Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 8)

Именно под таким углом зрения следует рассматривать кодификацию российских законов, осуществленную М. Спе­ранским в царствование Николая I. Эта гигантская работа по собиранию законодательных документов за почти двух­сотлетнее правление Романовых и по составлению Полного собрания законов Российской империи, а также действую­щего Свода законов была направлена на укрепление режи­ма самодержавия. (Хотя, нельзя не отметить и то, что объек­тивно данная акция правительства, конечно, способствова­ла преодолению бюрократического беспредела и, несомнен­но, создавала благоприятную почву, условия для будущей судебной реформы буржуазного образца.)

Требовал какого-то решения и крестьянский вопрос. — Даже шеф жандармов Александр Христофорович Бенкен­дорф понимал, что "крестьянское состояние есть порохо­вой погреб под государством", а информированность А. Бенкендорфа сомнений не вызывает, ибо в 30—40-х годах до полутора десятков губерний почти постоянно были охваче­ны аграрными волнениями. — Назревала социально-эко­номическая, возможно, и политическая катастрофа. В этой ситуации Николай I был вынужден признать, что "крепос­тное право, в нынешнем его положении у нас, есть зло, для всех ощутительное и очевидное, но прикасаться к нему теперь было бы делом еще более гибельным".

Однако "прикасаться" пришлось, начав с крестьян госу­дарственных. Павлом Дмитриевичем Киселевым была проведена реформа благожелательного "попечительства" государства над казенными крестьянами. Министерство государственных имуществ, созданное в конце 30-х годов, попыталось на базе введения местных органов крестьянс­кого самоуправления расширять наделы, переселять мало­земельных в восточные губернии, заменило подушное нало­гообложение на земельное и промысловое, заводило сельс­кие школы, больницы и ветеринарные пункты.

Крепостное крестьянство также получило доказательство заботы о нем правительства в виде указа об "обязанных крестьянах", развивавшем Положение начала века "о воль­ных хлебопашцах". Почти за два десятилетия до отмены крепостного права "обязанными" стали лишь 24 тысячи крестьян — менее 1/400 от общего числа крепостных.

Консервативный курс "николаевщины" привел к тому, что к середине XIX в. "застой" российского феодализма достиг апогея. С выполнением жандармских функций в Европе и внутри страны режим еще справлялся. Проблему бесконечной Кавказской войны царизм решал за счет ко­личественного превосходства в резервах. Но жесткое стол­кновение самодержавной России с англо-французской тех­нической мощью, подкрепленной турецкими людскими ре­сурсами, в Восточной (Крымской) войне 1853—1856 гг. на­глядно подтвердило правоту оценки "николаевщины" бу­дущим министром Александра II Петром Александрови­чем Валуевым: "сверху блеск; снизу гниль".

Поэт-славянофил Федор Иванович Тютчев, в поиске "край­него" для вынесения общественного приговора по вопросу •'кто виноват?", пришел к выводу: "Чтобы создать такое безвыходное положение, нужна была чудовищная тупость этого злополучного человека". Но, думается, что дело было вовсе не в Николае Павловиче Романове, а в чудовищной тупости и своекорыстии подавляющей части как тогдашне­го, так предшествующих поколений злополучного правя­щего класса, который даже ради самосохранения не хотел ничем поступиться.

К середине XIX в. Россия окончательно созрела для начала цивилизационной революции. Вопрос был лишь в том, откуда она начнется: "сверху" или "снизу"?

РАССУЖДЕНИЕ ВТОРОЕ

(ВНЕ ХРОНОЛОГИИ, НО К МЕСТУ):

ОБ АНТРОПОУРГНОМ ЭТАПЕ РАЗВИТИЯ

ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ И ОБ

"ОСОБОСТИ" РОССИИ

Осмысление последних двух-полутора веков российс­кой истории как целостного процесса поступатель­ного и коренного преобразования всех сторон отече­ственной действительности возможно лишь на фоне и в контексте основных тенденций общемирового цивилизаци-онного развития. Для этого следует преодолеть менталь-ность "особости", исключительности российского (русско­го) пути, столетиями питавшую и питающую до сих пор идеологическое мессианство, внешнеполитическую агрессив­ность и внутриполитическую конфронтационность.

По нашему мнению, первоначальные модели перехода че­ловечества к антропоургному этапу цивилизации, вариан­ты "скачка" в раскрытии интеллектуального потенциала Человека для формирования ноосферы сложились на запа­де Европы. — Эти территориально-географические корни зарождения данных моделей предопределили формально "за­падную" ориентацию вектора цивилизационного развития, постепенно приобретшего значение мирового ориентира для определения направления движения человечества по сту­пеням цивилизации. Толчком к осуществлению цивили­зационного перехода послужили так называемые "великие" социально-политические перевороты, именуемые революци­ями, инициируемые, чаще всего, "снизу".

Думается, что длительность каждого такого перехода рав­на, примерно, полутора столетиям, соответствуя "классичес­кому образцу" — Великой Французской революции, рассматриваемой не как относительно краткий акт захвата власти, а как достаточно долгий процесс преобразования, как всеобъемлющая политическая и социально-экономическая модернизация.

Поступательность процесса подобной модернизации на­сыщена проявлениями острейшей политической борьбы, отражающей групповые интересы основных масс населения. Эта борьба способна стимулировать или притормаживать общецивилизационное развитие отдельных государств, ре­гионов, а начиная с XX в., и целых субконтинентов. Именно наличие тормозящих "тромбов" на пути реализации "наци­ональных" (проходящих в границах национальных госу­дарств) цивилизационных революций, по сути, определяет число политических переворотов (революций и контррево­люций), которые либо устраняют, либо порождают, либо усу­губляют ситуацию внутри- и внешнеполитического (в фор­ме агрессии, прикрываемой, как правило, флером оборонче­ства или мессианства) социального геноцида, экономичес­ких кризисов, острейших проявлений идеологического про­тивоборства и т.д. Однако вектор цивилизационного разви­тия, общая поступательность процесса модернизации неук­лонно обеспечивается неизбежными сериями кардинальных реформ объективного характера.

"Российский путь" — это достаточно последовательное движение вослед за процессом перехода европейского (точ--нее, "западного") общества к антропоургному этапу миро­вой человеческой цивилизации. "Вослед за" — не призна­ние вторичности, отсталости России, народов ее населяю­щих. Это лишь определение и констатация места и време­ни (места во времени), совпадающего с началом формирова­ния Российского государства, еще сохранявшего генетичес­кую память об имперской ("Киевской") Руси, но являвше­гося, фактически, новым этнополитическим образованием.

Синхронность (в XVI—XVII вв. — см. об этом выше) возникновения потребности у России и Запада в цивили-зационной модернизации, однако, не проявилась в тожде­ственных формах и в одновременности реализации. В "смут­ные времена" рождения России, несмотря на острое ощуще­ние такой потребности, социально-политическая, хозяйствен­но-идеологическая специфика прошлого и открывшиеся (прежде всего, в восточном направлении) геополитические возможности настоящего обернулись для страны срывом (вырождением) близкой перспективы подлинно цивилиза­ционного революционного "скачка", омертвлением и заг­ниванием ее социально-политических структур, общей куль­турно-идеологической стагнацией, относительным экономи­ческим застоем.

Представляется, что именно в XVII—XVIII, а не в XII— XV вв. Россия отстала от темпа общеевропейского (запад­ного) цивилизационного развития. Осуществленное при Петре Великом натягивание заморского кафтана европейс­кого покроя на все разрастающееся "восточное" тело Рос­сии очевидно не приблизило, а отдалило ее переход к ново­му этапу цивилизации. Неизбежный при этом рост внут­реннего напряжения снимался активной завоевательной и колонизационной государственной политикой.

Устойчивое осознание в политически развитых слоях рос­сийского общества необходимости национальной цивили-зационной революции достаточно отчетливо проявилось уже к началу XIX в, в основном совпадая с завершением процесса территориального расширения Российской импе­рии. Вместе с тем, опыт недавней "пугачевщины" и первого ("гильотинного") этапа Великой Французской революции заставил общественное мнение России сделать выбор в пользу "верхушечного" способа "толчка" для начала все­объемлющей модернизации страны. Поэтому большинство дворянской интеллигенции разделяло реформаторские "меч­тания" Александра I. Однако понадобилась "николаевщи-на" — апогей бюрократического самодержавия, чтобы на­конец властьпридержащие приступили к реализации ко­ренных реформ, открывающих путь к качественным изме­нениям в развитии России.

"Великие реформы" Александра II Николаевича и его ближайшего окружения продемонстрировали конкуренто­способность реформаторского метода революционных пре­образований "сверху" по отношению к "взрывной" тактике интеллигентов-нигилистов, самостоятельно определявших и через террор реализовывавших "народную волю". Однако следует учитывать, что неприятие народовольцами рефор-маторства, идущего "сверху", объективно смыкалось с неприятием каких бы то ни было реформ, присущим дрему­че-правым приверженцам сохранения (незыблемости) са­модержавия. В итоге, такая своеобразная "лево-правая оп­позиция" коренной и всеобъемлющей модернизации Рос­сии сорвала конституционную эволюцию режима, привела к его дальнейшей тоталитаризации, к возникновению мас­сового политического диссиденства. Последнее стало активно оформляться на рубеже XIX—XX вв. в вынужденно неле­гальные (и уже в силу этого, радикально настроенные) по­литические партии и группы.

Таким образом, искусственное "тромбирование" процес­са развертывания российской цивилизационной революции крайними флангами политического спектра страны предоп­ределило, чуть ли не запрограммировало, неизбежность но­вого резкого "толчка", но уже объективно исходящего "сни­зу". Это и продемонстрировал политический спазм само­державия в 1905—1906 гг.

Последующее правительственное социально-политичес­кое и идеологическое маневрирование в сочетании с перма­нентными политическими репрессиями и "чисткой" небла­гонадежной части общества на полях первой мировой вой­ны, естественно, ослабило потенциальный заряд очередного "толчка" для развития цивилизационной революции "сни­зу", но не обезвредило его, не ликвидировало объективную потребность страны в радикальном социально-политичес­ком перевороте.

Февраль 1917 г., свергнув Николая II Александровича, по сути, не упразднил российской монархии и сохранил ее социально-экономический фундамент. Подменив демокра­тизацию либерализацией, февральский переворот продемон­стрировал обновленный вариант политического маневриро­вания правительства образца Октября 1905 г. Правда, со значительно более весомым участием "третьего сословия" в делах государственного управления. Последнее дало рос­сийской буржуазии шанс в это новое "смутное время" ис­пробовать собственный политико-экономический и идеоло­гический потенциал для реформаторства, для преодоления застарелого "тромба" в цивилизационном развитии России.

Однако три правительственных кризиса за четыре меся­ца весны-лета 1917 г. продемонстрировали отсутствие в России достаточно серьезных общественно-политических сил для реализации в стране идеологии и практики либерализ­ма западноевропейского образца.

Эйфория же народа от "победы" над самодержавием и тяготы неудачного ведения войны неуклонно радикализировали массовое сознание (не без влияния "левой" пропа­ганды), подталкивали его к признанию легитимности пре­тензий различного рода "социалистов", "демократов" на политическое руководство процессом осуществления дав­но перезревшей всеобъемлющей модернизации России. И, качнувшийся в Феврале "влево", маятник борьбы за власть начал набирать инерцию движения в этом направлении. В итоге, летом вся полнота власти в стране перешла к коали­ции правых социалистов. Потенциальное двоевластие Вре­менного правительства и советов, так и не реализовавшись, прекратилось слиянием центров сосредоточения этой влас­ти в руках одних и тех же политических и партийных сил. Пожалуй, это был кульминационный момент не только 1917 г., но и всего второго (после периода середины XIX в.) этапа Великой Российской цивилизационной революции.

Известные последущие события, как представляется, в целом укладываются в рамки классической "европейской" модели цивилизационного перехода — со своими доморощенными (российскими) якобинцами, жирондистами, бона­партистами, монархистами, со своими Вандеей, термидором и Коммуной... Но, разумеется, и с более чем вековым отста­ванием от западных образцов, с собственной многовековой российской социально-экономической и политико-идеоло­гической спецификой.

Запад же с удивлением, непониманием, раздражением, страхом глядел на Восток, сотрясаемый судорогами крова­вого рождения демократии с "азиатской рожей," (А. Блок). Приобретя за предыдущие десятилетия, а то и столетия не­кую буржуазную ("демократическую") респектабельность, западные демократии успели забыть о собственных царе­убийствах (включая членов семей королей и других авгус­тейших особ), и о многолетних кровавых гражданских вой­нах, о своих насильственных реквизициях собственности (в том числе. Церкви), и об идеологическом внешнеполити­ческом мессианстве, опиравшемся не только на банды фанатиков и мародеров, но и на штыки регулярных армий, об инквизиции, гильотинах, концентрационных лагерях (всевозможных форм и названий) и о другом собственном "варварстве" переходного периода. В России же, действительно, в крови и болевых шоках рождалась демократия в буквальном, упрощенном, если угодно, наивном понимании этого термина, о первоначальном значении которого Запад так же успел забыть.

А маятник власти в России, пройдя отметки июльского и октябрьского раздоров межблоковых партийных догм и амбиций, дошел в ноябре 1917 г. до точки первого в российской истории всенародного волеизъявления при выборах в Учредительное собрание. И в этот судьбоносный момент народ высказался за передачу мандата на дальнейшее развитие Великой Российской революции в руки "социалистов" — в широком спектре их политических организаций. Причем, симпатии народа к левому и правому крыльям (блокам) социалистических идейно-политических течений разделились примерно поровну. Разумеется, это не был осознанный, так называемый, "социалистический выбор". Это был стихийный, подсознательный выбор кардинальных и немедленных перемен, народовластия как средства продолжения поступательного процесса цивилизационного развития.

В последующие десятилетия гонка за потерянным в XVII — первой половине XIX веков временем и темпом продолжалась, реализуясь зачастую далеко не цивилизованными методами, апробированными уже когда-то не только отечественной, но и мировой историей. В результате, к середине XX в. Великая Российская революция, торопясь и опаздывая, вплотную подошла к вратам "развитости" антропо-ургного этапа цивилизации и... опять опоздала, ибо Запад к этому времени уже успел приоткрыть следующую дверь в анфиладе этапов цивилизационного развития, вступив в эпоху НТР, в период формирования постиндустриального общества. Таким образом, Россия (СССР) вновь оказалась в положении "вослед за", перед необходимостью очередного революционного скачка вдогонку, перед потребностью в серии кардинальных общественно-политических и хозяйственных реформ, что предопределило болезненность преодоления этого нового "тромба" на пути ее цивилизационного развития.

Итак, Великая Российская цивилизационная революция, начавшаяся примерно полтора века назад, продолжается. Исторический же опыт свидетельствует, что стремление к ускоренности, укорочености пути и времени движения для достижения общего мирового уровня развития неизбежно чревато очень болезненными потрясениями глобального характера.

Впрочем, тот же опыт подсказывает, что все рано или поздно заканчивается и в этом есть основание для исторического оптимизма, но.., скорее всего, уже для следующих поколений граждан России. Что ж, нам не привыкать. За тысячу лет идеологического воспитания церковью и КПСС россияне свыклись с мыслью о том, что "светлое будущее" всегда должно принадлежать детям.

Характеристики

Список файлов лекций