Основы истории и философии науки (856261), страница 8
Текст из файла (страница 8)
Ограниченность ньютонианской физики А.И. Герцен усматривает в её абсолютной механистичности, проистекающей из стремлений «… привести все законы её в математические выражения и с тем вместе подвергнуть их математической методе». Однако, «… одно математическое воззрение (как бы оно не довлело себе) не может обнять всего предмета естествоведения; в природе остаётся нечто, ей не подлежащее… и если держаться в изучении природы исключительно за неё, то дойдем до декартова определения животного гидравлико-огненной машиной, действующей рычагами и проч.). К числу мало обоснованных, согласно А.И. Герцену, принадлежит и фундаментальная в физике Ньютона «… теория тяготения, которая при всём величии своей простоты, при обширной прилагаемости, объёмности – не что иное как механическое представление события, представление, быть может, верное, но остающееся без логического оправдания, то есть, без полного понимания как предположение, сосредотачивающее на себе наиболее вероятия».
Проблематические, вероятностные утверждения механико-математического естествознания и, прежде всего, физики Ньютона вплоть до настоящего времени принято считать достоверными в силу далеко не бесспорных верований галилеевской науки в то, что логико-математические модели физических объектов обладают статусом большей степени реальности существования, чем их действительные естественно-исторические прообразы. Отсюда широко распространённые тенденции придавать процедурам математического конструирования значение, во-первых, наиболее аутентичных средств научного творчества, во-вторых, своего рода «ключа» к пониманию природы человека и закономерностей жизни общества.
Считая язык математики нейтральным по отношению к сущностям естественных наук (физические тела, химические процессы, живые организмы), А.И. Герцен склонен оценивать его эвристическую роль лишь в контексте решения задач формы прояснения и представления в основном уже сложившихся знаний. Его позиция по данному вопросу совпадает с удачным определением научного метода основателем философской герменевтики в ХХ веке Г.-Х. Гадамером. По его мнению, сущность новой науки заключается в особенностях её метода подводящего посредством логики и математики к уразумению того, что понятно и само по себе.
К таким же выводам пришёл и мой учитель, видный отечественный биолог-эволюционист К.М. Завадский. В начале 70-х годов прошлого столетия К.М. Завадский и группа учеников (проф. А.С. Мамзин, проф. А.П. Мозелов, проф. Ю.И. Ефимов, проф. А.А. Корольков и др.) изучили уже сложившийся опыт применения математических методов в биологии. Итоги проделанной работы К.М.Завадский резюмировал следующим образом: «Аристотель был прав: количественные, математические модели процессов органической жизни, являются лишь бледной тенью понятий о них, сформированных в качественных терминах биологии». К тому же, как мы сейчас знаем, существует немало поводов сомневаться в надёжности важнейшего инструмента репрезентативности утверждений математики, - математического доказательства. Результаты исследований последних лет в области оснований математики свидетельствуют, что математическое доказательство является формой апелляции к мнению научного сообщества и его интересам оказывается подчинено использование массивов эмпирических данных о свойствах объектов естествознания.
По меньшей мере, утопической оказалась и идея прогресса физического познания за счёт совершенствования техники логико-математической аналитики. Достаточно напомнить, что выдвинутая Д. Гильбертом задача аксиоматизации физики оказалась в принципе неразрешимой. Попытки её систематического изучения в контексте анализа методов механико-математического моделирования увенчались созданием «рациональной механики». Последняя же оказалась ориентированной целями выявления логической структуры теории механики, а не уяснения физического смысла продуктов механико-математического конструирования. Есть все основания считать, что «хотя математика, безусловно, является языком физики, ключевая для этого языка роль доказательства существенно трансформируется, когда речь идёт о доказательности в физических теориях. Как при формулировке основных соотношений теории, так и при её анализе, доказательность практически эквивалентна пониманию, которое неотделимо от согласованности с интуитивными представлениями, опирающимися на прямые, либо косвенные экспериментальные данные, соображения симметрии и асимптотическую редукцию». Как мы сейчас знаем, трудности обоснования и установления истинностных значений положений теоретического естествознания (физика, биология и др.) отнюдь не исчерпываются негативными эпистемологическими последствиями, проистекающими из непреодолимости зоны постоянно расширяющегося разрыва между уровнем качественной, референциальной осмысленности и техникой логико-математической аналитики проблем. В силу принципа «эпистемологического холизма» Дюгема-Куайна опытно-экспериментальные подтверждения теории уже не выглядят столь же убедительными, как и в условиях едва ли не безраздельного господства эмпиризма в естествознании середины XIX века. Практически общепринятым является факт «теоретической нагруженности» опытно-эксперименальных данных, а значит и необходимости включения вопросов природы, познавательного значения и границ применимости научной рациональности в поле анализа остро поставленной А.И. Герценом проблемы единства рационального и эмпирического компонентов естественно-научного познания.
Возникновение у истоков ХХ века и сейчас продолжающегося острого кризиса оснований физики, явилось выражением вполне объективного процесса распада структур теоретического мышления вследствие фальсификации парадигматической «формулы» галилеевской, или новой науки, - «книга природы написана на языке математики». Однако ещё и сейчас едва ли не подавляющее большинство учёных считают, что уровень развития любой отрасли научного знания определяется степенью её математизации.
Не смотря на вскрытые критикой классической науки (Лейбниц, Гегель, Герцен, Фихте, Шеллинг) когнитивные несообразности и эпистемологические разрывы, идеи ньютонианской физики приобрели вид основоположений механистического мировоззрения. В его составе, миры природы и общественной жизни оказались уподобленными чисто механическим конструкциям. Всё многообразие явлений окружающего человека мира, - естественно-природного и социального, - истолковывалось в терминах небесной и земной механики, биомеханики, социальной физики, включающей социальную статику и социальную динамику. Общество осознаётся в виде механического агрегата изолированных, вполне самодостаточных индивидов-атомов, объединённых действием сил притяжения и отталкивания. Результаты экстраполяции законов механики на жизнь общества обнаруживают наиболее авторитетные в новоевропейской истории исследования проблем гражданского общества, его политико-правовой организации, финансовой и производственно-экономической деятельности. В частности, Т. Гоббс и Б. Спиноза усматривали саму возможность уяснения природы человека и сущности общественной жизни исключительно на путях построения philosophia civile (гражданская философия) на основе принципов philosophia naturalis (естественная философия) [под «естественной философией» подразумевается ньютонианская физика в том виде, как она представлена в «Математических началах…» 1687г.]. Следуя логике механики, определяются основные элементы социальной системы, т.е. люди (подобно элементам машины, - пружины, колеса, валы и др.). При определении природы этих элементов, т.е. людей, и Гоббс, и Спиноза исходят из концепции отталкивания. Поистине титанических усилий потребовало объяснение ньютоновского притяжения гипотетическими версиями отталкивания с целью уяснения механизмов коллективных объединений людей. Отсюда идеи «общественного договора», «войны всех против всех» (Т. Гоббс, Ж.Ж. Руссо), «необщительного общения» (И. Кант), «гражданского общества» и «невидимой руки рынка» (А. Смит), действующих в этом «лучшем из возможных миров» (Вольтер).
Согласно первоисточнику классической политической экономии, труду А. Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов», - труд человека дифференцированный соответственно естественному порядку [«Естественный порядок», - существующая система разделения труда, которая строится по аналогии с действием сил притяжения и отталкивания в ньютонианской физике], обеспечивает баланс производства и потребления, подобно тому, как в природе физические тела под действием механических сил образуют гармоничное устройство мира в целом.
Нетривиальность герценовской критики физики И. Ньютона и вырастающего из неё механистического мировоззрения становится ещё более очевидной, если учесть, что только в конце 80-х гг. ХХ века в научном сообществе физиков-механиков возникают сомнения по поводу границ применимости методов ньютонианской физики. Симптоматичным с данной точки зрения представляется, ошеломляющее сенсационностью, заявление проф. Д. Лайтхилла. Будучи президентом Международного союза специалистов в области теоретической и прикладной механики, он от имени механиков-практиков признал несостоятельность ньютонианских идей детерминизма, удовлетворяющих механическим законам движения.
Судя по содержанию «Дилетантизма в науке» и «Писем об изучении природы», А.И. Герцену в полной мере удалось выявить и охарактеризовать структуры когнитивной активности, порождающие свойственные механико-математическому естествознанию и механистическому мировоззрению в целом логико-методологические антиномии и эпистемологические конфликты. Оппозиции эмпиризма и рационализма, физики и метафизики, философии и науки и др. анализируются Герценом не сами по себе. Они рассматриваются как выражение специфического, существующего наряду с другими, способа рационализации, или используя терминологию современной философии науки, - особого типа рациональности. В нынешней классификации исторических типов рациональности он идентифицируется с «научной рациональностью».
Научной рациональности и её объективациям в составе формообразований мышления так называемой «классической науки» свойственно, во-первых, понимание предметов исследования как внеположенных сознанию, существующих сами по себе, во-вторых, абсолютизация требований антипсихологизма и объективности, в третьих, признание главной целью науки открытие универсальных законов природы, общества и познания, в четвёртых, противопоставление эпмирического и теоретического уровней научного познания, в пятых, детерминизм лапласовского типа, в шестых, идея баланса сил в природе и обществе, и, наконец, истолкование движения как перемещения в пространстве под влиянием действия из вне приложенных сил и др.
Все перечисленные выше идентификационные признаки выполняют роль своего рода «матрицы» научной рациональности, истинная природа которой согласно Герцену, определяется, а стало быть, и может быть понята в контексте анализа имманентного классической науке абсолютного противопоставления субъекта и объекта познания. Ведь сама научная рациональность конституируется отношением естествоиспытателей к своему предмету: «им бы хотелось относиться к своему предмету совершенно эмпирически, страдательно, наблюдая его; само собой разумеется, что для мыслящего существа это так же невозможно, как организму принимать пищу, не претворяя её. Их мнимый эмпиризм всё же приводит к мышлению, но к мышлению, в котором метода произвольна и лична». Именно отсюда вытекает ориентация науки, во-первых, на изучение вещей самих по себе, во-вторых, на антипсихологизм, элиминирующий из познавательного процесса все, принадлежащее субъекту (эмоции, интересы, волевые импульсы и др.) и, в третьих, на деонтологизацию объекта и придание метафизическим сущностям, интеллектуальным фикциям статуса подлинности существования. Иначе говоря, абсолютное противопоставление субъекта и объекта не оставляет иного выбора: либо произвол фантазии чувственного восприятия, либо логико-математический конструктивизм. Оба случая чреваты следствиями крайнего субъективизма (от эмпиризма в форме психологизма до различных версий трансцендентализма: Декарт, Кант, Гуссерль).
Не без влияния немецкой философской классики и прежде всего Гегеля, Герцен усматривает возможность выхода из тупиков эмпиризма и трансцендентализма на путях проблематизации и радикального переосмысления сложившихся к середине XIX века представлений о предмете естественнонаучного познания. В естествознании этого времени и философии науки первого позитивизма (Гершель, Уэвелл, Дж. Ст. Милль) было общепринятым, что предмет тождественен объекту исследования, в связи с чем, само понятие предмета использовалось в значении существования внеположенной сознанию, вполне самостоятельной сущности [то есть, существующего в соответствии с аристотелевскими требованиями мыслимости и пространственной локализации вполне самостоятельного объекта (или его части)].
Предметы, отождествлённые с объектами онтологии языка науки, рассматриваются как непосредственное выражение реалий бытия мира («науки о природе») и человека («науки о культуре»). В силу этого считаются эпистемологически оправданными, экологически осмысленными, а значит и подлежащими реализации любые научно-технические или социо-гуманитарные проекты, если они согласуются с принятыми нормами логико-математической корректности и эмпирической обоснованности.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
