Н.Ю. Алексеева - Русская Ода (1006455), страница 63
Текст из файла (страница 63)
Одический мир Хераскова, лишенный мрака, вместо которого изредка звучит приглушенная печаль, озарен мягким, прозрачным светом. Тишина, мыслимая Ломоносовым как драгоценное состояние мира вообще и государства как его части, всегда в его одах выступает как момент, для достижения которого требуется приложение великих усилий. Тишине у Ломоносова противостоит шум войны и гражданских нестроений, одолеваемых трудом монарха и народа. Борение тишины с шумом, света с тьмою в одах Ломоносова отражает суровое библейское понимание мира, согласно которому борьба добра со злом постоянна.' Восприятие происходящего как проявление великой, вселенской борьбы сообщает его изображению крайнее напряжение, поскольку, как в борьбе Бога с дьяволом, столкновение ~ Это замечание может показаться противоречашим высказанному выше положению, что темы в оде не имеют развития (с.
200 — 201). Однако борьба разных категорий (тем) не обязательно предполагает тематическое развитие. В этом отношении трудно согласиться с И. 3. Серманом, считаюшим, что зрелые оды Ломоносова — результат лсловесно тематического построенияь, и видяшим в них развитие тем (смс Серман и. 3. Поэтический стиль Ломоносова. М.; Л., 1966. С. 118). Глава 4. Торжесгнвенные оды Хераскова 267 добра со злом всякий раз мыслится как решающее и последнее сражение. Из-за напряженного восприятия мира тишина в одах Ломоносова не всегда слышна, ее заглушают разного рода шумы. Уже первое ломоносовское объявление о тишине в начале Хотинской оды («в долине тишина глубокой») теряется в сопровождающем ее описании шумов: ветер «шуметь забыл», ключ «молчит», но «завсегда журчит И с шумом вниз с горы стремится», да и в самый момент тишины долина наполняется «слухом», который «спешит во все концы».
Мир ломоносовской оды рождается не в тишине, а в шуме, тишина же в нем достигается многим старанием. В мире, изображенном в одах Хераскова, тишина дана изначально, как благодать, она первична, а шум вторичен («Блаженством вечным озаренны, Пути мы зрели отворенны, Но темный облак набежал...» (У11, 132), то есть началась война). Войны и нестроения тишину нарушают, но после их преодоления она восстанавливается вновь. Поскольку тишина — изначальное, заданное состояние мира, она не требует ни от кого усилий для своего достижения. Россия пребывает в мире и покое, и дело ее и ее народа благодарить Творца за дарованное счастье и молить о его продлении.
Что в одах Хераскова и происходит, и что самими одами Хераскова осуществляется. Если оды Ломоносова можно уподобить Псалмам, то оды Хераскова — христианским молитвам. Единственными их действующими лицами выступают Россия, народ и Бог. Россия и народ произносят благодарственные молитвы, а Бог выступает в облике не грозного Судии, как у Ломоносова, а заботливого Отца: Ее печалям запрещает И так, обняв ее, вещает: «Любезна ты, Россия, мне! Вознес тебя Я паче меры, И щедрости явил примеры, Что мудрой поручил жене».
(ЧП, 103). Образ Бога в торжественных одах Хераскова связан с миром его духовных од, в которых Пумпянский не совсем несправедливо отмечал: «...необычайное обилие приятных слов».' ~ Пумнянскийл. В. К истории русского классицизма // пумпянский Л. В. Классическая традиция: Собрание трудов по истории русской литературы / Сост. Е. М. Иссерлип, Н. И. Николаев; вступ. ст., подгот. текста н примеч.
Н. И. Николаева. М., 2000. С. 78. 288 Часть 111. Классииистическая ада Некоторую сладость, вообще торжественным одам Хераскова не свойственную, можно почувствовать и в процитированном отрывке. Естественно было бы предположить, что духовные оды созданы не без влияния масонских взглядов поэта, однако сведение даже мира его духовных од к масонским идеалам привело бы к упрощению вопроса. Тем более не стоит, кажется, несомненный гуманизм его торжественных од успокаивающе объяснять принадлежностью их автора масонству.
В одах 1760-х годов, написанных задолго до вступления в ложу, уже явственно различимо стремление Хераскова к гармонии. Лишь тонкий и точный анализ разных составляющих херасковского поэтического мира: христианской, масонской, эстетической— мог бы показать, какая из них в большей мере определяет мир его лирики. Всякое усилие претит херасковским одам: ни государство, ни общество, ни народ, ни императрица, ни, наконец, сам поэт не совершают в них ничего необыкновенного, требующего напряжения.
Все онн уже находятся в состоянии счастья, которое следует только поддерживать, и стремиться ни к чему новому не надлежит. К одам Хераскова больше, кажется, подходят слова Пумпянского, сказанные им по отношению к одам Державина, о завершении оды призвания и начале оды счастья.' Как олицетворение невероятного исторического усилия, а также необычайной судьбы России (если только Ломоносов и его современники мыслили в этих категориях историю) из од Хераскова уходит образ Петра Великого, основного действующего лица ломоносовской и сумароковской оды.
История России в одах Хераскова не разворачивается дальше царствования императрицы Елизаветы Петровны, на заднем плане как начальная точка отсчета смутным воспоминанием выступает дело Петра. Давней истории и ее героям, теснящимся в одах Ломоносова и Сумарокова: обоим Иоаннам, Дмитрию Донскому, царю Алексею Михайловичу, княгине Ольге и князю Владимиру — в одах творца «Россиады» места нет. История военной славы ограничивается Семилетней и Русско-турецкой войной Аннинского времени.
В одах нет и упоминаний героев древней истории, а только библейской: Моисея, Наввина, Соломона. Нет в них и традиционной для оды географии большого мира: Нила, Евфрата, Этны. Одическая горизонталь опи- 1 Там же. С.93 — 94. Глава 4. Горлввстввнкыв оды Хвраовова 269 сывается именами русских и приграничных России рек (Лена, Двина, Волга, Дунай) и гор (Кавказские горы). Нева и Балтийские волны в отличие от петербургских од Ломоносова и Сумарокова в херасковской московской оде упоминаются редко. Ограничение одического времени почти современностью, а географии — пространством России и местами ее военной славы (Кистрин, Хотин, Азов) создает замкнутый мир херасковской оды, который сообщается с большим миром не через развернутую в бесконечность историческую летопись или географическую карту, а через молчаливое сочувствие наблюдающих за российским счастьем вселенной и светил.
Сужение одического диапазона связано с поворотом оды Хераскова от воспевания судеб к воспеванию счастья. Хераскову не нужна география и история большого мира, ведь он не призывает к овладению им. Напротив, он выступает принципиальным противником новых больших завоеваний и навязываемого России возрождения Греции. В 1760 — 1770-е годы, в период вызревания и разворачивания так называемого «Греческого проектаь, когда о возрождении Афин под властью России в своих одах громогласно возвещали и Сумароков, и Петров, наполняя их звучными именами Периклов и Александров, такая позиция была далеко не общепринятой и официальной и потому мужественной.
В отличие от просвещенной императрицы и ее грекофильствующих панегиристов Херасков был проникнут чувством реальности и исходил из интересов России. В контексте уже привычной греческой аллюзии од 1768 — 1771 годов предпоследняя строфа оды Хераскова «Российскому воинству» (1770) звучит ответом Сумарокову и Петрову: Не для златого вам руна, Не для несчастной Андромеды, О, россы! предлежит война, И предлежат в войне победы; Пусть древность вымыслы поет! Не гордость вас на брань зовет— Защита ближних н спасенье.
(Ъ'П, 142). Также полемично по отношению к одам Сумарокова и Петрова звучит 14-я строфа той же оды: Не нужно россам простирать Обширных стран своих пределы. (Ч!1, 141). 270 Часть Вб Класпщистичесиая ода В отвержении Херасковым завоеваний можно увидеть выражение его политических взглядов, в которых произошел поворот в понимании истории России. Не судьбу России, не ее необычайность ценит Херасков в ее настоящем и прошлом, его, похоже, не вдохновляют ее смелые притязания. Ее ценность, как и оправдание ее бытия, он видит в ней самой. Поэтому российское воинство призвано прежде всего защищать Россию, и основным его достоинством признается верность: «Но быстрый твой и дерзкий путь Россиян храбрых тверда грудь Удержит, как стена, без бою» (ЧП, 137).
На примере этой цитаты можно увидеть, как существенно переосмысляет Херасков Ломоносова, к которому восходит это место: «Едина токмо брань кровава Принудила правдивый меч Противу гордости извлечь, Как стену, росску грудь поставить В защиту дружеских держав...».' За строками Хераскова стоит иной образ воина, чем у Ломоносова.
Эпитет храбрый указывает на нравственную заслугу воинства и на обязательный его подвиг, твердый — на надежность и верность. Нет у Хераскова и меча, снижающего значение груди- щита, а главное, Херасков говорит о защите России, Ломоносов — о миссии русского солдата в отношении союзников, весьма, как известно, горькой. Неприятие завоеваний и неизбежных в войне насилия и смертей вписывается в мир херасковской оды органично, потому что в нем, светлом и прозрачном, нет места ужасам, а его локальности претит всякая грандиозность.
В его одах и императрица «едину каплю оных [подданных. — Н. А.~ крови Ценила выше всех побед», и как только окончилась война, «скорбь и раны иссчитала» своих «торжественных полков» (ЧП, 159), и сам Марс испытывает сочувствие к жертвам войны: Как желтый лист во днн осенны Лежит кругом лесов густых, Так нами войски пораженны Легли теперь вкруг стен твоих. У Марса, насгященна славой, Из рук валился меч кровавый, Когда на те места взглянул, 1 Ломоносов М. В.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
