Диссертация (958863), страница 25
Текст из файла (страница 25)
Проблемы поэтики Достоевского. С. 235.115прощающегося в адресованном дяде письме с «равниной».При ближайшем рассмотрении обе трактовки дискредитируются ихносителями. Итальянец, желающийпо причине личной неприязни кдвусмысленности лишить своего подопечного прав на иронию, парадокс ипсихоанализ, демонстрирует «двойные стандарты» в понимании свободы и темсамым компрометирует ее.
В случае с Касторпом экзистенциальные мотивы,звучащие в последних абзацах письма, тоже компрометируются защитныммеханизмомрационализации:воспитанномубюргеруГансу«самомустановилось ясно, насколько убедительны его доводы, с которыми домашниеполностью должны согласиться» (3, 312). Таким образом, он оправдывает перед«трибуналом разума» решение продлить свое пребывание «наверху».Эпизод «Хоровод мертвецов», повествующий о благотворительнойдеятельности Касторпа и Цимсена, отмечает очередной этап эволюции –укрепление самосознания главного героя.
Оно включает как критическоеосмысление неодобрительной реакции Сеттембрини на визиты кузенов к«морибундусам»: «Шарманщик, конечно, в оппозиции, этого следовалоожидать» (3, 430), так и мягкую самоиронию (размышления Ганса о своем«безупречно христианском» поведении и его восприятии окружающими).Излюбленные Манном лейтмотивы, определяемые И. Фельауэр-Ленц как«эхо минувшего и предвосхищение грядущего»92, работают в том жепродуктивномнаправленииразмывания«одностороннейриторическойсерьезности»93: повторяющееся включение прежних структурных элементов вновые контексты расширяет диапазон их значений. Так, число 7, изначальноотсылавшее к благовоспитанной бюргерской среде (7 имен предков на купели),помереразвитиясюжетастановитсямаркеромпроблематизациифилистерства94.Специального рассмотрения заслуживает использование в романенесобственно-прямой речи – еще одного приема, вводящего ироничное92Fehlauer-Lenz I.
Von der übersetzten Ironie zur ironischen Übersetzung. S. 149.Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса C. 136.94См. с. 29 настоящей диссертации.93116«преломленное слово». Несобственно-прямая речь иронична в том смысле, вкаком открывает перед повествователем двойную перспективу: он и вживаетсяв чувства и мысли героя, и объективирует их, устанавливая ценностнуюдистанцию. Виртуозное переплетение голосов автора и героя приводит к тому,что «одно и то же слово принадлежит одновременно двум языкам, двумкругозорам <…> имеет два разноречивых смысла, два акцента»95, на границахкоторых и рождается содержательное богатство текста.Голос автора сливается с голосом главного героя по мере того, какпоследний, «перевоспитываясь», совершает новые открытия, разрушающие егопрежнее замкнутое бюргерское сознание.
Вот он, заявляясь на первую лекциюКроковского по психоанализу, зачарованно созерцает сидящую перед нимКлавдию: «Ганс Касторп грезил, устремив взгляд на руку мадам Шоша. Какженщины одеваются! Они показывают какую-то часть своего затылка и своейгруди, окутывают плечи прозрачным газом! Они ведут себя так на всем земномшаре, чтобы пробудить в нас страстное желание. Господи боже мой, ведь жизньпрекрасна!..» (3, 180).
[«Hans Castorp träumte, den Blick auf Frau Chauchats Armgerichtet. Wie die Frauen sich kleideten! Sie zeigten dies und jenes von ihremNacken und ihrer Brust, sie verklärten ihre Arme mit durchsichtiger Gaze. Das tatensie in der ganzen Welt, um unser sehnsüchtiges Verlangen zu erregen. Mein Gott, dasLeben war schön!..» (175)].Желание продлить свое пребывание рядом с Клавдией приводит к тому,что герой начинает страдать от «капризов меркурия» – недостаточно высокойтемпературы, умаляющей его в собственных глазах: «Ганс Касторп целых двадня жестоко страдал, ибо за это время не произошло ничего, что могло быпролить бальзам на его пылающую душу. Почему этот взгляд? Почему, во имяпресвятой троицы, такое презрение? Или она смотрит на него как на какого-топриехавшего снизу дуралея, чья восприимчивость к болезням ограничиваетсяневинными пустяками?..» (3, 325). [«Hans Castorp litt grausam unter diesemVorfall zwei Tage lang; denn nichts geschah unterdessen, was Balsam für seine95Бахтин М.М.
Слово в романе. С. 57.117brennende Wunde gewesen wäre. Warum dieser Blick? Warum ihm ihre Verachtungin des dreifaltigen Gottes Namen? Sah sie ihn an wie einen gesunden Gimpel vonunten, dessen Aufnahmelustigkeit nur zum Harmlosen neigte?» (305)].Приведенные отрывки имеют схожую структуру. В первом предложениисодержится внешнее авторское наблюдение за героем, который при этомназывается по имени и фамилии.
Затем вводится несобственно-прямая речь,объективирующая происходящее с позиции как героя, так и автора.Описательное предложение не может выразить нарастающую экспрессивность:требуется диалогизирующая цепочка восклицательных предложений в первомслучае и риторических вопросов – во втором.АналогичноизображающегопостроенаибольшаяизучениеГансомчастьэпизода«Изыскания»,естественнонаучнойлитературы.«Остраненное» описание читательских предпочтений и рецептивной манерыКасторпа предваряет страницы текста, отражающие обдумывание героемпрочитанного. Индикативный имперфект повторяющегося вопроса «Was wardas Leben?» (354–356) («Что есть жизнь?») – маркер несобственно-прямой речи(о косвенной речи свидетельствовал бы коньюнктив).
То есть «Was war dasLeben?» – это вопрос, которым задается Касторп вместе с автором, и накоторый предпринимается попытка найти полные сомнений, выражаемыхмноготочиями, ответы.Таким образом, широко понимаемая авторская ирония является своегорода автономной доминантой, изнутри организующей все иные средствахудожественной объективации процесса перевоспитания Ганса Касторпа –такие как омонимия, парадокс, парентеза, лейтмотив или несобственно-прямаяречь.Способствуя ослаблению догматизма и размыванию монологическойчопорности, ирония претворяет «Волшебную гору» в роман с подлинно«карнавальным мироощущением» (М. М. Бахтин), позволяющим искать инаходить познавательно продуктивное положение между полюсами жизни идуха, здоровья и болезни.118Развенчаниемонологизмаосуществляетсяавторомвнесколькихнаправлениях.
Помимо рассмотренного смыслового момента, подвергнутогоироничному дистанцированию, в духе А. Бергсона проблематизируютсяньютоновская и кантианская концепции темпоральности. Диалогизируются ипространственные отношения: гора, как Arbor mundi (Мировое древо),предстает архетипом середины – сближения между землей и небом, адом ираем.В романе Т. Манна выделяются три типа иронического дискурса, прямоили косвенно используемого участниками становления Ганса Касторпа.Сеттембрини актуализирует античную иронию, являющую собоюриторический прием с присущей ему аффектированной театральностью идидактической прагматичностью, направленной на достижение поставленнойвоспитательной цели. А.
Ф. Лосев писал, что посредством иронии Сократстремился вмешиваться в человеческую жизнь и совершенствовать ее вопределенном направлении96.Идеологическое содержание образа Нафты опирается на романтическуюиронию. Романтизм превращает иронию из риторического приема в полемику спросветительской гносеологией. В отличие от античной иронии идеал, парящийв высоких духовных сферах, недостижим, но представим. Этот принципнаиболее наглядно реализуется в стихотворениях Й. Эйхендорфа «Луннаяночь» и Г. Гейне «Девица, стоя у моря…».
Воссоздаваемый в первой строфекаждого из них благотворный идеал природы в последней строфе предательскиопровергается реальностью. Недосягаемым образцом для Нафты, причиной его«мировойскорби»,предстаетхристианскоесредневековье,«диктатуранаместника божия на земле» (4, 85).Теоретик романтизма Ф. Шлегель утверждал в «Атенейских фрагментах»,что «для духа одинаково смертельно иметь систему и не иметь ее»97. Духунадлежит соединить эти два подхода – выстроить систему, готовую к96Лосев А.Ф.
Ирония античная и романтическая // Эстетика и искусство: из истории домарксистскойэстетической мысли. М.: Наука, 1966. С. 54-84.97Шлегель Ф. Из «Атенейских фрагментов» // Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М.:Изд. Моск. университета, 1980. С. 57.119перманентнойпроблематизации.Подобнаякритическаясаморефлексиясозвучна «радикальному скепсису» Нафты.Ирония, пишет Шлегель в другой работе, есть «абсолютный синтезабсолютных антитез»98. Важно подчеркнуть, что «синтез» для раннихромантиков означает не «позитивное» снятие противоречий в духе диалектикиГегеля, а «постоянно воспроизводящее себя взаимодействие двух борющихсямыслей»99, претворяющееся у Нафты в «сообразность противоречий».Романтическая ирония девальвирует эмпирическое познание, утверждаясубъективно-интуитивное «вчувствование». В статье «О непонимании» (1800)Ф.
Шлегель заключает, что цель иронии не в обретении позитивного знания, а вразрушении видимости такового100. Ретроспективно обозревая теоретическиеизысканиянемецкихромантиков,Н. Я. Берковскийотмечал,чтопарадоксальность их дефиниций призвана была напоминать о принципиальнойневысказываемости подлинных истин101. В свете этого положения вовлеченнымв орбиту иронического дискурса романтизма также оказывается Кроковский.Третьей составляющей иронического дискурса романа можно считатьростки постмодернистской иронии, эстетические потенции которой всеактивнее осваивает автор. Деконструкция означаемого (Ж.
Деррида) ипостулирование «смерти автора» (Р. Барт) – размывание конструктивногопринципа произведения – трансформируют рецепцию сферы идеального.Определяющаяромантическую«мировуюскорбь»недосягаемостьвозвышенного идеала сменяется в постмодернизме развенчанием всегомножестванакопленныхкультурой«истин»посредствомироничногоцитирования. При этом под сомнение ставится и сам развенчивающий.СовременныйисследовательВ. О. Пигулевскийтакхарактеризуетэстетическую программу постмодерна: «игра текста или объекта против смысла98Шлегель Ф.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
