Фукуяма конец истории (966859), страница 53

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 53)

Совете Безопасности прошли беспрецедентные экономические санкции против

Ирака, а санкционирование применения силы после вторжения в Кувейт указывало

на такой тип международных действий, которые могут стать возможными в

будущем. Совет безопасности все еще может, однако, сползти назад из-за

действий таких не до конца реформированных держав, как Россия и Китай, а в

Генеральной Ассамблее по-прежнему полно не свободных государств. И разумно

будет усомниться, что ООН станет основой "нового мирового порядка" в

следующем поколении.

Если попытаться создать лигу наций согласно предписаниям Канта,

избавленную от фатальных недостатков прежних международных организаций, то

ясно, что получится что-то больше похожее на НАТО, чем на ООН -- то есть

лига по-настоящему свободных государств, собранных воедино своей общей

приверженностью к либеральным принципам. Такая лига будет куда более

способна применить силу для защиты своей коллективной безопасности от угроз

со стороны недемократических стран. Составляющие ее государства сумеют в

своих взаимоотношениях придерживаться принципов международного права,

фактически такой кантианский либеральный международный порядок волей-неволей

возник в период "холодной" войны под защитным зонтиком таких организаций,

как НАТО, Европейское Сообщество, OECD, Большая Семерка, ГАТТ⁴³⁷

и другие, предварительным условием членства в которых является

либеральность. Сегодня промышленно развитые демократии эффективно объединены

сетью обязывающих юридических соглашений, регулирующих взаимные

экономические интересы. Эти страны могут вести политическую борьбу за квоты

на говядину, или структуру Европейского-Монетарного Союза, или по вопросу о

том, как вести себя с Ливией или в арабо-израильском конфликте, но

применение силы для решения таких споров между либеральными демократиями

попросту немыслимо.

Соединенным Штатам и другим либеральным демократиям придется посмотреть

в глаза тому факту, что после коллапса коммунистической системы мир, в

котором они живут, все меньше и меньше остается прежним миром геополитики и

что правила и методы исторического мира не подходят к жизни в

постисторическом. Для последнего главными вопросами станут вопросы

экономические -- например, поощрение конкурентоспособности и новаторства,

управление внутренними и внешними дефицитами, поддержка полной занятости,

совместная работа над серьезными экологическими проблемами и так далее.

Иными словами, либеральным демократиям придется примириться с фактом, что

они -- наследники буржуазных революций, начавшихся четыреста лет назад.

Постисторический мир -- это мир, в котором стремление к комфортному

самосохранению победило желание рисковать жизнью в битве за престиж и в

котором борьбу за господство сменило всеобщее и рациональное признание.

Современные люди могут ad infinitum спорить, достигли ли они

постисторического мира -- то есть не возникнут ли в международной жизни

новые империи, дикторы, неудовлетворенные националисты, добивающиеся

признания, или новые религии, сметающие все на своем пути, как вихрь

пустыни. Но в определенный момент им придется также задуматься над вопросом:

пост-исторический дом, построенный ими для себя, -- дом, который служил

верой и правдой как убежище от бешеных бурь двадцатого столетия, -- тот ли

это дом, где они хотят жить долго-долго? Потому что практически для каждого

жителя развитых стран сегодня достаточно очевидно, что либеральная

демократия куда предпочтительнее основных своих соперников -- фашизма и

коммунизма, -- но стоит ли она выбора сама по себе? Или в чем-то либеральная

демократия оставляет нас фундаментально неудовлетворенными? Останутся ли

противоречия в самом сердце нашего либерального порядка даже после того, как

последний фашистский диктатор, лощеный полковник и секретарь парткома

исчезнут с лица земли?

Этим вопросом мы и займемся в заключительной части книги.

* ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ПОСЛЕДНИЙ ЧЕЛОВЕК *

27. В ЦАРСТВЕ СВОБОДЫ

Собственно так называемая история, в которой люди ("классы") борются

между собой за признание и сражаются против Природы своим трудом, Марксом

названа "царством необходимости" (Reich der Notwendigkeit); за пределами его

(jenseits) лежит "царство свободы" (Reich der Freiheit), в котором люди --

безоговорочно друг друга взаимно признавая не воюют, работают же как можно

меньше.

Александр Кожев, "Введение в чтение Гегеля"⁴³⁸

Ранее при обсуждении возможности написания Универеальной Истории мы

говорили, что на время оставим вопрос о том, действительно ли направленные

исторические изменения составляют прогресс. Если история тем или ни иным

путем ведет к либеральной демократии, то вопрос этот становится вопросом о

благе либеральной демократии и принципов свободы и равенства, на которых она

строится. Здравый смысл подсказывает, что либеральная демократия имеет много

преимуществ над своими основными соперниками в двадцатом веке, фашизмом и

коммунизмом, и наша верность унаследованным ценностям и традициям диктует

решительно принять сторону демократии. Но делу либеральной демократии не

питательно лучше всего служить нерассуждающим участием и отказом прямо

говорить о ее недостатках. И, очевидно, невозможно ответить на вопрос,

пришла ли история к своему концу, если не рассмотреть поглубже вопрос о

демократии и о том, чем она нас не устраивает.

Мы привыкли думать о выживании демократии в терминах внешней политики.

В глазах таких людей, как Жан-Франсуа Ревел, самой большой слабостью

демократии является неспособность себя защитить от решительной и беспощадной

тирании. Вопрос о том, отступила ли, и если да, то надолго ли, угроза такой

тирании, продолжает волновать нас в мире, где полно авторитаризмов,

теократии, нетерпимых национализмов и прочего. Но давайте пока что

предположим, что либеральная демократия укротила своих иностранных

соперников и в обозримом будущем серьезных угроз ее выживанию не

предвидится. Предоставленные самим себе, могут ли эти стабильные, долго

существующие либеральные демократии Европы и Америки поддерживать себя

неопределенно долго или, когда-нибудь они рухнут от какой-то внутренней

гнили, как было с коммунизмом? Несомненно, что либеральные демократии

поражены кучей проблем вроде безработицы, загрязнения среды, наркотиков,

преступности и тому подобного, но помимо этих непосредственных трудностей

есть более серьезный вопрос: существует ли в либеральных демократиях более

серьезный источник недовольства, то есть является ли жизнь в них

по-настоящему удовлетворительной. Если таких "противоречий" мы не видим,

тогда мы можем вместе с Гегелем и Кожевым сказать, что достигли конца

истории. Но если такие противоречия есть, нам придется сказать, что История

в строгом смысле слова продолжается.

Мы уже говорили, что для ответа на этот вопрос недостаточно посмотреть

на мир в поисках эмпирических свидетельств стоящих перед демократией

проблем, поскольку такие свидетельства будут всегда неоднозначны и

потенциально обманчивы. Конечно, мы не можем принять крах коммунизма за

доказательство, что в будущем никакие вызовы демократии невозможны или что

демократию не постигнет однажды такая же судьба. Вместо этого нам нужен

внеисторический стандарт, которым можно измерить демократическое общество,

некое понятие "человека как такового", которое позволит нам увидеть ее

потенциальные дефекты. Вот почему мы обратились к "первому человеку" Гоббса,

Локка и Гегеля.

Утверждение Кожева, что человечество уже достигло конца истории,

основано на его точке зрения, что жажда признания есть самая

.фундаментальная человеческая потребность. По его мнению, жажда признания

была двигателем истории с самой первой кровавой битвы; история кончилась,

поскольку универсальное и однородное государство осуществило взаимное

признание, эту жажду полностью удовлетворившее. Упор Кожева на жажду

признания кажется вполне уместным как основа для понимания перспектив;

либерализма, потому что, как мы видели, основные исторические феномены

последних нескольких веков -- религия, национализм и демократия -- могут

быть поняты по сути своей как различные проявления жажды признания. Анализ

способов, которые удовлетворяют и не удовлетворяют тимос в современном

обществе, вероятно, позволит нам более глубоко рассмотреть вопрос об

адекватности либеральной демократии, нежели простой анализ желания.

Тогда вопрос о конце истории сводится к вопросу о будущем тимоса:

действительно ли либеральная демократия адекватно удовлетворяет жажду

признания, как утверждает Кожев, или эта жажда остается в корне

неудовлетворенной и потому может проявиться в какой-то совершенно иной

форме. Наши ранние попытки построить Универсальную Историю дали два

параллельных исторических процесса: один -- направляемый современной наукой

и логикой желания, другой -- борьбой за признание. Оба эти процесса удобно

сошлись в одной и той же конечной точке, капиталистической либеральной

демократии. Но могут ли желание и тимос быть так тщательно удовлетворены

одними и теми же видами общественных и политических институтов? Не может ли

быть, что при удовлетворении желания возникает неудовлетворение тимоса и,

наоборот, что ни одно человеческое общество не может удовлетворить "человека

как человека"?

На возможность, что либеральное общество не дает одновременного

удовлетворения желания и тимоса, а наоборот -- выявляет глубокое

противоречие между ними, -- указывала критика либерализма как слева, так и

справа. Атаки слева утверждают, что обещание универсального взаимного

признания остается в либеральных обществах по сути не выполненным по только

что указанным причинам: экономическое неравенство, порождаемое капитализмом,

ipso facto (в силу самого факта (лат.)) вызывает к жизни неравенство

признания. Критики справа указывают, что проблема либерального общества

заключается не в недостаточной универсальности признания, но в самой цели

равного признания. Последнее проблематично, поскольку люди изначально

неравны; относиться к ним как к равным -- значит не утверждать, а отрицать

их человеческую сущность.

Мы рассмотрим оба эти аргумента по очереди. Из этих двух категорий

критики либерального общества слева в прошлом столетии встречались куда

чаще. Проблемы неравенства будут еще многие годы занимать либеральные

общества, потому что они в определенном смысле в контексте либерализма

неразрешимы. Но даже при этом они кажутся куда менее фундаментальными

"противоречиями", чем несоответствия, указываемые справа, то есть сомнения в

желательности равного признания как конечной цели.

Социальное неравенство бывает двух категорий: то, происхождение

которого можно проследить до соглашений между людьми, и то, которое восходит

к природе или природной необходимости. В первую категорию попадают

юридические барьеры на пути равенства: разделение общества на замкнутые

сословия, апартеид, сегрегационные законы, имущественный ценз при

голосовании и тому подобное. Кроме того, есть условные виды неравенства,

связанные с культурой, такие как отношение различных этнических и

религиозных групп к экономической деятельности (о чем говорилось выше). Это

последнее различие не связано с законодательством или политикой, но и к

природному его тоже не отнести.

Природные ограничения равенства начинаются с неодинакового

распределения природных способностей и свойств среди населения. Не каждый

Характеристики

Список файлов реферата