Диссертация (958863), страница 26
Текст из файла (страница 26)
Фрагменты // Литературная теория немецкого романтизма. Л., 1934. С. 174.Там же.100Schlegel F. Über die Unverständlichkeit // Athenüum. Eine Zeitschrift von August Wilhelm Schlegel und FriedrichSchlegel / Hrsg. von Gerda Heinrich. Leipzig: Reclam, 1984. S. 370-381.101Берковский Н.Я. Романтизм в Германии. С. 31. Д. Кемпер подчеркивает, что драматический разрыв «междупорядком бытия и порядком мышления», обоснованный И. Кантом, «продолжает определять проблематикунашей культуры» (Кемпер Д. Гёте и проблема индивидуальности в культуре эпохи модерна. М.: Языкиславянской культуры, 2009. С.
17).99120(универсальногозначения)впространствеинтертекстуальности,игра,инсценирующая плюралистическую вселенную <…> и меняющая условияличностнойидентичности»102.И. П. Ильинпишето«познавательномрелятивизме»103.Приведем один из примеров интертекстуального цитирования из«Волшебной горы». Сеттембрини характеризуется Гансом как «ветренник»(Windbeutel) – оценка, которая позднее станет лейтмотивной в отношенииментора. Оно свидетельствует о проницательной интуиции Ганса, но вместе стем отсылает к Шопенгауэру, отзывавшемуся таким образом о Гегеле104. Взглядна дальнейшие взаимоотношения «трудного дитя жизни» и его «заботливого»ментора сквозь такого рода призму интертекстуальности нагружает ихдополнительными ироническими коннотациями.Что касается аукториальной иронии, она также имеет значимое место впоэтике «Волшебной горы»: ироническому дистанцированию подвергаются нетолькопротагонистиегомногочисленныементоры-идеологи,ноиповествующая инстанция.
Повествователь охотно заслоняет свое эпическоевсеведение понятийным кругозором героя: «Мы приводим эти соображениялишь потому, что примерно таковы были мысли Ганса Касторпа» (3, 147).Размышления Гёте в романе Т. Манна «Лотта в Веймаре» схватываютсутьпостмодернистскойтеоретиков:Охранительноеиронии«Благоговейноеподражание,ничутьнеразрушение,ужеставшеехужепрофессиональныхулыбкашуткойприипрощании.поношением.Возлюбленное, священное, древнее, величавый прообраз, повторенный в тойстадии и наполненный таким содержанием, которые уже накладывают нанего печать пародийности и делают продукт позднейшим»105.«Волшебная гора» подготавливает такие романы Манна, как «ДокторФаустус», «Избранник» и «Признания авантюриста Феликса Круля», в102Пигулевский В.О.
Ирония и вымысел: от романтизма к постмодернизму. Ростов н/Д: Фолиант, 2002. С. 44.Ильин И.П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М.: Intrada, 1996. С. 223.104Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. С. 20.105Манн Т. Лотта в Веймаре С. 655-656.103121которых, как показывает Н. В. Гладилин106, постмодернистские тенденцииприобретают все более отчетливый сюжетообразующий характер.3.4.
ПИТЕР ПЕПЕРКОРН – «ХОЗЯИН ПРОТИВОРЕЧИЙ»?В последней, седьмой, главе романа расширяющемуся сознаниюперевоспитывающегося Ганса Касторпа суждено столкнуться с человеческимфеноменом Питера Пеперкорна.Парадоксальности первого впечатления Касторпа («крепыш» – robust иодновременно «мозгляк» – spärlich), казалось бы, суждено обеспечить новомугерою функцию ментора-интеллектуала (по аналогии с Сеттембрини, Нафтой иКроковским).
Однако довольно скоро становится ясно, что все «мозговое» –умозрительное – ему глубоко чуждо, а «отрывистое бормотание» – привычнаядля него речевая манера – служит для нового пациента препятствием на пути кактивному участию в дискуссиях. В голосе автора слышится вздох облегчения:«мы не покажем здесь еще одного зачинателя умственного и педагогическогосумбура» (4, 289).И все же первая же сцена с непосредственным участием голландцадемонстрирует воспитательный эффект его масштабной личности: «Всущности, он ничего не сказал, но голова его была настолько внушительна,мимика и жесты до такой степени <…> выразительны, что слушателям <…>казалось, будто они узнали нечто чрезвычайно важное…» (4, 293). В работе«Поэтика ранневизантийской литературы» С. С.
Аверинцев уподоблял мирчеловеческой истории «книжному» педагогическому процессу, а мир природы– набору наглядных пособий107. Именно такова логика перевоспитательноговоздействия Пеперкорна на Касторпа. Книжные аргументы отступают назадний план перед внушительным смысловым целым личности нового106Гладилин Н.В. Постмодернизм в литературе стран немецкого языка: генезис и основные тенденцииразвития: дисс. ... д-ра филол.
наук. М., 2012. С. 66-76.107Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. СПб.: Азбука-классика, 2004. C. 155-188.122знакомого. Философское обеспечение жизненной позиции Пеперкорна дано вматериальной этике М. Шелера, критически переосмысляющей кантовскийформализмипостулирующейнедоступноелогическимдефинициям«материальное априори».Тождество формы и содержания величественного голландца изящнообыгрывается Т. Манном.
Если Сеттембрини появляется в эпизоде «Сатана»,Нафта – «Еще некто», а Клавдия – «Конечно, женщина», то эпизоды с участиемспутника мадам Шоша именуются «Мингер Пеперкорн», «Мингер Пеперкорн(продолжение)» и «Мингер Пеперкорн (окончание)»: его имени, как и еговнешности, полагается говорить самим за себя.Очевидна закономерность имени этого кофейного плантатора. Вгерманских языках Peeperkorn – перчинка, горошина перца (нем.
Pfefferkorn,нидер. peperkorrel, дат. peberkorn, швед. pepparkorn, норв. peppercorn, англ.peppercorn). Кроме того, в немецком языке бытует идиоматическое выражениеPfeffer haben, приблизительный русский эквивалент которого – «иметьизюминку». Действительно, голландец добавляет изюминку«зеленеющегодреважизни»,впресное,«сухое»,витализма,теоретизированиеСеттембрини и Нафты. Замечание Касторпа, что «царям ирония неведома»точно характеризует не ведающего ни умозрительных, ни душевныхконфликтов Пеперкорна, пребывающего по ту сторону охватываемогоавторской иронией дуализма добра и зла.Появление Пеперкорна – очередной шаг в направлении диалогизациисознания Ганса, в сторону более самостоятельного и ответственного мышления.Повествователь замечает: «Если бы не было никакого Питера Пеперкорна,каждый почувствовал бы гораздо решительнее свой долг встать на сторонуодной из борющихся партий» (4, 344).Пеперкорн появляется в седьмой главе, в эпизоде 43 (число, суммасоставляющих цифр которого равна семи).
Связь образа голландца слейтмотивнонагруженнымчисломсемьвовлечение в перевоспитание Ганса Касторпа.акцентируетегодеятельное123Простое присутствие в мире Пеперкорна суверенизирует ценностнуюпозицию главного героя по отношению к «сверхболтунам» Сеттембрини иНафте. Автор с удовлетворением констатирует интеллектуальное взрослениеГанса под воздействием личности голландца: он «уже не путался и не сбивался,<…> не застревал посредине фразы.
Он договаривал все до конца, понижалголос, соблюдал точку и продолжал говорить как настоящий мужчина» (4, 340–341). Если знакомство с Сеттембрини активизирует в Касторпе процессумственнойдеятельностикактаковой,азнакомствосНафтой–проблематизирует его и придает форму бессловесного «правления», тознакомствосПеперкорномпоощряетусилияквербализациидиалогизированного содержания сознания.Что касается возвратившейся с Пеперкорном Клавдии, то Касторпвостребован ею в статусе «хорошего человека» («guter Mensch»), которогомадам хотелось бы иметь с собой рядом. Отметим маркер «gut», отсылающий квыводу из «снежного» видения Ганса («ich will gut sein»), латентнонаправляющего его эволюцию108.Самоубийство страдающего тропической лихорадкой голландца, казалосьбы, открывает Гансу путь к Клавдии, однако повзрослевший герой не спешитна него вступать.
Дружеский поцелуй в лоб символически увенчивает любовьКасторпа к мадам Шоша. Согласимся с Г. Визлингом в оценке роли ожиданияКлавдии в эволюции Ганса: его страсть постепенно приобретает все болеегуманный характер109. Происходит это во многом благодаря Пеперкорну, ведьименно с его помощью Ганс познает феномен равноправной мужской дружбы –кратковременной, но свободной от модуса «учитель-ученик». «Я рад за тебя,как будто я – это ты!» (4, 382), – разве мог Касторп обратиться так к кому-либоеще из своего окружения?Замысел и художественное воплощение колоритного образа мингераПеперкорна108109осуществлялосьвкорреляциисрядомфилософскихПодробный анализ эпизода «Снег» будет дан в четвертой главе настоящей диссертации.Wysling H. Der Zauberberg.
S. 415.и124литературных традиций. Один из ключей к пониманию образа спутникаКлавдии заключен в эссе «Гёте и Толстой. Фрагменты к проблеме гуманизма»(1922), относящемся, по словам Т. Манна, к числу уже упоминавшихся«духовных отпрысков романа»110. Эпитеты, отбираемые писателем длявынесенных в заголовок гениев мировой литературы – «олимпийство»И.
В. Гёте, «богоподобность» и «язычески-богатырская» мощь Л. Н. Толстого –практически в неизменном виде переносятся в «санаторный» роман ипроецируются на Пеперкорна111. Важно и то, что Пеперкорн, подобно Гёте иТолстому, являет собою «личность». Понятие личности имеет в контекстефилософских размышлений Т. Манна 1920-х годов диалогизирующее значение.«Личность, – читаем в упомянутом эссе, – не связана непосредственно с духом,да и с культурой тоже. Это понятие уводит нас за пределы рационального <…>,мы вступаем в сферу мистического и стихийного, в сферу природы»112.Мистическая притягательность Пеперкорна на первых порах явнозавораживает даже повествователя, которому, в отличие, например, от образаСеттембрини,нелегкодаетсяегоценностнаяобъективация.Отсюдаформулировки наподобие: «Насколько можно было его понять…» (4, 312)[«Verstand man ihn recht...» (709)].Живой интерес Ганса к «личности» Пеперкорна обусловлен предчувствиемвозможности примирения духа и природы и предстает, таким образом, намекомна «третий путь» – «новый гуманизм», определяемый новоиспеченноймаксимой Ганса, согласно которой «человек – хозяин противоречий» (4, 215).Прообразом такого «хозяина», пусть и карикатурным, выглядит ПитерПеперкорн.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
