Диссертация (1098185), страница 39
Текст из файла (страница 39)
Акцентированофиктивная историческая модель, поданная как крайне субъективный взгляд,вводит будто чуждую постмодернизму модальность, превращает текст-игру врефлексию о личном и историческом опыте как травме, сопротивляющейсявербальному (как правило, идеологическому) конструированию.Представляется продуктивной мысль Э. Дж. Элиас, согласно которойпостмодернистский роман выступает как «открытый текст» (open work),преподносящий историю не в виде привычной концептуальной модели, а каквизуализированнуюметафору(spatialform),соотносимуюсусловнымипредставлениями рассказчика (часто «ненадежного») об истории 412 . Избраннаяповествователемисторическая метафораболее характеризует язык егособственных представлений, его личный опыт, нежели реальность фактов.Впоследниедесятилетиянаблюдаетсятенденциякусилениюисповедального звучания в постмодернистских ревизиях истории, что может бытьпродемонстрировано романами Дж.
Барнса, Г. Свифта, И. Макьюэна, М. Эмиса.Личная память, сострадание, боль, стыд и вина оказываются больше, чемконструируемая идеологией историческая память. Развернутая рефлексия на этутему дана в романе Дж. Барнса «История мира в 10 ½ главах». Тема истории –одна из главных в исповедально-философских романах Г. Свифта «Хозяинкондитерской» («The Sweet Shop Owner», 1980), «Челнок» («Shuttlecock», 1981),«Земля воды», «В мир иной» («Out of This World», 1988), «Навеки с тобой» («Ever411Историческими можно назвать уже утратившие былую популярность к 1980-м циклы романов (novel-sequence),в которых воссоздаются образы исторической реальности во всем комплексе культурно-исторических фактов(например, трилогию П. Баркер «Regeneration» (1991), «The Eye in the Door» (1993), «The Ghost Road» (1995)).412Elias A.J.
Defining Spatial History in Postmodernist Historical Novels / A. J. Elias; ed. by Th. D‘haen, H. Bertens //Narrative Turns and Minor Genres in Postmodernism. Postmodern Studies 11. Amsterdam: Rodopi, 1995. Pp. 105-114.175After», 1992). Переживание исторических и, в частности, военных событий вроманах И. Макьюэна оказываются в центре личного опыта его героев («Черныесобаки»,«Невинный,илиОсобыеотношения»,«Искупление»).Явнополемическим представляется и роман, обращенный к мрачным эпизодамнедавнего прошлого – Второй мировой войне, Холокосту, Нюрнбергскомупроцессу, холодной войне.
Среди текстов подобного плана «Белый отель»Д. Томаса, «Стрела времени» M. Эмиса.Цель данной главы – на примерах текстов исследуемых нами авторовисповедально-философского романа продемонстрировать тесную связь личногоперсональногорепрезентациейХолокоста,опытагерояотдельныхИмперскогососпецифическойболевыхстатусатем(частоисторическогоБритании)иимискаженной)прошлогосовременности(тема(обществотэтчеристской и посттэтчеристской эпохи; облик городов; угроза ядернойкатастрофы; внедрение генной инженерии и пр.). Необходимо подчеркнуть синтезфилософского, личного и острополемического начал в ряде исповедальнофилософских романов, указать на значимость этических оценок для авторовроманов, использующих постмодернистские игровые стратегии.
Еще раз обратимвнимание на то, что избегание / обнажение болезненной правды личной историиисповедального героя оказывается связанным с сокрытием / вынесением напублику травматических сюжетов истории и современности.2.1 Историческая вина и личная память в романе Мартина Эмиса«Стрела времени»Живой свидетель Миклош Нисли во времяперерыва в «работе» присутствовал, по его собственнымсловам, на футбольном матче между эсэсовцами ичленами «Sondercommando» <…> Эта игра, этоткороткий отрезок нормальных взаимоотношений <…> и176составляет настоящий ужас концлагерей <…>.
Но этоеще и наш собственный стыд, стыд тех, кто не зналлагерей и, тем не менее, не понимая как, присутствуетпри той игре, возобновляющейся снова с каждым матчемна наших стадионах, с каждым включением телевизора,среди самой нормальности будней. Если мы не поймемэтой игры и не прекратим ее, тогда ни малейшейнадежды нет.Дж. Агамбен.
СвидетельРоман Мартина Эмиса «Стрела времени» вызвал весьма ожесточеннуюполемику.ВтовремякаквидныелитературоведыФ. КермоудиМ.Дж. Харрисон413, поместив свои отзывы на книгу в крупнейших литературныхизданиях, дали ей исключительно высокую оценку, целый ряд рецензентоввыступил с жесткой критикой романа за безнравственную трактовку темыХолокоста.
Негативные отзывы были спровоцированы обращением Эмиса кеврейской теме и гротескными сценами, обыгрывающими ее. Не менеевозмутительным казался и сам факт сведения истории к игре, ибо роман слегкостью подпадает под постмодернистское «переписывание» трагедии ХХ века,которая под пером автора превращается в «повествовательный фокус»414.Полемика вокруг романа приняла такой масштаб, что поэт Том Полин обрушилсяс критикой на автора и его детище по телевидению, писатель Николас Мослидемонстративно ушел из членства в жюри Букеровской премии, а видныйанглийский философ-неоконсерватор Роджер Скрутон встал на защиту романа.Несомненно, Эмис пишет «Стрелу времени» в согласии со всемивышеизложенными принципами постмодернистского исторического романа.
Нослужит ли один из самых страшных эпизодов истории – Холокост – поводом дляпостмодернистскихигр?Возможно,переднамиисторическаямодель,соотносимая с современностью? Утвердительные ответы на оба вопроса дают,казалось бы, повод говорить о глумлении Эмиса над одной из самыхкатастрофических страниц истории. Но это не так.413Kermode F.
In Reverse // London Review of Books. 1991. 12 Sept. P. 11; Hurrison M.J. Speeding to Cradle fromGrave // Times Literary Supplement. 1991. 20 Sept. P. 21.414Taylor D.J. Backward Steps (Review of «Time‘s Arrow» by Martin Amis) // New Statesman and Society. 1991. 27September. P. 55.177Писатель заставляет понять, что важнее истории, современности и рассказао них неизбывная память о боли и страх повторения ошибок. В интервьюЭ. Уотчел Эмис говорит об ответственности: «Я пишу не о евреях, я пишу опреступниках <…>.
Я чувствую часть ответственности <…> за то, что случилось.Чувствую кровную связь с теми событиями, с виновными, а не с жертвамипреступления» 415 . По-видимому, прав Б. Финни, когда отмечает, что в своемромане Эмис с блеском объединяет «постмодернистское отчуждение инастойчивый призыв видеть события сквозь призму этики»416.Роман начинается с изображения смерти Тода Френдли в больницеамериканского провинциального городка.
Именно в этот момент, согласнопредставлению, активно эксплуатируемому в современном кинематографе, передмысленным взором умирающего возникает панорама всей прожитой жизни, будтопросматриваемая в обратном порядке. Прием также косвенно вводит мотиввозвращения в невинность, искупления ошибок и грехов, очищения души отбремени опыта.
В связи с этим упомянем источник романа – «Бойню № 5» КуртаВоннегута: Билли Пилигрим просматривает военную хронику в обратномпорядке, и перед ним чудесным образом из пепла восстает разрушенныйДрезден417. Однако автор сосредоточивает внимание читателя на невозможностипостмодернистских игр – обрести невинность и забвение не так легко, какперемотать пленку к первым кадрам.В романе Эмиса с началом рассказа, помещенным в точку смерти ивозрождения Тода, возникает некая новая сущность, «альтер эго» Тода,выполняющая роль повествователя. Ирония в том, что повествующий двойникТода ничего не знает о нем, так же как не догадывается о смене временнойперспективы. Ему неизвестно, что люди не ходят задом наперед и не молодеют.415Watchel E.
Eleanor Watchel with Martin Amis: Interview // Malahat Review. 1996. № 114. P. 47.Finney B. What‘s Amis in Contemporary British Fiction? Martin Amis‘s «Money» and «Time‘s Arrow» (1995)[Электронный ресурс]. Режим доступа: www.csulb.edu//bhfinney/resources. В настоящей работе используются такженекоторые выводы, представленные в монографическом исследовании Дж. Дидрика (Diedrick J. UnderstandingMartin Amis.
Columbia, South Carolina: University of South Carolina Press, 1999; 2004. P. 132-142), но не связываемыеученым со спецификой исповедального сюжета.417Следует также иметь в виду использование этого экспериментального хода Б. Олдисом, Дж. Баллардом,Ф. Диком.416178Важно то, что двойник не способен изменить жизнь и мысли Тода: и то, и другоедля него недоступно (так же, вопреки постмодернистам, невозможно переписатьисторию), он лишь чувствует страх Тода и видит его сны.
А между темповествователь замечает: Тод молодеет, работая в больнице, он калечит людей,выкорчевывает собственный сад, имплантирует зародыши, отбирает у детейигрушки и существует только благодаря своим экскрементам и мусору. К тому жеТод меняет имена и в итоге оказывается немецким врачом-эсэсовцем сначала вАушвице, затем в Треблинке и, наконец, в Шлосс Хартхайме.
Далее следуютпечальные сцены забвения жены, превращающейся в девочку, и исчезновениясамого Тода-Одило в материнской утробе.Весьма неоднозначная реакция общественности на роман была обусловленаоценкой событий романа, происходящих в Аушвице. Наивному «альтер эго» Тодавсе-таки удается постичь «смысл жизни», который он видит в творении людей. ВАушвице из огня и дыма, из выгребных ям и общих могил, черных печей и«душевых» благодаря врачам рождаются к жизни тысячи людей.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
