рога человека остаютсяпороком, чаще всего связанным с гордостью:Силнии егда ону <смерть — О. К.> поминают,гордости роги абие слагают [Симеон Полоцкий 1996, т. 3, с. 142].Тот же Антоний Подольский говорит о гордом человеке как обоблаченном в волчью кожу – а через несколько лет чернец Савватий, натворчество которого Подольский оказал огромное влияние, повторит этотоборот применительно к своему духовному сыну (в вину этому адресатутакже вменяется гордость и упрямство).Антоний Подольскийчернец Савватий«Послание к некоему горду и«Послание Кизолбаю Петровичу»величаву»А сам еси многомуИ паки лютою тою страстию акиБожественному учен,тмою помрачен,Да почто таковою лютоюИли яко в волчью кожу оболченстрастию аки в волчью кожу[Виршевая поэзия 1989, с.
157].оболчен? [Виршевая поэзия1989, с. 35].Другой стихотворец начала века Иван Шевелев-Наседка пишет резкиеобличительные стихи полемического характера (в составе прозаическогоантипротестантского сочинения), направленные против лютеранства:Той же Лютор Мартин хулным своим языком,124Яко бы некоторым змииным зыком... <богохульствует – О. К.> [там же,с. 66]Далее тот же Мартин Лютор сравнивается с лютым зверем, который«усты своими возреве». У Антония Подольского образы львов и змей,«зияющих устами» [там же, с. 43], интерпретируются как параллель квласть имущим гордецам, которые причиняют неприятности бедным.Мотивы приобретения людьми звериных черт были характерны длястихотворений первых десятилетий XVII в.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
