Диссертация (Поэзия Бориса Пастернака 1920-х годов в советской журналистике и критике русского зарубежья), страница 9

«”Сестра моя Жизнь” насыщена чертами, дающими абсолютную достоверность допотопному ископаемому. Оно жило в 1917 г., снимало каморку с красными обоями, носило чуб, ездило в Мучкап с павелецкого вокзала, ходило в чайную и т.д. Это – необходимость, плоть» ¹²¹. Черняк тоже уделяет особое внимание пастернаковским подробностям, его способности «увидеть прелесть деталей, объединенных живой творческой

¹¹⁹ Письмо Ю.М.Кайдену от 22 августа 1958// Пастернак Б.Л. ПСС. Т.10. С.380; Т.1. С.454.

¹²⁰Асеев Н.Н. Письма о поэзии: “Сестра моя жизнь” Пастернака// Красная новь, 1922. №3(7). Май. С. 253.

¹²¹ Эренбург И. Борис Пастернак. Сестра моя жизнь. Стихи. Изд.Гржебина. Москва.1922 (136 стр.)// Новая русская книга. Берлин, 1922, №6. С. 11.

волей, угадать высокую любовь к детали (а деталь – культура!)» ¹²². Оба критика в отличие от В.П.Правдухина не обвиняют Пастернака в расщепленности образов и калейдоскопичности видения, а наоборот считают, что поэтический мир Пастернака созидается во многом благодаря детальности его описаний. К этому суждению Эренбург добавляет еще одно – привычные вещи оживают и обретают новое существование в лирике Пастернака благодаря его особому взгляду. Шкловский назвал бы такой взгляд остранением: «У Пастернака вместо смены декорации – пара новеньких глаз» ¹²³.

И последнее – как и в предыдущих рецензиях, Эренбургом отмечается «революция синтаксиса». Более пространно он скажет об этом в своей книге «Портреты русских поэтов», вышедшей в том же году: «В нем восторг удивленья, нагроможденье новых чувств, сила первичности, словом, мир после потопа или недели, проведенной в погребе защищенном от снарядов. Для того, чтобы передать эту новизну ощущений, он занялся не изобретением слов, но их расстановкой. Магия Пастернака в его синтаксисе» ¹²⁴. Собственно обновленный синтаксис и рождает ощущение нового мира, который воссоздается поэзией Пастернака: «Одно из его стихотворений называется “Урал впервые”, все его книги могут быть названы: “Мир впервые”, являясь громадным восклицательным “о!”, которое прекраснее и убедительнее всех дифирамбов» ¹²⁵.

Приведенные совпадения критических отзывов о «Сестре моей жизни» глубоко неслучайны. Вне зависимости от партийной принадлежности, политических симпатий, связи с литературными группировками их авторов, эти рецензии были фактически единым метатекстом, в котором как в зеркале отразился авторский замысел книги и

¹²² Черняк Я.З. Борис Пастернак. «Сестра моя жизнь». Издательство З.И.Гржебина. Москва 1922 г. Стр.136+3// Печать и революция. М., 1922. №3 (6). С.304.

¹²³ Эренбург И. Борис Пастернак. Сестра моя жизнь. Стихи. Изд.Гржебина. Москва.1922 (136 стр.)// Новая русская книга. Берлин, 1922, №6. С. 11-12.

¹²⁴ Эренбург И. Г. Портреты русских поэтов. Книгоиздательство «Аргонавты». Берлин, 1922. С.128 (переиздано: «Портреты современных поэтов». М., «Первина», 1923).

¹²⁵ Там же.

ее поэтические особенности. Восприятие поэзии Пастернака во многом совпадало с авторскими представлениями о целях и задачах творчества, да и критиками Пастернака оказывались, в основном, люди близкие, если и не лично знакомые, то все же принадлежащие к широкому дружескому кругу. В стороне мы намеренно оставляем пока статью М.И.Цветаевой «Световой ливень», о которой скажем чуть ниже. Набор вопросов, на которых критики заостряли свое внимание, вырисовывается перед нами с очевидной ясностью. Единогласно отмечалось новое качество поэзии Пастернака, проявившееся впервые в третьей книге стихов, и выразившееся в точности высказывания, выразительности детали и силе лирического чувства. Усложненная поэзия осталась в прошлом, на смену ей пришла почти пушкинская простота. Впрочем, если читатель еще сталкивается со смысловыми трудностями, то они стоят того, чтобы их преодолеть.

«Сестра моя жизнь» современна не столько своими темами и образами, сколько своей внутренней структурой, революционностью поэтики, смелостью новаторского подхода. Главной чертой этого новаторства критики называют синтаксис Пастернака. Сравним это с современными лингвистическими исследованиями поэзии Пастернака, избирающими в качестве главной темы синтаксические особенности его языка¹²⁶. Композиция книги и ее замысел как цельного произведения, ориентированного на роман или поэму (ср. «Облако в штанах»), – еще одна черта новаторского метода Пастернака. Отмечается особая лирическая одаренность Пастернака, позволяющая ему решать разнообразные задачи, в том числе и вполне эпического плана. «Сестра моя жизнь» признается вершиной лирической поэзии, одновременно передающей глубокие личные переживания и эффективно выстраивающей картину объективного мира.

¹²⁶ Падучева Е. Режим интерпретации как прием: Пастернак «Марбург»// «Марбург» Бориса Пастернака: Темы и вариации. М., 2009. С.105-122. Шапир М.И. Эстетика небрежности в поэзии Пастернака: Идеология одного идиолекта// Известия Российской академии наук. Серия литературы и языка, 2004. Т. 63, № 4. С. 31—53. Ковтунова И.И. О поэтических образах Бориса Пастернака // Очерки истории языка русской поэзии ХХ века: Опыты описания идиостилей. М., 1995. С. 132-207.

Так или иначе, все критики соотносят современное состояние поэзии Пастернака с его футуристическим прошлым, а также подспудно сравнивают творческие достижения Пастернака с деятельностью Маяковского. Однако очевидно, что и то, и другое – не самые животрепещущие темы. Так, лично преданный Маяковскому Асеев, прошедший вместе с Пастернаком по пути футуризма, эту тему опускает вовсе, а Эренбург затрагивает ее лишь мельком. Остается заметить, что все названные пункты критической программы с точностью, хотя и вынужденно бегло (все же речь идет о рецензиях, а не об аналитических статьях) отражают действительную ситуацию. Рецензенты подмечают именно те черты поэтики Пастернака, которые ярко выделялись на фоне поэзии начала 1920-х годов. Эти черты с чистой совестью мог бы отметить и исследователь XXI века.

1. М.И.Цветаева

Особняком среди рецензий 1922 г. стоит пространная аналитическая статья (и первое критическое выступление в печати) М.И.Цветаевой

«Световой ливень», написанная в июле месяце и опубликованная в №3 берлинского журнала «Эпопея». Эпистолярное общение между Цветаевой и Пастернаком только что установилось. Цветаева помнила Пастернака лично как московского знакомого, но его стихи оставались вне ее внимания, пока в начале лета 1922 г. он ни послал ей в подарок «Сестру мою жизнь». Несколько месяцев назад случайно попавшая в руки Пастернака цветаевская книга «Версты» произвела на него настолько ошеломляющее впечатление, что послужила началом переписки двух поэтов. Так и теперь «Сестра моя жизнь» взорвала мироощущение Цветаевой.

Как известно, статья «Световой ливень» печаталась с посвящением И.Г.Эренбургу – он был тем человеком, который настойчиво, почти насильно знакомил Цветаеву с пастернаковской поэзией. В такой роли он и

появляется в статье. Этим посвящением Цветаева благодарила Эренбурга, признавая его правоту. Опуская личное и биографическое, остановимся на свойствах поэзии, которые обозначает Цветаева, заранее отказываясь от профессионального критического анализа: «О доказуемых сокровищах поэзии Пастернака (ритмах, размерах и пр.) скажут в свое время другие – и наверно – не с меньшей затронутостью, чем я – о сокровищах недоказуемых. Это дело специалистов поэзии. Моя же специальность – Жизнь» ¹²⁷. Однако это лишь формальный отказ – в дальнейшем Цветаева не избежит разговора и о формальных достоинствах поэзии Пастернака.

Но начинает она с поэтического происхождения: «Пастернак. – А кто такое Пастернак? («Сын художника» – опускаю.) Не то имажинист, не то еще какой-то... Во всяком случае, из новых...» ¹²⁸. Футуризм здесь не называется прямо, но характеристика «из новых» говорит сама за себя, обозначая очевидный для Цветаевой негативный оттенок. Собственно на неприятную ей новизну Цветаева списывает свое первоначальное отталкивание от этой поэзии – «из новых», значит, чужой: «Может быть, и гениально, но мне не нужно» ¹²⁹. На футуризм в статье есть косвенное указание, и оно лишено этого негативного оттенка, поскольку по концепции Цветаевой Пастернак – единственный футурист: «Пастернак – большой поэт. Он сейчас больше всех: большинство из сущих были, некоторые есть, он один будет. Ибо, по настоящему, его еще нет: лепет, щебет, дребезг, – весь в Завтра!» ¹³⁰. Отметим здесь важный впоследствии для критики русского зарубежья мотив неполной реализации Пастернака, подлинное значение которого принадлежит не сегодняшнему, а завтрашнему дню.

Пастернак – пронзителен, сложен («поэзия умыслов») и вместить содержание его поэзии может не каждый. Вот и простейший пример – звукопись («Туман отовсюду нас морем обстиг, // В волчцах волочась за

¹²⁷ Цветаева М.И. Световой ливень// Эпопея, 1922, №3 (декабрь). С.13.

¹²⁸ Там же. С.10.

¹²⁹ Там же. С.11.

¹³⁰ Там же. С.13.

чулками...») нигде не становится самоцелью, она словно сопровождает оправданные замыслом и всем понятные образы: «неужели ни с кем из вас этого не было: репья, вгрызающиеся в чулки? Особенно в детстве, когда мы все в коротком. Да, здесь вместо репей: волчец. Но разве “волчец” не лучше? (По хищности, цепкости, волчиной своей сути?)» ¹³¹. Итак, смыслы важны, они существеннее своего формального воплощения. Однако и они не надуманы, а органичны: «О Пастернаке и мысли. Думает? Нет. Есть мысль? Да. Но вне его волевого жеста: это она в нем работает, роет подземные ходы, и вдруг – световым взрывом – наружу. Откровение. Озарение» ¹³². Особенность поэтической речи Пастернака – прозаизация. Как пишет Цветаева, «святой отпор Жизни – эстетству». Естественно, в этом месте напрашивается сравнение с Маяковским: «Нет,

– восклицает Цветаева, – Пастернак страшней. Одним его “Послесловием” с головой покрыты все 150 миллионов Маяковского» ¹³³. Игра с синтаксисом тоже отмечена: «Захлебывание. Задохновение. Пастернак не говорит, ему некогда договаривать, он весь разрывается, – точно грудь не вмещает…» ¹³⁴

Важный вопрос, уже затронутый в других рецензиях, – революционность книги. «Летний день 17-го года жарок: в лоск — под топотом спотыкающегося фронта. Как же встретил Пастернак эту лавину из лавин – Революцию? Достоверных примет семнадцатого года в книге мало, при зорчайшем вслушивании, при учитывании тишайших умыслов – три, четыре, пять таких примет» ¹³⁵. Обратим внимание, как сходно цветаевское восприятие с брюсовским или черняковским, об этом же несколькими месяцами позже напишет в своей рецензии Е.А.Зноско- Боровский: «Современность непосредственных отражений имеет немного. Керенский, и милиционер, – вот и все. Да еще такие жуткие

¹³¹ Там же. С.19.

¹³² Там же. С. 31.

¹³³ Там же. С.22.

¹³⁴ Там же. С. 13.

¹³⁵ Там же. С. 23.

стихи <…>: – А в наши дни и воздух пахнет смертью, – открыть окно, что жилы отворить…» ¹³⁶.

Цветаева тоже замечает в книге дыхание революции, которую поэт встретил взметнувшейся копной в поле, «услышал – в стонущем бегстве дорог. Далась она ему (дошла), как все в его жизни – через природу». И далее – пророческое: «Слово Пастернака о Революции, как слово самой Революции о себе – впереди» ¹³⁷. Сопоставление атмосферы книги с временем Великой французской революции очень обрадовало Пастернака точным пониманием «тайны “революционности” книги», о чем он писал Цветаевой 12 ноября 1922 г., благодаря ее за статью: «…Чтобы ограничиться наизамечательнейшим, – отношенье “Сестры” к революции охарактеризовано тáк, с такими зачастую совпаденьями в аргументации, что не грех задуматься о тайной шалости вóвремя не замеченных радиосвязей» ¹³⁸.

Характерное наблюдение для Цветаевой – пристальное внимание Пастернака к жизни природы, которая отражена у него во всех состояниях, отдельно от него самого, не как психологический двойник, нетрадиционно для русской поэзии. Еще одна особенность: «разительное отсутствие в кругу пастернаковской природы – животного царства: ни клыка, ни рога. Чешуя лишь проскальзывает. Даже птица редка. Мироздание точно ограничилось для него четвертым днем» ¹³⁹. Ощущение недовоплощенности поэтики Пастернака не оставляет Цветаеву («его еще нет»). Все это характеризуется особенным пристрастием Пастернака к детали, мелким подробностям мироздания: «Если бы поэт уже не сказал этого о Боге, я бы сказала это о самом поэте: тот – ...кому ничто не

¹³⁶ Зноско-Боровский Е.А. Заметки о русской поэзии: Борис Пастернак (Борис Пастернак. Сестра моя жизнь. Изд. З.И.Гржебина. Берлин – Петербург – Москва, 1923. – Темы и вариации. Изд. «Геликон», четвертая книга стихов. Москва-Берлин, 1923)// Воля России, 1923, №18 (ноябрь). С. 68.

¹³⁷ Цветаева М.И. Световой ливень // Эпопея. 1922, №3 (декабрь). С. 25.

¹³⁸ Письмо М.И.Цветаевой от 12 ноября 1922// Марина Цветаева, Борис Пастернак: Души начинают видеть: Переписка 1922-1936 гг. М., 2004. С.19.