Диссертация (958863), страница 34
Текст из файла (страница 34)
– Человек сугубо немецкого воспитания, ученик Гёте иНицше, вполне мог в прошлую войну относиться с известной иронией кякобинско-пуританским риторическим доблестям другого лагеря. Но нераспознать сразу же в такой дьявольской гадости, как немецкий националсоциализм, дьявольской гадости, а говорить о ней поначалу нечто совсемдругое, весьма неловкое – это было, по-моему, менее простительно»81.В любом случае, какие бы изменения ни претерпевало отношение Т.Манна к личности швейцарского психолога в 1930-е гг., его интерес каналитической психологии не ослабевал.
Сам же образ К. Г. Юнга попадает подзащитную амнезию: отныне Манн фактически приписывает его идеи более«конвенциональным» мыслителям: З. Фрейду и, отчасти, К. Кереньи.Наиболее очевидно это проявилось в докладе «Фрейд и будущее», многиеположения которого являются, в сущности, скрытыми цитатами из юнговскихкомментариев к «Тибетской книге мертвых» (которые Манн – о чемсвидетельствует и сохранившийся в Цюрихском архиве экземпляр книги –прорабатывает с карандашом в руках).
Э. Л. Смит в связи с этим замечает, чтологичнее было бы назвать доклад Манна «Юнг и будущее»82. И действительно,на его страницах писатель фактически вступает в полемику с Фрейдом.Утверждение Манна о том, что «соединение субъекта и объекта, их втеканиедруг в друга, их тождество, проникновение <...> в тайну действительности каксоздания80души»есть«альфаиомегавсякогопсихоаналитическогоБеркович Е.М. Томас Манн в свете нашего опыта. URL: http://magazines.russ.ru/inostran/2011/9/be4.html (датаобращения: 15.12.2017)81Манн Т. Письма. С. 206-207.82Smith E.L. Descent to the Underworld: Jung and his Brothers // C.G. Jung and the Humanities: Toward aHermeneutics of Culture.
London: Routledge, 1990. P. 260.159начинания»83, верно. Вот только концептуально оно ближе не классическомупсихоанализу, а аналитической психологии К. Г. Юнга.В 1954 г. Т. Манн неожиданно заявляет: «Я никогда не читал Юнга»84.Слова, сбившие с толку многих филологов, в свете глубинной психологиипредстают еще одним примером защитной амнезии.***Опираясь на сформулированные выше положения, сделаем выводы.Выявленные в настоящем параграфе этапы индивидуации Ганса Касторпа,персонифицированные в главных действующихлицах романа, можнорассматривать в корреляции с формами художественной объективации,присущими описанным в предыдущих главах типологическим романнымразновидностям.Так, художественная реальность романов испытания и воспитанияотсылает ко «встрече» с архетипом Персоны. Поэтика романа антивоспитанияобусловлена актуализацией архетипических образов Тени и Анимы.
Романперевоспитания воссоздает интеграцию в сознание Тени и Анимы, венчаемуювстречей с Мудрым Старцем. Наконец, роман становления, организующий всепредыдущиежанровыеразновидности,являетсобойхудожественнуюпроекцию пробуждения центрального личностного архетипа Самости. Такимобразом, процесс индивидуациии организует не только формы душевной жизнигероя, но и формы ее жанровой объективации.Согласно основополагающему постулату аналитической психологиипроцесс личностного становления принципиально незавершим. Однако этанезавершимость, пишет К.
Г. Юнг, «не является доводом против идеала,потому что идеалы – не что иное, как указатели пути, но никак не цели»85.Именно в этой перспективе стоит рассматривать вопрос дальнейшей судьбы Г.Касторпа, о которой Т. Манн высказался в заметке «Школа „Волшебной горы“»83Манн Т. Фрейд и будущее // Путь на Волшебную гору.
С. 198.Цит. по: Bishop P. Thomas Mann and C.G. Jung. P. 166.85Юнг К.Г. О становлении личности // Конфликты детской души. М.: Канон, 1997. С. 191.84160(1938): «Если ему удалось выжить, я думаю, он не сильно изменился. <…>Конечно, он стал серьезнее, увереннее, хладнокровнее, но он по-прежнемуоставался учеником, почтительным и веселым слушателем – проверяющим,отвергающим, выбирающим…»86.Эта характеристика определяет новаторскую архитектоническую формуромана становления. Его герой Ганс Касторп – «самоактуализирующийся»индивид (А.
Маслоу), отвергающий «модус обладания» во имя «модуса бытия»(Э. Фромм), устремленный к тому, чтобы «быть процессом» (К. Роджерс), а несамодовольно застывшим результатом и, таким образом, в полной меререализующийэстетическийимировоззренческийпотенциалсистемообразующего архетипа Самости (К. Г.
Юнг).4.2. ОБРАЗ АВТОРА В РОМАНЕЦель настоящего параграфа состоит в том, чтобы выявить особенностиобраза автора и установить ценностную иерархию повествовательных форм вромане Т. Манна «Волшебная гора», пролив дополнительный свет нановаторский тип сюжетообразующих взаимоотношений автора и героя.Соотношение нарративных форм регулируется авторской трансгредиентностью(М. М. Бахтин)–временно́й,пространственнойисмысловойвненаходимостью87. Анализ и последующий синтез динамики авторскогоизбытка ви́дения позволяют по-новому прочитать роман «Волшебная гора»,традиционные воспитательные (Bildung) элементы которого переподчиняютсяноваторской эстетикой Т.
Манна задачам востребованного XX веком жанраромана становления, трактующим и объективирующим эволюцию герояпринципиально иным образом.Начнем с анализа категории временно́й вненаходимости. В первых8687Mann Th. Die Schule des Zauberbergs. S. 601.Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. С. 7-180.161строках «Вступления» автор тематизирует эпическую объективность грядущегоповествования, подчеркивая «благородную ржавчину старины», успевшуюпокрыть историю героя, и обусловленные ею нарративные преимуществаповествователя, этого «шепчущего заклинателя имперфекта» – «der raunendeBeschwörer des Imperfekts» (21). Упоминаемые «стародавние дни» перед«великой войной» работают в том же направлении и призваны подчеркнутьисключительную временну́ю трансгредиентность автора, в действительностиимеющую куда более скромные формы: ведь Первая мировая войназавершилась всего за шесть месяцев до того, как Т.
Манн принялся занаписание «Вступления» (апрель 1919 г.). А приступил он к работе надроманом более чем за год до начала войны – в июле 1913 г.Несовпадениевременны́хкругозоровавтораигероянаходитэксплицированное выражение в эпизоде «Прогулка по берегу моря»,представляющему собой своего рода экскурс в основы нарратологии.Эволюционирующему наряду с героем читателю надлежит проникнутьсямыслью о том, что повествовательному тексту всегда «присущи два времени:во-первых, его собственное, музыкально-реальное время, определяющее самоетечение рассказа» и «во-вторых, время его содержания, которое подчиненозаконам перспективы» (4, 279).Помереразвитиясюжетасодержательноевремянепрерывноуплотняется. В первой главе изображается приезд героя в санаторий и егопервый вечер там, в третьей – первый день в «Бергхофе», в четвертой –изображаются следующие 17 дней, пятая глава повествует о событиях,укладывающихся в 6,5 месяцев, на долю шестой приходится 1 год и 9 месяцев,наконец, седьмая глава охватывает целых 4 года и 8 месяцев88.
Счет, такимобразом, идет на все более значительные и обесценивающиеся с событийнойточки зрения временны́е отрезки. При этом повествование дробится на всеболее дискретные эпизоды. Динамика соотношения фабульного и сюжетноговремени коррелирует с постепенным изменением чувства времени героя,88Ретроспективно обозревающая детство и юношество героя вторая глава стоит особняком.162поломка часов которого обретает символическое значение: Касторп не считаетнужным отдавать их в починку, чтобы не дать хронометру подчинить себеставший автономным процесс становления.
Под воздействие безвременья, повидимому, попадает и сам автор-повествователь. «Еще раз слышим мы голосгофрата Беренса – прислушаемся же к нему внимательно. Быть может(vielleicht), мы слышим его в последний раз!» (4, 399), – так начинается эпизод«Демон тупоумия».В эпизоде «Vingt et un» таинственной стихии темпоральности сужденоуравнять в растерянности не только нарратора и протагониста, но иреципиента: «Если мы поищем в эти минуты Ганса Касторпа, то найдем его вчитальне, в той самой комнате, где когда-то (это «когда-то» звучит довольнотуманно – рассказчик, герой и читатель уже не совсем ясно себе представляют,когда именно) ему были открыты очень важные тайны» (4, 301).Темпоральное всеведение автора проблематизируется грамматическимисредствами в концовке финального эпизода романа, выполняющей функциюэпилога.
«Благородная ржавчина» претерита, позволявшая возвыситься надтекучей эмпирией жизни, вытесняется ужасом становящегося «здесь и сейчас»презенса.Выбор времени развязки, конечно, не случаен. 1914 год, помимообъективной исторической важности, наделен субъективной значимостью дляТ. Манна. Он во многом оказывается переломным в его творческой иобщественно-политической биографии. В августе 1914 г. писатель направляетрефлексию на тщательно игнорируемую ранее сферу политики, почти на 4 годапрерывая работу над «Волшебной горой». В течение последующих месяцев изпод пера Манна выходят несколько милитаристских эссе, намечающих контурыего консервативно-националистической позиции. Ее проблематизация –смысловой центр начатого в октябре 1915 г.
и с трудом завершенного в феврале1918 г.шестисотстраничногоэссе«Размышленияаполитичного»,послужившего причиной столь долгих дискуссий, как в современной Манну,так и в более поздней критике. «Не есть ли мировой слом самое время для163каждого заглянуть в себя, посоветоваться с совестью, провести генеральнуюревизию своих основ?»89, – задается вопросом писатель, тон которого очевиднокоррелирует с финальным вопросительным предложением «санаторного»романа.
Дальнейший творческий путь Т. Манна показывает, что установке на«генеральную ревизию своих основ» суждено стать лейтмотивом его сложныхи динамичных взаимоотношений с общественно-политической реальностью.Лето 1914 г. – развязка «Волшебной горы» – оказывается точкой отсчета новойперманентно проблематизируемой «духовной ситуации времени» (К. Ясперс),вовлекающей в диалог автора и героя, уравненных историей в своихмировоззренческих правах.Перейдемкрассмотрениюпространственнойвненаходимости.Особенность хронотопа «Волшебной горы» состоит в том, что обрамляющийгероя авторский временно́й кругозор смежен пространственному кругозоругероя.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
