Фукуяма конец истории (966859), страница 57

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 57)

предотвращении телесных страданий. И не случайно, что люди в

демокра-тических странах заняты прежде всего материальными приобретениями и

живут в экономическом мире, созданном для удовлетворения бесчисленных мелких

потребностей тела. Согласно Ницше, последний человек "оставил места, где

жизнь трудна, потому что человеку нужно тепло".

"Человек по-прежнему работает, поскольку работа есть вид развлечения.

Но он осторожен, чтобы развлечение не стало слишком мучительным. Человек

более не становится бедным или богатым: то и другое требует слишком больших

усилий. Кто еще хочет править? Кто подчиняться? И то, и другое требует

слишком много усилии.

Ни одного пастуха и одно стадо! Все хотят одного и того же, все стали

одинаковыми: тот, кто чувствует иначе, добровольно отправляется в

сумасшедший дом".⁴⁵⁵

Людям демократического общества становится особенно трудно принимать

всерьез вопросы общественной жизни, имеющие истинное моральное содержание.

Мораль требует различать лучшее и худшее, добро и зло, а это видимым образом

нарушает демократический принцип толерантности. По этой причине последний

человек более всего начинает заботиться о собственном здоровье и

безопасности, поскольку здесь нет противоречий. В сегодняшней Америке мы

чувствуем себя обязанными критиковать других за привычку к курению, но никак

не за религиозные верования или моральное поведение. Для американцев

здоровье тела -- что есть и пить, какие делать упражнения, как держать форму

-- стало куда более важным делом, чем моральные вопросы, терзавшие их

предков.

Ставя самосохранение на первое место, последний человек напоминает раба

в гегелевской кровавой битве, с которой началась история. Но ситуация

последнего человека ухудшилась в результате целого исторического процесса,

который протек с .того времени, сложной кумулятивной эволюции человеческого

общества к демократии. Согласно Ницше, живое существо не может быть

здоровым, сильным или продуктивным, если не живет в определенных горизонтах,

то есть системе ценностей и верований, принимаемых абсолютно и некритично.

"Ни один художник никогда не напишет своей картины, ни один полководец не

одержит победы, ни один народ не завоюет свободы" без таких горизонтов, без

любви к работе, которую они любят "в бесконечно большей степени, чем она

этого заслуживает".⁴⁵⁶

Но именно наше осознание истории делает такую любовь невозможной. Ибо

история учит нас, что в прошлом таких горизонтов было немерено --

цивилизации, религии, этические кодексы, "системы ценностей". Люди, которые

в них жили, лишенные нашего современного осознания истории, верили, что их

горизонты -- единственно возможные. Те же, кто вошел в этот процесс поздно,

кто пережил прежние эпохи человечества, столь некритичными быть не могут.

Современное образование, универсальное образование, без которого ни одно

общество не может подготовиться к жизни в современном экономическом мире,

освобождает людей от приверженности традиции и авторитету. Люди начинают

осознавать, что их горизонт -- всего лишь один из горизонтов, не твердая

земля, а мираж, который исчезает, если подойти ближе, открывая за собой

очередной горизонт. Вот почему современный человек есть последний человек:

он изнурен историческим опытом и лишен иллюзии возможности прямого испытания

ценностей.

Иными словами, современное образование стимулирует определенные

тенденции к релятивизму, то есть учению, в котором все горизонты и системы

ценностей относительны, связаны со своими местом и временем, и никакие слова

не суть истина, но отражают предубеждения или интересы тех, кто их

произносит. Учение, которое утверждает, что нет привилегированных точек

зрения, очень точно подходит к желанию демократического человека верить, что

его образ жизни не хуже и не лучше других. Релятивизм в этом контексте ведет

к освобождению не великих или сильных, но лишь посредственных, которым

теперь сказано, что стыдиться им нечего.⁴⁵⁷ Раб в начале истории

отверг смертельный риск в кровавой битве, поскольку инстинктивно ее

опасался. Последний человек в конце истории знает, что незачем рисковать

жизнью ради какой-то великой цели, поскольку считает историю полной

бесполезных битв, где люди дрались друг с другом, решая, следует быть

христианином или мусульманином, протестантом или католиком, немцем или

французом. Верность флагу, которая вела людей на отчаянные акты храбрости и

самопожертвования, последующей историей была квалифицирована как глупый

предрассудок. Современный образованный человек вполне удовлетворен видением

дома и одобрением самого себя за широкие взгляды и отсутствие фанатизма. Как

сказал о таких людях Заратустра у Ницше: "Ибо так говорите вы: "Мы всецело

действительность, и притом без веры и суеверия"; так выпячиваете вы грудь --

ах, даже и не имея груди!"⁴⁵⁸

В современных демократических обществах есть много людей, особенно

молодых, которым мало просто одобрять себя за широту взглядов, но которые

хотят "жить в горизонте". То есть они хотят выбрать какую-то веру и

приверженность "ценностям" более глубоким, чем просто либерализм, например,

ценностям, предлагаемым традиционными религиями. Но перед ними встает почти

неодолимая трудность. У них такая свобода выбора веры, какая вряд ли была

хоть в одном обществе на протяжении всей истории: можно стать мусульманами,

буддистами, теософами, кришнаитами, последователями Линдона Ла-Руша, не

говоря уже о более традиционных вариантах вроде католицизма или баптистской

церкви. Но сама широта выбора сбивает с толку, и те, кто выберет какой-то

путь, осознают, что осталась еще куча других. Они напоминают персонажа Вуди

Аллена Мики Сача, который, узнав, что у него рак в последней стадии,

отправляется в отчаянное путешествие по супермаркету мировых религий. И

успокаивается он на выборе не менее произвольном: слушает блюз Луи

Армстронга "Картофельная голова" и решает, что все же есть в жизни истинные

ценности.

Когда общины были связаны вместе единой верой, полученной в наследство

от весьма далеких предков, авторитет этой веры принимался как данность и был

составным элементом моральной личности человека. Вера привязывала человека к

семье и к обществу в целом. Сделать такой выбор в современном обществе --

это мало требует затрат или влечет последствий, но и еще меньше дает

удовлетворения. Верования теперь больше разделяют, чем объединяют людей,

потому что слишком много есть альтернатив. Конечно, человек может вступить в

одну из многих узких общин верующих, но эти общины вряд ни будут

перекрываться с его кругом общения на работе или по месту жительства. А

когда вера станет неудобной -- если родители лишат верующего субсидии или

окажется, что гуру запускает лапу в кассу, -- то вера просто проходит, как

любая стадия подросткового развития.

Озабоченность Ницше насчет последнего человека повторялась многими

мыслителями нового времени, которые достаточно глубоко заглянули в характер

демократического общества.⁴⁵⁹ Например, Токвиль предвосхитил

озабоченность Ницше тем, что образ жизни господина не исчезнет с лица земли

с пришествием демократии. Господин, который определял закон для себя и

других, а не пассивно повиновался ему, был когда-то благороден и более

удовлетворен, чем раб. Поэтому Токвиль; считал сугубо частный характер жизни

в демократической Америке критически важной проблемой, такой, которая может

привести к атрофии моральных связей, соединявших человека с другими в

додемократических обществах. Как после него Ницше, он беспокоился, что

отмена формальных отношений господ и рабов не сделает последних собственными

господами, но ввергнет их в рабство нового вида.

"Я стремлюсь увидеть новые обличья, под которыми может появиться в мире

деспотизм. Первое, что поражает наблюдателя, -- это неисчислимое множество

людей, равных и одинаковых, неустанно стремящихся к мелким суетным

удовольствиям, которыми они перенасыщают свою жизнь. Каждый из них, живя

отдельно от других, чужд судьбе всех остальных; человечество в целом

представляют для нега его дети и личные друзья. Что же до его сограждан, он

рядом с ними, но он их не видит, он касается их, но не ощущает, он

существует лишь в себе и для себя одного, и пусть у него и существует

родство, страну он, можно сказать, утратил.

Над этой расой людей стоит огромная и покровительствующая власть,

взятая исключительно для того, чтобы обезопасить их благоденствие и

надзирать за их судьбой. Эта власть абсолютная, подробная, регулярная,

осмотрительная и благожелательная. Она была бы похожа на авторитет

родителей, если бы, как у родителей, ее целью было бы подготовить людей к

взрослости, но она, напротив, стремится держать их в вечном детстве; ее

вполне устраивает, что люди наслаждаются жизнью, лишь бы они не думали ни о

чем, кроме этого наслаждения".⁴⁶⁰

В большой стране вроде Америки гражданские обязанности ничтожны, и

малость личности по сравнению с огромностью страны заставляет первую считать

себя совсем не собственным господином, но величиной малой и бессильной перед

лицом событий, которыми она не в силах управлять. И если не говорить на

совершенно абстрактном, теоретическом уровне, в каком тогда смысле можно

сказать, что человек стал сам себе господином?

Токвиль предвосхитил Ницше в том, что слишком хорошо понимала как много

теряется, когда в обществе аристократия сменяется демократией. Последняя,

замечал он, производит меньше красивых, но бесполезных вещей, обычных в

аристократическом обществе, от стихов и метафизических теорий до яиц

Фаберже; с другой стороны, делаются в гораздо большем количестве полезные,

но уродливые веши: электрические инструменты, шоссейные дороги, "тойота

Камрис" и сборные дома. (Современная Америка сумела исхитриться и сделать

так, что ее самые талантливые и привилегированные молодые люди производят и

не красивое, и не полезное, например, вороха судебных тяжб, затеваемых

юристами каждый год.) Но утеря изощренных ремесел -- это мелочь по сравнению

с утерей определенных человеческих способностей в моральной и теоретической

сферах, возможностей, которые вскармливались праздным и намеренно

антиутилитарным этосом аристократического общества. В знаменитом пассаже о

математике и религиозном писателе Паскале Токвиль говорит:

"Если бы Паскаль стремился только к какому-то крупному приобретению или

даже если бы его стимулировали только любовь и голод, я не могу себе

представить, как мог бы он так направить силы своего ума, как он это сделал,

на открытие того, что так тщательно скрывал Создатель. Когда я вижу, как он

отрывается душой от всего, что было ему дорого, чтобы посвятить себя целиком

этим исследованиям, и, преждевременно разрывая нити, связывающие тело с

жизнью, умирает стариком, не дожив до сорока, я замираю в восхищении и

понимаю, что никакая ординарная причина не может вызвать таких

экстраординарных усилий".⁴⁶¹

Паскаль, который в детстве самостоятельно открыл предложения Евклида,

заключил себя в монастыре в возрасте тридцати одного года. К стулу, на

котором он принимал приводящих за советом посетителей, был привязан пояс с

гвоздями, и когда Паскаль ловил себя на том, что получает от разговора

удовольствие, он откидывался на сиденье, умерщвляя, плоть.⁴⁶² Как

и Ницше, Паскаль был болен в течение всей своей взрослой жизни и последние

четыре года полностью утратил способность общаться с другими людьми. Он не

бегал трусцой, не волновался насчет того, как пассивное курение скажется на

его здоровье, но сумел вычеркнуть сам себя из жизни за несколько лет до

смерти в западной традиции глубочайшей духовной медитации. Тот факт, что

столь многообещающая карьера в такой полезной области, как математика, могла

быть принесена в жертву религиозным созерцаниям, особенно злила одного

американского биографа, который предположил, что если бы только Паскаль

позволил себе "соскочить с цели... он смог бы реализовать все, что в нем

было, а не сгноить лучшую половину этого под массой бессмысленного

мистицизма и банальных наблюдений о ничтожестве и достоинстве

человека".⁴⁶³

"Раньше весь мир был сумасшедшим", -- говорят наиболее утонченные из

последних людей.

Если Ницше больше всего боялся, что "американский образ жизни" победит,

то Токвиль смирился с его неизбежностью и с тем, что он будет

распространяться. В отличие от Ницше он был чувствителен к мелким улучшениям

жизни больших масс при демократии. И в любом случае он чувствовал, что

Характеристики

Список файлов реферата