Диссертация (958477), страница 28
Текст из файла (страница 28)
В подобных эпизодах, по мнению автора, проявляется критика Булгаковым языковой унитарности и авторитариторизма. Ершалаимские эпизоды, считает А. Жолковский, противоречат «авторитарнойполитике активного подавления религии», что дает ему право считать их«проявлением разноречия и многоголосья»255.Таким образом, исследователи романа видят полифонию его структурыв многослойности проблематики и, соответственно, пафоса и стилистики всамой жанровой специфике, разноприродности персонажей, их многоголосиии дублировании/двойничестве, во внутритекстовой жанровой неоднородности, в диалогах с элементами антиципаций, использовании аллюзий, в неодно253Булгаков, М.А. Мастер и Маргарита / М.А. Булгаков. – С. 35Gruzman, Anna.
Bakhtin the Theorist, Bulgakov the Novelist, and Their Views on the SovietState / А. Gruzman. – University of California, San Diego. – Р. 8.255Zholkovsky, Alexander. Text Counter Text. Rereadings in Russian Literary History /А. Zholkovsky. – Stanford: Stanford University Press, 1994 (cloth), 1995. – Р. 29.254141значности авторской позиции относительно социального строя и его критике автотаризма и языкового унитаризма.3.3. Двухконтурность нарратива «Мастера и Маргариты»С интересом и вниманием изучив аргументацию сторонников концепции полифонической структуры романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита»,мы считаем необходимым высказать свою точку зрения относительно проблемы полифонизма булгаковского текста, которая не совсем совпадает спредставленными выше позициями.Основная наша идея состоит в том, что в тексте романа можно обнаружить два контура нарратива, при этом один – интратекстуальный – неполифоничен (монологичен), а относительно второго можно говорить об интертекстуальнсти, которую исследователи и называют полифонией.
В своих рассуждениях мы исходим из теории М. Бахтина, основные принципы которойбыли сформулированы им в его анализе романов Ф. Достоевского. Таким образом, первый наш посыл состоит в следующем: далеко не всякий нарративполифоничен. Например, масштабным толстовским романам, в которых затронута проблематика широкого спектра и изображены герои, представляющие разные мировоззренческие кредо и типы экзистирования, исследователями не «присвоен» статус полифонических. А если использовать аргументацию литературоведов, анализировавших роман М. Булгакова и обнаруживших в его структуре полифонию, то получается, что полипроблемноепроизведение, в котором сталкиваются различные мировоззренческие идеи иэкзистенциальные проявления, в котором есть «резкие изменения личности,внутренние и/или внешние»256, априори полифинично.Второй наш посыл, состоит в том, что исследователи текста романаБулгакова, используют термин М.
Бахтина, не столько опираясь на его метод,сколько работая собственно с самим термином, интерпретируя последний в256Zholkovsky, Alexander. Text Counter Text. Rereadings in Russian Literary History /А. Zholkovsky. – Stanford: Stanford University Press, 1994 (cloth), 1995. – Р. 29.142своем ключе. Это бесспорно, интересный, творческий подход и в таком креативном ключе работают исследователи как Александр Жолковский и АннаГрузман.
Однако свою задачу мы видели прежде всего в проведении анализатекста романа с использованием метода М. Бахтина, а не только с применением его терминосистемы, отличающейся необыкновенной привлекательностью для исследователей, благодаря ее образности, емкости и дискурсивнойпотенциальности. Поэтому для нас важным является опора именно на бахтинские идеи, а не нашу творческую интерпретацию его терминов.3.3.1. Квазиполифония в романе М.А.
БулгаковаСогласно М. Бахтину (см. 3.1.), одним из проявлений полифинии в художественном тексте является наличие уникальной личностной позиции,субъектности героя, реализованной не меньшей степени, чем субъектностьавтора.«Главные герои Достоевского действительно в самом творческом замысле художника не только объекты авторского слова, но и субъекты собственного, непосредственно значащего слова. Слово героя поэтому вовсе неисчерпываетсяздесьобычнымихарактеристическимиисюжетно-прагматическими функциями, но и не служит выражением собственнойидеологической позиции автора (как у Байрона, например). Сознание героядано как другое, чужое сознание, но в то же время оно не опредмечивается,не закрывается, не становится простым объектом авторского сознания.
Вэтом смысле образ героя у Достоевского – не обычный объектный образ героя в традиционном романе»257.Таким образом, по М. Бахтину, герои романа, которому можно было быприсвоить категорию полифоничного, не являются объектами, посредствомкоторых выражается авторское сознание, но имеют свою словесно выраженную позицию, существующую в художественном пространстве текста вполнесамостоятельно. Имея в виду этот тезис М. Бахтина, мы не может не отме257Бахтин, М.М. Проблемы поэтики Достоевского / М.М. Бахтин. – М., 1979.
– С. 165.143тить, что именно субъектности и персональности лишены, на наш взгляд,практически персонажи романа.Исходя из терминологических дефиниций, данных известными психологами А.Н. Леонтьевым и С.Л. Рубинштейном, под субъектностью следуетпонимать способность личности к самодетерминации, способность производить изменения в мире и в себе самом258.Таким образом, если под субъектностью понимать «самостоянье человека», его способность, обретя себя, сохранять свою уникальность, способность изменять внешний мир за счет внутренних изменений, то нельзя не отметить, что такой способностью в романе никто не наделен, кроме самого автора, вступающего в сложный интертекстуальный диалог с теми текстами, закоторыми стоит тот, кто персонифицирует силу, которая «вечно хочет зла».В самом деле, если рассматривать персонажей московской части романа, ккоторым относятся советские литераторы и чиновники от культпросвета,толпы обезумевших москвичей, пришедших на сеанс черной магии и пр., т.е.все те, кто сатирически развенчивается автором, то нельзя не отметить полное отсутствие у них способности к рефлексии и самодетерминации.
Все этиперсонажи либо детерминированы системой, либо ими легко и непринужденно управляет Воланд. Вся, условно говоря, «московская группа» безличностна, а значит, не субъектна, но, напротив, объектна: с одной стороны, еюманипулирует, причем весьма эффективно Воланд, а с другой – она нужнаавтору для как для выражения сюжетно-прагматических функций, так и длявыражения собственной идеологической позиции.Поэт Иван Бездомный – профессиональной графоман советского образца, ставший профессором Института истории и философии Иваном Николаевичем Поныревым, на наш взгляд, так же лишен субъектности, как и всемосковские персонажи, поскольку его приобщение к онтологической и метафизической проблематике было инспирировано не кем иным, как Воландом.А значит, с одной стороны, Бездомный для слома атеистического мировоз258Леонтьев, А.Н. Деятельность. Сознание.
Личность / А.Н. Леонтьев. – М., 1977. – С. 17.144зрения пользовался отнюдь не доброкачественными источниками, а с другой– даже инфернальная интерпретация евангельских событий как реальных актуализировалась в его сознании только в один раз в год – в ночь весеннегополнолуния. «Красный профессор», как пишет Б.В. Соколов, «отрицающийдуховное начало в творчестве» объясняет все, что с ним произошло, гипнозом.259 Но эта аргументация, пожалуй, касается не столько нарративнойструктуры романа, сколько феноменологии образа. Если обратить вниманиена функциональное место этого образа в структуре романа, то и здесь функционал образа служит для выражения собственной идеологической позицииавтора.
Тот же Б.В. Соколов отмечает, что этот образ является неким отрицательным ответом на предположение евразийца князя Н.С. Трубецкого, выраженного в статье «Мы и другие» (1925 г.), что большевизм в результате проявления своей сатанинской сущности станет катализатором формированиярелигиозного мировоззрения в советской России, потому что «истинное, положительное творчество возможно только при утверждении начала национального и при ощущении религиозной связи человека и нации с ТворцомВселенной»260. Булгаков не совсем разделял утопичные идеи евразийцев и невидел в советской действительности людей, которые смогли бы стать творцами новой национальной культуры.Что касается Мастера и Маргариты, то относительно этих героев, нанаш взгляд, также трудно говорить о субъектности, поскольку, если рассматривать их с феноменологических позиций, то оба они находятся в зоне интереса и влияния Воланда. Мастер, который был выбран Воландом в качестветранслятора его идей, попал в зону, так сказать, прямых интересов Воланда стех пор, как приступил к роману.
Именно поэтому сложно говорить о самодетерминации Мастера и, соответственно, его субъектности. Очевидно болееточное определение его креационного состояния можно определить, как ме259Соколов, Б.В. Булгаковская энциклопедия / Б.В. Соколов. – М.: Локид; Миф, 1996. – С.177.260Соколов, Б.В. Булгаковская энциклопедия / Б.В. Соколов.
– М.: Локид; Миф, 1996. – С.178.145диуматичность: роман написан им словно под диктовку. Ершалаимский текствне зависимости от того, через Ивана он включается/переходит в московскийтекст, не меняется. Смена авторов не приводит к смене пафоса, интерпретации образов, стилистики и пр. А значит, вывод об одном авторе данного текста вполне правомерен. Собственно говоря, на это обращает внимание иА.
Жолковский. В таком случае говорить о творческой самостоятельностиМастера не приходится. Относительно его экзистенциальной свободы следует отметить, что он сам ощущает свою медиуматичность (не случайно он испытывает невероятную тревожность (не радость, не восторг, не нежность!)при встрече с Маргаритой, но идет за ней, словно повинуясь чьей-то воле –гл. 13).«Повинуясь этому желтому знаку, я тоже свернул в переулок и пошелпо ее следам. Мы шли по кривому, скучному переулку безмолвно, я по однойстороне, а она по другой. И не было, вообразите, в переулке ни души. Я мучился, потому что мне показалось, что с нею необходимо говорить, и тревожился, что я не вымолвлю ни одного слова, а она уйдет, и я никогда ее болеене увижу…»261.Единственным проявлением субъектности Мастера, некой редуцированной формой является его рефлексивность.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
