Диссертация (1101615), страница 24
Текст из файла (страница 24)
В целом на европейском материале принято сводитьвсе эти мотивы к трем: «пляски смерти», «где сильные мира сего»,физиологические описания смерти.Считается, что последний мотив не был унаследован древнерусскойлитературой, однако на материале стихов доказывается обратное: благодарямногочисленным переводам и переработкам виршей о смерти европейскогопроисхождения и этот способ поэтического осознания оказался освоеннымрусскими книжниками к середине века.Интерпретации всех этих мотивов очень подвижны. Одни виршинаписаны, по примеру авторов начала века, с желанием дидактическиустрашить, внушить читателю страх смертный. Другие создаются вбарочном духе: их авторы явно любуются, перебирая парадоксы жизни исмерти, это вирши «поэтики изумления».
Третьи пытаются примиритьчеловека с философией смерти: безжалостный агрессивный персонажстановится справедливым судьей, уравнивающим богача и бедняка в своихправах.Вчетвертыхвыстраиваетсяфилософиямногихсмертей,указывающая на то, что физического прекращения жизни нельзя бояться; все132чаще звучат темы прекрасной смерти праведников и спасительной,побеждающей смерть смерти Христа.3) Стоит выделить еще один уровень понимания, не имеющий четкойхронологической привязки, редкий, но являющийся следствием осмысленияпотока топосов европейского происхождения. Он представляет собойнекоторый выход за пределы шаблона: когда автор приходит к личномуосознанию смерти, перестает удивляться, перебирая затертые формулы,пренебрегает ими и привносит свой собственный опыт в стихотворение.Идейно этот уровень дублирует первый: в центре изображения человеческийужас и отчаяние, однако вирши такого типа создаются во второй половинеXVII века, когда школа барочных формул авторами уже пройдена, поэтомуих творчество по этой теме являет некий синтез осознания.Далее остановимся подробнее на некоторых интересных примерах,приоткрывающих текстологическую завесу над рядом литературныхпамятников и иллюстрирующих вышеописанные процессы.Хорошо описаны в науке анонимные вирши «О смерти» («О, смертезлостливая и гневливая...»).
Их первый публикатор И. Ф. Голубев замечает,что в этом тексте, подобно прозаическим переводным источникам, «смертьтрактуется в виде жестокого, злобного, беспощадного к людям существа»[Голубев1965,с.80].Исследовательперечисляетнаиболеераспространенные эпитеты, применимые к смерти при обращении к ней, атакже два ее менее распространенных орудия, помимо традиционной косы, –меч и стрелы. Позже эти вирши в другой редакции были опубликованыА.
М. Панченко [Панченко 1973, с. 316-319; Памятники 1994, с. 299-302]. Вкомментарии публикатор обращает внимание на барочную тему житейскихрадостей и сожаления о них, являющуюся ключевой для данногопроизведения, а также предполагает наличие польского или украинскогопервоисточника.Дидактическаясоставляющаястихотворенияслабовыражена,аэмоциональные сетования на гибель всего прекрасного для человека133занимают центральное место. Мотив пляски смерти ярко не выражен, еслине считать плача о гибели мудрых, сильных, славных и «великородныхпанов»:Ты царем златыя венцы отъимаеш [Силлабическая поэзия, 1970, с. 318].Образы в виршах очень динамичны, за счет чего смерть в них особенновыразительна: она похищает людей, садится на горло, связывает человекапоясом, от которого невозможно освободиться, связывает язык и дажеметафорически «одевает в молчание» философов: статичный образзаменяется подвижным.
Смерть приходит рано, топчет ногами сделанноечеловеком, сажает в вечную темницу; она подчеркнуто безучастна кчеловеческому горю и даже затыкает уши, чтобы не слышать людскогострадания. Стихотворение не лишено при этом и иронии: сетуя на смерть,автор рассуждает:Вем убо, вем, яко не мною начало,но всем дело твое зело огорчало [Силлабическая поэзия 1970, с.
317];Злым смехотворцем истлила еси губы,и насилу осталися ли и зубы! [там же, с. 319].Показательно, что в виршах нередко мотив телесной гибели ифизиологических подробностей подается в ироническом ключе. Таковы ипримеры из поэмы Андрея Белобоцкого «Пентатеугум»:В гробе твоем вся гадина, черви, мыши с легушкамиЖити будут, господине, караулить змеи с ужами.Каков двор твой и дворяне, роты, полки кругом тебе,Приготуй им жалованье, дай в пищу самаго себе [там же, с. 220].Барочная ирония проскальзывает и в стихотворении Симеона Полоцкого«Красота», и в переведенных с польского, виршах с чередой обращений кчастям собственного тела:Свѣтлое человсе сдиравѣло...Бѣдное око134изгни глубоко...Бѣдное ухо,ты бяше глухона спасенная...нозѣ гнилыа,гдѣ суть милыявам оны лики? [Библиотека 2014, с.
476-477].Очевидно, что вирши «О смерти» также являются переводом илипереложением стихотворения, написанного в европейской традиции. Носуществует и еще одно произведение, созданное по мотивам этих виршей иявляющееся их переосмысленной вариацией.Текст «Притча и зерцало жития человеческого» был опубликованН. И. Прокофьевым и Л. И. Алехиной [Древнерусская притча 1991, с. 214216] и указан в комментариях как прозаический (хотя он содержитритмическиорганизованныевышеозначенных виршей «Орифмующиесявкрапления)вариантсмерти», подвергшийся значительнойпереработке.
Более половины «Притчи» не имеет текстологическихпересечений с этими виршами. Кроме того, сам образ смерти, создаваемыйавторами двух этих произведений, различен.Вирши «О смерти» – это не только плач об утрате человеком земных благс риторическими обращениями к олицетворенной смерти, «несытой ипрелютой», но и калейдоскоп ярких, образных сценок с участием смерти ичеловека, иногда подаваемых в ироническом ключе. Эти моменты сближаютвиршискорееспроизведениями,которыепринятоназыватьдемократической поэзией, нежели с духовными стихами. «Притча и зерцаложития человеческого» – текст, призывающий к покаянию и принятиюПричастия.
Описывая смерть, автор ставит своей задачей внушить читателю«мудрый страх», память смертную. «Кто нас устрашит, аще не смерть» [тамже, с. 216] – вопрошается в конце произведения. Вводится красноречивыйобраз Страшного суда, которого нет в предыдущем тексте: раскрываются135Книги Жизни, звучит труба, грешники отсылаются в вечную муку, тогда какправедники могут назвать себя «друзи Христовы». Примечательно, чтодьявол в тексте назван «мудрым ловцом»: он способствует забвениючеловеком картин Страшного Суда, от чего и погибают многие. Наконец,сама смерть сравнивается со львом. Несмотря на то, что в символикеСредневековья лев – животное неоднозначное [Пастуро 2013, с. 54],раскрытие этого образа в древнерусской поэзии делается, в основном, черезБиблию (1 Петр.
5:8) и воспринявшую эту формулу литургическую поэзию.Лев становится воплощением дьявольского начала, и возникновение этогоживотного рядом с образом всепоглощающей смерти очень показательно,недаром в иконографии она изображалась восседающей на льве. Смертитакже сопутствуют «злии беси», которые набрасываются на человека сети,рычат, угрожают мечами и стрелами – получается, что смерть пересекается собразом лукавого и миром бесов.Уровень осмысления смерти созвучен ранним виршам, и создаетсявпечатление, что прозаический текст как бы намеренно переводитпроизведениеевропейскогопроисхождениявпространствоисконнорусского понимания того времени, к тому же задача этого сочинения явнодидактическая, любование масками и парадоксами занимает автора вменьшей степени.Впрочем, отголоскияркого, подвижногообраза,унаследованного из виршей «О смерти», легко увидеть и в этих стихах:смерть бесстрашно входит в царские палаты, отнимает у человека вселюбимое, заключает душу в ад.
Не менее живы картины вчерашних шумныхпраздников в доме человека, который умер на следующий день, и егопохорон, где друзья покойного с трудом выдерживают смрад неживогочеловеческого тела.Во фрагменте с собственно плачем, где много текстовых пересечений свиршами «О смерти» (в том числе традиционное обращение-рефрен «О!Смерте…» с меняющимся эпитетом), противопоставлены красота богатстваи смрад человеческой плоти. Автор «Притчи» показывает, что земная жизнь136– дым, поэтому и красоты ее не столь привлекательны, как в эмоциональныхи менее рассудительных виршах «О смерти».Существует и еще один текст, опубликованный И. В.
Дергачевой, вкотором есть сходный рефрен и образный ряд. Это вирши из ЛицевогоСинодика:Оле лютыя смерти, жестокия разбоиницы,Неумолителныя мучителницы <...>О смерти лютая, что ты сотворяеши,на кого ты косу свою возлагаеши [Дергачева 2011, с. 390].В этих виршах есть и устойчивый набор рифм «злато» - «блато», «косою»- «росою», традиционный для произведений, которые посвящены темесмерти.Мыли о преходящем характере земных ценностей, об обманчивом блескечеловеческой жизни особенно занимали и первых русских стихотворцев. Вчастности, образы серебра и золота в поэзии XVII века часто использовалисьв контексте противопоставления материальных ценностей духовным, какложная выгода (сравнительно с древнерусскими текстами более раннеговремени – в гораздо меньшей степени как характеристика лучшего, самогоценного).
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
