Диссертация (958483), страница 27
Текст из файла (страница 27)
Представление о замкнутости и конкретностихронотопа древнерусской литературы справедливо и для хронотопа рязанскоголетописного текста. К панорамному и избирательному изображению книжник обращается при описании крупных батальных сцен, чаще всего фокусируя взгляд наличности князей и епископов. Преобладание исторического времени в рязанскомлетописном тексте не исключает обращения к времени эмпирическому, «личностному» и «вечному», обусловленному провиденциалистским взглядом летописцеви сакрально-символическим смыслом повествования.3.2. Своеобразие образной системы рязанского летописного текста:типология образов и способы их созданияОбразнаясистемаврязанскомлетописномтекстестроитсяпо иерархическому принципу: ее основу составляют образы рязанских князей, в127ряду которых можно выделить идеальные (близкие житийным образам святых),положительные и отрицательные.
Выделяется целый ряд собирательных образов:образ рязанских тысяцких, исполненный трагизма, образ рязанских бояр и дружинников, отличающийся противоречивостью, что продиктовано не только волейлетописца, но и местоположением княжества, образы москвичей, владимирцев идругих жителей княжеств, представленных, как правило, врагами, а также татар,главных неприятелей рязанцев среди неправославных народов и абсолютно отрицательных персонажей.А.А. Шайкин рассматривал летописных князей не как «однолинейные фигуры», только отрицательные или только положительные, а как реальные персонажи, учитывая сложность их характеров и особенности эпохи, в которую жилипрототипы и создавались образы.
Анализируя образ Владимира Мономаха, исследователь отмечает «удивительную близость, почти тождественность внешней(летописец в составе «Повести временных лет» и за ее пределами – И.Д.) и собственной оценок. Причину можно объяснить тем, что у летописцев и у самогокнязя были одинаковые представления о должном, была единая шкала ценностей,единые этические и политические представления» [194, с.
215]. П.А. Смирнов,присоединившийся к его точке зрения, обратил внимание на работу летописцев,поскольку зачастую образ того или иного князя является собирательным результатом труда книжников разных столетий [218]. Мы солидарны со справедливымисуждениями исследователей: поскольку образы рязанских князей неоднозначны,необходимо иметь в виду политическую позицию летописцев и особенности рязанского характера.В рязанском летописном тексте преобладают статьи, в которых упоминается о высшем наследственном титуле – княжеском (общим количеством 96).
О рязанских князьях в летописях говорится с 1147 по 1500 год. Известия о них имеютхарактер погодной записи (чаще речь идет о рождении наследника престола илипреставлении князя) и летописной повести (о княжеских междоусобицах и столкновениях с иноземцами). Упоминания большей части рязанских правителей, их128рождения и смерти, княжения и пленения представлены бегло: «Тоѣ же весны,апрѣля 14, родися князю Василiю Ивановичю Рязаньскому сынъ Иванъ во градѣМосквѣ» [11, с. 117], «Тоѣ же зимы прибѣжалъ изъ Орды князь Родославъ, сынъОлга Ивановичя Рязаньскаго» [9, т.
XI, с. 91], «Того же лѣта пустиша Татаровеизо Орды князя Олга Рязанскаго Ингваровичя, внука Игорева, правнука Глѣбова,на свою его отчину» [9, т. X, с. 139], «Того же лѣта преставися князь ИгорьГлѣбовичь Рязанскiй, и положенъ бысть во градѣ въ Рязани, въ церкви каменесвятыхъ мученикъ Бориса и Глѣба» [9, т. X, с. 22].
Нередки сообщения о княжеских женитьбах и супружеских союзах, матримониальных планах, нередко объяснимых политическими причинами: «Въ лето 6895 князь великии Дмитреи Ивановичь отда дщерь свою княжну Софью на Рязань за князя Феодора Олговичя» [16,с.
197].Вместе с тем следует отметить, что в рязанском тексте летописных сводовпреобладают отрицательные образы князей. Прежде всего, справедливо осуждаются рязанские князья, разжигавшие междоусобные войны. Так, летописная статья под 6694 (1186) годом в Никоновском своде с говорящим заглавием «О крамолѣ Рязаньскихъ князей межь собою» повествует о княжеских распрях, затеянных по инициативе рязанских правителей и получивших благополучную развязкулишь благодаря мудрости и терпению владимирского князя Всеволода БольшоеГнездо: «Того же лѣта князи Рязанстiи Глѣбовичи Романъ и Игорь и Володимеръвъсташа на меньшую братiю свою, на Всеволода и Святослава, и бысть зла крамола въ земли ихъ, искаше братъ брата убити, послаша къ нима звати ихъ къ себѣна совѣтъ лестiю да како бы яти ихъ» [9, т. X, с. 14]. Эпитет «зла» по отношениюк распре и указание на причины («искаше братъ брата убити») свидетельствуютоб осуждении книжником действий героев.
Неслучайно проявляется характернаячерта рязанских правителей, впоследствии нередко отмечаемая летописцами, –«лесть» (обман, хитрость, заговор) [19, с. 68]. Осознав свою несостоятельность,зачинщики обманывают друг друга, пытаясь представить себя в более выгодномсвете перед владимирским князем. Однако тот, распознав их злой умысел, спра-129ведливо наказал своих неприятелей: «<…> и поча воеватися съ ними, и быстьненависть межи ими люта» [9, т. X, с. 16]. Еще одна метафора, которую можносчитать постоянной для летописи по отношению к характеру рязанского князя ижителя Рязанской земли – «буй помыслъ»: «Они же воспрiаша буй помыслъ,начаша гнѣватися на нь и болшу вражду воздвизати, и рать замышляти» [9, т. X,с. 15]. Книжники неоднократно обращались к этому художественному приему,говоря о боярах и горожанах рязанской земли, о чем еще раз будет сказано ниже.Таким образом на страницах общерусских летописей, особенно промосковского направления, воссоздается отталкивающий облик коварного, алчного, способного на убийство рязанского правителя.
Летописец в повести событийного типа 6688 (1180) года создает такой образ коварных рязанских князей: «Того желѣта прислаша къ великому князю Всеволоду Юрьевичю Рязанстiи князи, князьВсеволодъ Глѣбовичь и братъ его князь Володимеръ Глѣбовичь, жалующеся настарѣйшаго ихъ брата на князя Романа Глѣбовича, яко обидяше власти ихъ» [9,т. X, с. 7]. Личное вмешательство владимирского правителя примирило буйныхбратьев, склонило к недолгому, но дружелюбному перемирию: «<…> и укрѣпившеся крестнымъ цѣлованiемъ комуждо своа власти вѣдѣти, и не обидѣти другъдруга, и не въступатися въ чюжi предѣлы, и быти въ мирѣ и въ любви, и такосмирившеся и въ любви бывше разыдошася» [9, т.
X, с. 8].Подобного содержания и летописная статья 6716 (1208) года «О льсти Рязаньскихъ князей» в Никоновском и Симеоновском сводах. В центре повествования – другие рязанские князья, однако поведение их неизменно: они клевещут насвоих родственников владимирскому князю для того, чтобы завладеть их уделами, а, потерпев неудачу, идут на них войной. Рязанцы показаны неопытными, неуверенными в себе, готовыми на предательство даже близкого родственника.Книжник приводит цитату, подтверждающую клевету и подлый навет рязанскихправителей друг на друга: «Бысть же вѣсть великому князю Всеволоду Юрьевичю отъ Глѣба и Олга отъ Владимеричевъ, глаголюще сице: "дяди наши РоманъГлѣбовичь и Святославъ Глѣбовичь, и сынове Святославли Мстиславъ и Рости-130славъ, внуцы Глѣбови, совѣтъ и любовь имѣютъ со Олговичи, и идутъ съ тобоюлукавьствомъ, хранися убо отъ нихъ, яко от змiи"» [9, т. X, с.
55]. Будучи предателями, братья говорят также о своих дядях, яркое сравнение «яко от змiи», указывающее на коварство и хитрость, больше не встречается в рязанском тексте, но вэтом контексте оно добавляет к отрицательному облику князей-рязанцев ещеодин штрих – «луковство» (зло, злоба, коварство) [19, с. 52].Тот же самый Глеб Рязанский с братом Константином в 1217 году устроилкровавую распрю в Исадах, убив шестерых братьев. На протяжении одной летописной статьи Глеб и Константин называются «окаянными», «лживыми»,«наученными Сатаной», «безбожными», «братоубийцами», «погаными».
Большени один рязанский правитель во всем летописном тексте не удостаивается стольких отрицательных эпитетов. Все без исключения летописные своды XIII–XVIвеков с осуждением описали это предательское убийство кровных князейродственников и его организаторов.Тема предательства рязанских правителей продолжается и в других летописных фрагментах. Любопытное сообщение читается под 6770 (1262) годом вИпатьевской летописи в форме пространной погодной записи: «Идоша Литва наЛяхы воеватъ от Миндовга, и Остафьи Констянтиновичь с ними, оканьный и безаконый: бѣ бо забѣглъ из Рязаня» [6, с. 565].
Книжник сообщает о победе литовцев и спустя 2 года констатирует смерть «оканьнаго, проклятаго, безаконьнаго, онемъ же передѣ псахомъ» [6, с. 569]. Рязанский беглец является князем Евстафием Константиновичем, который, предположительно, бежал во время нашествиятатар в Литву и благополучно отсиживался там, предводительствуя даже литовскими воинами в набегах на Польшу. Летописец справедливо клеймит рязанскогобеглеца: сбежав в трудное для его земли время, он благополучно сражается начужой земле, забыв о своем княжеском долге.
Таким образом, книжники отмечают жестокость, хитрость, корыстолюбие, стремлением к власти в собирательномобразе рязанских правителей.131Вместе с тем в других публицистических фрагментах создается положительный образ рязанских князей и горожан. Так, в «Похвале роду рязанских князей» автор награждает рязанских правителей речью об их добродетелях, говоря:«сии бо государи <...> бяше родом христолюбивы, братолюбивы, лицем красны,очима светлы, взором грозны, паче меры храбры, сердцем легкы, к бояром ласковы, к приеждим приветливы, к церквам прилежны, на пированье тщывы, до господарьских потех охочи, ратному делу велми искусны, к братье своей и ко их посолником величавы. Мужествен ум имеяше, в правде-истине пребываста, чистотудушевную и телесную без порока соблюдаете» [21, с.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
