Диссертация (1098185), страница 40
Текст из файла (страница 40)
Событияследуют друг за другом в обратном порядке, полностью изменяя сутьрассказываемого. Но постмодернистский игровой прием – обратный ход времени– в художественной форме воссоздает одну из ключевых идеологических целейнацистов. Наивный рассказ «внутреннего голоса» бывшего врача Аушвицавыступает как эрзац трагической истины о страшных событиях, в сущности,отвечающий искомому нацистами стремлению обставить уничтожение людейследованием благим целям.Языковые манипуляции во время и после войны отмечает Х. Арендт впредисловии к «Истокам тоталитаризма» 418 , описывая свое изумление во времячтенияобъемныхбессознательнопослевоенныхстремилисьмемуаровсоздатьсвоегобывшихроданацистов,апологетикукоторыестрашногопрошлого.
По словам одного из исследователей нацистских архивов, емупришлось изучить 10 000 документов, не встретив ни разу слова «уничтожение»,пока много лет спустя он не обнаружил его в контексте, связанном с собаками.418Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М.: ЦентрКом, 1996. 272 с.179Перечисляются целые ряды эвфемизмов, связанных с преступлениями врачейнацистов:«необходимоевмешательство»,«эвакуация»,«перемещение»,«подвергание дезинфекции», «помещение под наблюдение медперсонала».Подобные языковые трансформации были частью тоталитарной идеологиинацизма.
Эмис доводит эту идею до предельного гротеска. Повествователь наивноиспользует и образчики лагерного арго, называя главную печь «раем», камеру и«душевую» – «центральной больницей», подменяя «никогда» на «завтра».Так, в романе Эмиса вся технология убийств Аушвица, увиденнаяповествователем в обратной перспективе, дана через гротескно перевернутыйобраз больницы, где чудесным образом исцеляются смертельно больные. Приэтом читатель легко угадывает страшные реалии Кат-Цет во многих деталях.
Вромане возникают и знаменитые указатели на бутафорских вокзалах в Треблинке,и смертельные «душевые» BRAUSEBAD, и даже «наблюдательные окошки» вгазовых камерах. С определенным, почти профессиональным, удовлетворениемврача повествователь объясняет, что «подавляющее большинство женщин,стариков и детей <…> обрабатывали огнем и газом <…>. Мужчины шли квыздоровлению иначе. Arbeit macht frei»419. Уничтожение человека оборачиваетсяего спасением – «вытягиванием шприцем бензола, керосина, воздуха»,исцелением циклоном B (Аушвиц), окисью углерода (Треблинка).Роман переполнен отсылками к экспериментам, которые проводились вДахау, где заключенных заражали тифом, туберкулезом, желтой лихорадкой,малярией, стафилококком. Генетические опыты известного нацистского врачаЙозефаМенгелеподробнопредставленыв«спасительной»перспективеобратного времени, когда ослепшие прозревают, а все чудовищные экспериментыпо пересадке органов проходят со стопроцентным успехом.
Руководствуясьвсецело «научными целями», Йозеф Менгеле, еще с юности увлекавшийсярасовой теорией, проводил опыты по изменению цвета глаз. Приоритетнойзадачей врача стало доказательство того, что карие глаза евреев ни при какихобстоятельствах не могут стать голубыми глазами «истинного арийца». Сотням419Эмис М. Стрела времени, или Природа преступления. СПб.: Домино, 2004. С. 137-138.180евреев делались крайне болезненные инъекции голубого красителя, частоприводящие к слепоте.
Следовал вывод: еврея нельзя превратить в истинногоарийца.Жертвами генетических опытов Менгеле стали несколько тысяч человек,среди которых около трех тысяч малолетних близнецов. Близнецам переливаликровьипересаживалиорганыдругдруга,проводилисьоперациипопринудительной смене пола. Согласно воспоминаниям жертв, перед тем какприступить к опытам, «добрый» доктор Менгеле, вошедший в историю какДоктор Смерть, мог погладить ребенка по головке. В романе Менгеле исцеляет.Он – добрый «дядюшка Пепи», что отсылает к известному историческому факту:цыганские дети называли его «дядюшкой Менгеле».Ряд эпизодов романа указывает на опыты по переохлаждению, испытанияна воздействие высокого атмосферного давления. По словам повествователя,«былобыпреступнымпренебречьвозможностями,предоставляет для укрепления здоровья»420которыеАушвиц.
Уничтожение представителей«низших рас» подается как творение: «мы делали цыганский табор», или «сневероятным размахом, тысяч по десять в день» делали «венгерских евреев».Уничтожение «неполноценных», людей с волчьей пастью, косолапостью, дурнойнаследственностью объявляется «неудачным опытом лечения».Игровое начало романа самым парадоксальным образом не лишает еготрагическойпронзительности,но,напротив,заостряетнеизбывностьпокалеченной, но живой памяти о боли, для которой нет ни искупления, низабвения. Так, чаемое искупление Одило, его работа в американских больницахпосле войны, видится не подозревающему об играх времени повествователюбесчеловечными изуверствами.
С большой точностью опыты врачей-нацистовпредставлены в изображении обычной врачебной практики Одило, бежавшего изЕвропы в Америку, где он «калечит» людей. Таким образом, устанавливаетсяведущийпринципромана–зеркальность,двойственностьмиров,ихонтологическая изоморфность и перспектива killing-healing. Повествователь, с420Эмис М. Стрела времени, или Природа преступления. СПб.: Домино, 2004. С. 150.181восхищением говорящий «об индустрии творения» в Аушвице, с неизменнымужасом вспоминает врачебную практику Тода в Америке: «Появляется какой-топарень с повязкой на голове.
Мы не мешкаем. Раз – и нет повязки. У него наголове дырка. Так что мы делаем? Мы втыкаем в нее гвоздь. А гвоздь –хорошенько проржавевший – берем из мусорного бака, да где угодно»421.Примечательно,чтоврачтакженазываетсяспециалистомпо«убалтыванию»422, а печально знаменитое «Труд освобождает» возникнет и приописании «страшного» мирного времени: «Тотальную болезнь лечат тотальнымисредствами.Нынчеразмышлятьипереживатьнекогда.И,по-моему,изматывающий труд помогает людям держаться. Труд освобождает»423.Зеркальность миров шокирует читателя, так как снимает привычные бинарностимир / война, невинность / грех, память / забвение, смысл / бессмысленность,указывая на принципиальную невозможность возвращения в невинность,невозможность утраты памяти о боли, того, что Т.
Адорно выразил словами: «Неможет быть поэзии после Освенцима».Зеркальность миров вводится целым рядом разнопорядковых элементовхудожественного мира романа. Как уже стало очевидно, в центре концептуальнойинтриги произведения сюжетный перевертыш. Весьма интересны и связи междуневинным «альтер эго», рефлексирующим о событиях, увиденных в обратнойперспективе, и Одило Унфердорбеном – героем, показанным со стороны.Внутренняя жизнь последнего проступает истинной памятью – памятью о боли –повторяющимися снами-кошмарами.
Заметим, что в имени Унфердорбензаложенадвойственность(нем. verdorben–испорченный,погубленный;unverdorben, стало быть, невинный, неиспорченный). Однако не следует видеть вговорящем «альтер эго» Одило его невинное начало. Совершенно очевидно, чтообе сущности в финале романа предстают как равнозначные: обе, завершая жизньв разных концах, проходят один и тот же путь – от невинности к познаниюстрадания, боли, тотальной отчужденности.421Там же. С. 89.Там же. С. 35.423Там же. С. 59.422182На двойничество в более широком смысле слова указывает и смена именОдило: Тод Френдли, Джон Янг, Гамильтон де Суза. Каждое из них символично ив равной степени условно.
Обратим внимание на знакомую эвфемизацию. ТодФрендли – своего рода аналог «Доктора Смерть», так как нем. Tod – смерть, англ.friendly – дружелюбно. Кроме того, в одном из интервью Эмис разъясняет, чтоимя героя ассоциативно связывает надежду на забвение о преступлениях систорией первых поселенцев Нового Света: «‖Дружелюбная Америка‖, дающаяпрощение и забвение» («‖Friendly‖ America, forgiving, forgetful America») 424 . Вэтомжеконтекстенеобходимоинтерпретироватьипервое,предельнообезличенное, американское имя Одило – John Young: Джон – Иван – маркируетпростоту и усредненность как американский status quo, уoung – молодой –указывает на невинность, жизнь с чистого листа. Возможна игра слов и в случае сHamilton de Souza, именем, которое носит Одило еще в Европе сразу после побегаиз Аушвица, когда он ждет поездки в Америку. Фр.
S‘usa – износился,испортился. Еще любопытнее прочтение de Souza как близкого к омофону фр.dessous – закулисная сторона, изнанка.Интертекстуальные отсылки к двойникам – прототипам образа Одило неменее значимы. Прежде всего, это группенфюрер СС Одило Глобоцинк,причастный к идее создания Аушвица. Далее, штурбанфюрер СС Адольф Эйхман,автор и последовательный творец ряда концентрационных лагерей, дотошнопрорабатывавший идеологию и технологию массовых убийств.
Данная связьмаркируется упоминанием о месте рождения Одило – Золингере, известном такжекак родина Эйхмана. И, наконец, среди двойников Одило уже упомянутый намиЙозеф Менгеле, так же, как Эйхман, и, по сюжету романа, Одило, бежавший отнаказания в Южную Америку. С Менгеле обнаруживается максимальноеколичество смысловых и образных перекличек. Путь побега в Америку спомощью «Красного Креста» (Ватикана), представления о расовых и прочихразличиях, особое внимание к детям.424Bellante C.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
