Фукуяма конец истории (966859), страница 49

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 49)

через глобальную систему свободной торговли, война имеет куда меньше

экономического смысла, чем это было двести или триста лет тому

назад.⁴⁰⁰

И в то же время экономические издержки войны, о которых так сокрушался

Кант, выросли с прогрессом технологии экспоненциально. Уже во время Первой

мировой войны технология обычных вооружений сделала войну такой дорогой, что

целые общества оказались подорванными участием в войне, даже на стороне

победителя. Нет необходимости говорить, что ядерное оружие увеличило

потенциальные социальные издержки еще во много раз. Роль ядерного оружия в

сохранении мира в период "холодной" войны достаточно широко

признана.⁴⁰¹ Рассуждая об отсутствии войн в Европе с 1945 года,

очень трудно отделить эффект наличия ядерного оружия от таких факторов, как

биполярность. В ретроспективе, однако, кажется разумным предположить, что

тот или иной кризис "холодной" войны -- берлинский, кубинский или

ближневосточный -- мог бы вырасти в настоящую войну, если бы сверхдержавы не

осознавали ужасную потенциальную цену конфликта.⁴⁰²

Фундаментально невоинственный характер либерального общественного строя

очевиден в необычайно мирных отношениях, которые страны с таким строем

поддерживают друг с другом. Существует большая масса литературы, отмечающей

тот факт, что очень мало есть примеров, если они вообще есть, когда одна

либеральная демократия шла бы войной на другую.⁴⁰³ Политолог

Майкл Доил, например, утверждает, что за двести примерно лет существования

современных либеральных демократий не было ни одного такого

примера.⁴⁰⁴ Конечно, либеральные демократии могут воевать с

государствами с иным общественным строем, как воевали, например, Соединенные

Штаты в двух мировых войнах, в Корее, во Вьетнаме и недавно -- в Персидском

заливе. Энтузиазм, с которым велись, эти воины, может быть, даже превосходил

энтузиазм традиционных монархий или деспотий. Но в отношениях между собой

либеральные демократии демонстрируют мало недоверия или интереса к

господству друг над другом. Они придерживаются одинаковых принципов

всеобщего равенства и прав, и поэтому у них нет оснований оспаривать

легитимность друг друга. В таких государствах мегалотимия находит себе иные

выходы, кроме войны, или атрофируется до такой степени, что вряд ли может

спровоцировать современную версию кровавой битвы. Смысл утверждения не

столько в том, что либеральная демократия сковывает естественные инстинкты

агрессии и насилия у человека, сколько в том, что она фундаментально

преобразует эти инстинкты и устраняет мотивы для империализма.

Миротворческое влияние либеральных идей на международную политику можно

увидеть в изменениях, произошедших в Советском Союзе и Восточной Европе

начиная с середины восьмидесятых годов. Согласно теории реалистов,

демократизация в СССР не должна была изменить его стратегическую позицию; и

действительно, многие наблюдатели, воспитанные в реализме, предсказывали

совершенно явно, что Горбачев никогда не допустит падения Берлинской стены

или потери советских "предмостных укреплений" в Восточной Европе. И все же

именно эти поразительные изменения произошли во внешней политике Советского

Союза между 1985 и 1989 годами, и не в результате каких-либо изменений в

международном положении Советского Союза, а из-за того, что Горбачев назвал

"новым мышлением". Советские "национальные интересы" не оказались данностью

и били резко перетолкованы в радикально минимальных терминах Горбачевым и

бывшим министром иностранных дел Эдуардом Шеварднадзе;⁴⁰⁵ "Новое

мышление" началось с того, что по-иному стали оцениваться .внешние угрозы

для Советского Союза. Демократизация в СССР привела непосредственно к

уменьшению роли прежних столпов советской внешней политики, таких как страх

перед "капиталистическим окружением" или НАТО как "реваншистской

агрессивной" организацией. Напротив, теоретический журнал КПСС "Коммунист" в

начале 1988 года объяснял, что "не существует влиятельных политических сил в

Западной Европе или США", планирующих "военную агрессию против социализма",

и что "буржуазная демократия служит вполне определенным барьером па пути

развязывания подобной войны".⁴⁰⁶ Таким образом, видимо,

восприятие иностранной угрозы не определяется "объективно" положением

государства в системе государств, но очень сильно зависит от идеологии.

Изменения в восприятии угрозы вымостили путь к массивным односторонним

сокращениям обычных вооружений и Советском Союзе. Свержение коммунизма в

Восточной Европе привело к аналогичным объявлениям об одностороннем

сокращении сил в Чехословакии, Венгрии, Польше и других демократизирующихся

государствах. Все это могло случиться потому, что новые демократические силы

в Советском Союзе и Восточной Европе лучше западных реалистов понимали:

демократии не представляют друг для друга серьезной угрозы.⁴⁰⁷

Некоторые реалисты пытались объяснить примечательный эмпирический факт

отсутствия войн между либеральными демократиями утверждением, что такие

страны либо не являются соседними (и потому не могут друг с другом воевать),

либо вынуждены к сотрудничеству перед лицом сильной угрозы со стороны ее

либерально-демократических стран. То есть состояние мира между такими

традиционными антагонистами, как Великобритания, Франция и Германия, с 1945

года объясняется не их общей приверженностью к либеральной демократии, а

общим страхом перед Советским Союзом, который побудил их объединиться в союз

НАТО и Европейское Сообщество.⁴⁰⁸

Заключения такого рода возможны только, если настаивать на точке

зрения, будто страны -- это бильярдные шары, и последовательно

отворачиваться от всего, что происходит у них внутри. На самом деле есть

страны, чьи мирные отношения можно объяснить как в первую очередь результат

более масштабной внешней угрозы и которые вернутся к враждебности, как

только эта угроза исчезнет. Например, Сирия и Ирак мирились друг с другом во

время конфликтов с Израилем, но практически все остальное время дрались

зубами и когтями. И даже в "мирное" время враждебность таких союзников

очевидна каждому, кто согласен видеть. Но между демократиями,

объединившимися против Советского Союза во время "холодной" войны, такой

враждебности нет. Кто в современной Франции или Германии ждет случая

форсировать Рейн ради захвата новых территорий или отмщения за старые обиды?

Говоря словами Джона Мюллера, война между современными демократиями вроде

Голландии или Дании "немыслима даже на подсознательном

уровне".⁴⁰⁹ У Соединенных Штатов и Канады граница длиной в целый

континент не охраняется уже почти век, несмотря на вакуум силы в Канаде.

Чтобы быть последовательным, реалист должен был бы ратовать за захват Канады

Америкой, поскольку такая возможность представилась с концом "холодной"

войны -- конечно, если этот реалист -- американец. Думать, что европейский

порядок, возникший из "холодной" войны, вернется к конкуренции великих

держав девятнадцатого века -- значит не понимать насквозь буржуазного

характера жизни сегодняшней Европы. Анархическая система государств

либеральной Европы не порождает недоверия и напряженности, потому что почти

все европейские государства слишком хорошо друг друга понимают. Они знают,

что их соседи слишком хорошо к себе относятся и слишком консюмеристски

настроены, чтобы идти на смертельный риск; там полно предпринимателей и

менеджеров, но нет князей или демагогов, амбиции которых только и могут

развязать войну.

И все же именно эта буржуазная Европа сотрясалась войной на памяти еще

живущих. Империализм и война не исчезли с приходом буржуазного общества; и

самые разрушительные войны в истории произошли уже после буржуазной

революции. Как же мы это объясним? Гипотеза Шумпетера состояла в том, что

империализм -- некоторый вид атавизма, пережиток раннего этапа социальной

эволюции человека: "это стихия, вырастающая из условий жизни -- не

настоящего, но прошлого, или, говоря в терминах экономического толкования

истории, из прошлых, а не современных производственных

отношений".⁴¹⁰ В то время как Европа прошла через несколько

буржуазных революций, ее правящие классы до конца Первой мировой войны и

после продолжали рекрутироваться из рядов аристократии, для которой

концепции национального величия и славы не были заменены коммерцией.

Воинственный этос аристократических сообществ мог передаться сменившим их

демократическим, и иногда он всплывает наверх в минуты кризиса или

энтузиазма.

К объяснению Шумпетера, что империализм и война -- атавистические

пережитки аристократических обществ, мы должны добавить еще одно, выведенное

непосредственно из истории тимоса. Между прежними формами признания,

представленными династическими и религиозными амбициями, и полностью

современным разрешением, которое он находит в универсальном и однородном

государстве, тимос может принять форму национализма. Национализм явно имел

немалое отношение к войнам двадцатого века, и его возрождение в Восточной

Европе и Советском Союзе -- вот что угрожает миру в посткоммунистической

Европе. И вот этим вопросом мы сейчас и займемся.

25. НАЦИОНАЛЬНЫЕ ИНТЕРЕСЫ

Национализм -- специфически современное явление, поскольку он заменяет

отношения господства и рабства взаимным и равным признанием. Но он не

является полностью рациональным, поскольку это признание распространяется

только на членов определенной национальной или этнической группы. Он все же

более демократичная и эгалитарная форма легитимности, чем, скажем,

наследственная монархия, в которой целые народы могут рассматриваться как

элемент родового наследства. Поэтому неудивительно, что националистические

движения тесно связаны с демократическими еще со времен Французской

революции. Но достоинство, к признанию которого стремится националист, есть

не универсальное человеческое достоинство, но лишь достоинство его группы.

Требования признания такого рода потенциально недуг к конфликту с другими

группами, ищущими признания своего достоинства, и поэтому национализм вполне

способен заменить религиозные и династические амбиции в качестве основы

империализма, как это в точности было в Германии.

Сохранение империализма и войн после великих буржуазных революций

восемнадцатого-девятнадцатого веков связано поэтому не только с пережитками

атавистического воинского этоса, но еще и с тем фактом, что мегалотимия

господ не полностью сублимирована в экономическую деятельность.

Международная система в последние два столетия представляла собой смешение

либеральных и нелиберальных обществ. В последних иррациональные формы

тимоса, подобные национализму, часто действовали свободно, и все государства

были в той или иной степени заражены национализмом. Европейские нации тесно

переплетены друг с другом, особенно в Восточной и Юго-Восточной Европе, и

разделение их на сепаратные национальные государства послужило крупным

источником конфликта--такого, которой во многих областях продолжается.

Либеральные государства вступали в войну для, защиты себя от нападения

нелиберальных, а также сами завоевывали не европейские государства и правили

ими. Многие с виду либеральные, государства были, поражены примесью

нетерпимого национализма и не могли универсализировать свои концепции прав

человека, поскольку гражданство было основано на расовом или этническом

происхождении. "Либеральные" Англия и Франция в последние десятилетия

девятнадцатого века могли основывать большие колониальные империи в Азии и

Африке и править силой, а не народным согласием, поскольку достоинство

индийцев, алжирцев, вьетнамцев и прочих считали ниже своего собственного.

Говоря словами историка, Уильяма Лангера, империализм "был еще и проекцией

национализма за границы Европы, проекцией в мировом масштабе освященной

временем борьбы за усиление и за баланс сил в том виде, в котором она

столетиями существовала на этом континенте".⁴¹¹

Возвышение современного государства-нации после Французской революции

имело ряд важных последствий, которые фундаментально изменили международную

политику.⁴¹² Династические войны, в которых принц вел в бой

крестьянские массы разных наций для завоевания города или провинции, стали

невозможны. Испания больше не могла "владеть" Нидерландами, как и Австрия

Пьемонтом, просто благодаря завоеванию или какому-нибудь браку, заключенному

сто лет назад. Под тяжестью национализма стали рушиться многонациональные

Габсбургская и Оттоманская империи. Современная военная мощь, как и

Характеристики

Список файлов реферата