Диссертация (958863), страница 10
Текст из файла (страница 10)
Хюлле, романкоторого «Касторп» (2005) словно восполняет содержание опущенной автором«Волшебной горы» главы. Ю. Куркевич предполагает в предисловии к роману,что «поклон, который Хюлле отвешивает Манну, последним был бы воспринятс пониманием»57.Как было отмечено в предыдущем параграфе, в первые семь днейпребывания в санатории «Бергхоф» модель сознания Касторпа стремительнопроблематизируетсяокружающейдействительностью.ПомочьГансувосстановить стремительно утрачиваемые ориентиры добросовестно пытаетсяЛодовико Сеттембрини.С фигурой этого гуманиста-литератора, его«педагогической жилкой» и попытками влиять на Ганса Касторпа «в должномнаправлении» связана вторая и основная сюжетная линия «Волшебной горы»,воссоздаваемая в традициях романа воспитания XVIII в.«Молодому человеку всегда есть смысл состоять при ком-то»58, –утверждал аббат в романе И. В.
Гёте «Годы учения Вильгельма Мейстера». Егосоратник Ярно напоминал, что, достигая определенной степени духовногоразвития, юноше надлежит научиться «жить для других и забывать себя,трудясь над тем, что сознает своим долгом»59. Сеттембрини определенноразделяет эти тезисы, более того, ведет себя так, словно «Бергхоф» и есть«Педагогическая провинция». Однако предвоенная атмосфера нравственнойдеградациидраматическирасходитсясгуманистическойустановкойпросветителя-демократа.
Таким образом, эта воспитательная линия в романе вомногом носит пародийный характер, демонстрируя «несоответствие стиля и57Куркевич Ю. Предисловие // Хюлле П. Касторп. М.: Новое литературное обозрение, 2005. С. 5.Гёте И.В. Годы учения Вильгельма Мейстера // Собр. соч.: в 10 т. М.: Худож. лит., 1978. Т. 7. С. 469.59Там же. С. 404.5843тематического материала»60.
Действительно, сопоставив этапы эволюцииВильгельма и Ганса, можно заключить, что первый, как герой классическогоромана воспитания, движется от индивидуально-эстетического начала ксоциально-этическому,второйже,следуяимперативуавтономногостановления, – в противоположенном направлении.Итальянец, представительствующий от лица политически активногороманского бюргерства, уже при первой встрече производит на Гансадвойственное впечатление. С одной стороны, речь о «потертости» (Schäbigkeit)– потрепанных предметах одежды. С другой – об «изяществе» (Anmut):интеллигентном выражении лица, грациозных жестах, приятной речи ипроницательной усмешке.
Второй момент сближает амплуа Сеттембрини собразом резонера в просветительской драме: «Отце семейства» Д. Дидро(1758), «Школе злословия» Р. Шеридана (1777), «Натане мудром» Г. Е.Лессинга (1778). Композиционная форма нарастающей аффектации споровитальянца в борьбе за душу Касторпа наглядно драматизирована.Хотя Сеттембрини некоторое время и воспринимается утрачивающимпривычную точку опоры инженером в качестве нормативной инстанции,восстанавливающей нарушаемые дионисийским порывом пропорции, все же,по мере стремительного взросления Касторпа, «изящество» воспитателяначинает осознаваться им как позерство, а «потертость» оказывается не стольковнешней (стесненность в средствах), сколько внутренней (мировоззренческаянесостоятельность).Уже в первые дни после знакомства приятная речевая манераСеттембриниоборачиваетсяагрессивнымригоризмом–полнойнеспособностью внимать доводам собеседника, а гуманистическая «ясностьдуха» – поспешностью в вынесении безапелляционных суждений.
Другойважной деталью предстает спонтанное ассоциирование Сеттембрини сшарманщиком. Психологическая восприимчивость не подводит молодогоГанса: итальянец действительно регулярно заводит одну и ту же «шарманку».60Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. М.: Аспект Пресс, 1999. C. 32.44Идеализированное восприятие Касторпа итальянцем в значительной мереобусловленонациональнымистереотипами.Отнемца-кораблестроителя,представительствующего от имени «страны Лютера и Гуттенберга», иолицетворяющего собой мир «труда и практического гения» Сеттембрини ждетв первую очередь работоспособности и дисциплинированности. Каждоеобращение к Гансу – посредством привычного «Инженер!» – актуализируетвесьэтотимплицитныйкомплексидей.ПредставленияСеттембриникоррелируют с рассказом Э.
Т. А. Гофмана «Мастер Мартин-бочар и егоподмастерья» (1818), художественная реальность которого строится наидеализации бюргерского быта Нюрнберга конца XVI в. Очевидно, однако,следующее: тонкая ирония, привычно пронизывающая повествование Гофмана,предстала бы с точки зрения итальянца «политически неблагонадежной».«Эх, милостивый господин, сердце начинает веселиться в груди, когда яначинаю собирать какую-нибудь хорошую бочку, когда уже все части хорошовыструганы и пригнаны…»61, – рассказывает Мартин, добродушно посмеиваясьи постукивая себя по упитанному животу. Трудолюбивый, законопослушный ичистоплотный мастер, испытывающий благоговение перед ремеслом, готовотдать красавицу-дочь лишь за такого же, как он, порядочного бочара.Сеттембрини одобрительно отозвался бы о практической, направленной наулучшение мира, деятельности ремесленника. Честный Иоахим также,несомненно, чувствовал бы себя в мастерской Мартина «в своей тарелке».Консул Тинапель, быть может, даже дал бы несколько дельных коммерческихсоветов.
Однако Касторпу, очевидно, ближе позиция «заблудших бюргеров»Рейнхольда и Фридриха. Для каждого из которых звание мастера имело бытрагический смысл: «Пошлая жизнь с женитьбой и званием мастера так близкоподступила ко мне, тогда мне и показалось, будто меня должны посадить втюрьму и приковать к цепи»62, – откровенно заявляет один из них. Лаконичныйвывод делает в разговоре с мастером Мартином мудрый старик, отец6162Гофман Э.Т.А. Мастер Мартин-бочар и его подмастерья. М.; Л.: Детиздат ЦК ВЛКСМ, 1937. С.
21.Там же. С. 79-80.45погибшего подмастерья Валентина: все дело в том, что у некоторых «на умевещи более возвышенные, чем наши бочки»63.Входеразвитияпредставительствующегоотсюжетаименипросветительскийразумаицивилизациипафоситальянцаподвергается все более решительной проблематизации и ироническому снятию,что, с одной стороны, находит свое отражение в вербальных характеристикахСеттембрини как «вечного оппозиционера» (Oppositionsmann), «ветреника»(Windbeutel), «отчаянного критикана» (durch und durch ein Kritiker), «маловера»(Zweifler) и «говоруна» (parleur), а с другой – в авторской констатациивзросления героя, который «в своей понятливости дошел до того, что сталкритически относиться к словам итальянца или хоть в какой-то мереудерживаться от того, чтобы с ним тут же соглашаться» (3, 307).
Такимобразом, амбивалентное отношение к личности и идеям педагога сменяется всеболее однозначным неприятием.Включение яркого света в комнате «лежачего» Ганса – единственныйнепосредственный про-свет-ительский поступок Сеттембрини в романе. Всеостальные теоретические построения звучат в атмосфере начала XX в.пародией на разумное обустройство жизни, воспринимаются как тщетнаяпопытка реанимировать рационально-просветительские идеалы «здравогосмысла» в обстановке неуклонной дегуманизации повседневности.Так,монологически-мифологическаяприверженностьСеттембриниклассицистической антитезе разума и чувства корнелевского типа отражается влейтмотивеироническиописываемого«политического»подозрениякдвусмысленным явлениям, в числе которых оказываются музыка, психоанализ,тело и живая ирония.
Рассуждая о технике, итальянец говорит о нейисключительно как о надежном средстве сближения и объединения народов – иэто на заре века техногенных катастроф и мировых войн с применением всеболее«прогрессивных»видоворужия!Недостаетаналитическойдифференциации и наивной оценке итальянцем актуальной политической63Там же. С. 85.46ситуации: выясняется, что для установления «господства права и счастья наземле» (3, 219) необходимо всего лишь разбить Австрию.Решающим моментом расхождения во взглядах Касторпа и Сеттембриниможносчитатьраспадающийсянадвечастиразговорвэпизоде«Энциклопедия» пятой главы. Сначала Ганс узнает, что не так давно егособеседник, следуя строгим предписаниям Беренса, отказался от посещенияважнейшего конгресса некой «Лиги содействия прогрессу» в Лугано (вероятно,заседания масонской ложи).
«Что поделаешь, я испугался смерти и не поехал»(3, 341), – признается итальянец64.Спустя всего несколько минут Сеттембрини, в порыве педагогическогоэнтузиазма, патетически призывает своего «подопечного» немедленногоспуститься в деятельный мир равнины. Между тем, все острее ощущаяпротиворечие в словах и поступках «педагога», Касторп уже в состояниидостойно парировать удар: «Очевидно, в отношении себя мы более осторожны,чем в отношении других.
Вы-то ведь не пренебрегли запрещением врачей…»(3, 345). Другая, не менее патетическая, часть беседы посвящена участиюСеттембрини в работе над «Социологией страданий» – многообещающимдвадцатитомным трудом, задуманным вышеупомянутой «Лигой» в лучшихтрадициях метафизической этики, и предусматривающим классификацию,анализ и последующее изживание всех возможных человеческих мук.Сдержанно-одобрительнаяреакцияКасторпаоченьскоротрансформируется в осуждающе-иронический выпад в адрес наивной веры всилу слова.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
