Основы истории и философии науки (856261), страница 12
Текст из файла (страница 12)
Факты реальности «естественных» и «искусственно созданных» («социальных») человеческих сообществ и их сосуществования, премственной и сопряженной эволюции подводят к необходимости признать, что культурно-цивилизационные различия между ними не могут не обнаруживаться в виде тех или иных особенностей сознания, познания и жизненно-практического опыта. Существование рефлексивных и нерефлексивных «слоев» сознания, оппозиции чувственно-наглядного опыта повседневности и продуктов научно-теоретического конструирования, установок традиционализма и инновационности, познавательных стратегий, художественно-образного и логико-понятийного мышления, альтернатив интуитивного и логико-дискурсивного, объяснения и понимания, этики и логики, естественного и искусственного языков и др. является выражением конфликта «естественно возникших» и «созданных цивилизацией» компонентов в структурах как познавательной, так и жизненно-практической деятельности.
Обыденное сознание как форма осмысленности опыта повседневности ориентировано вполне определенными ценностно-целевыми установками, между тем как математическое естествознание, современная технонаука и корпус социогуманитарных наук не содержат «каких-либо рекомендаций об антропологических и культурно-цивилизационных последствиях применения собственных достижений».51 В силу очевидной зависимости их использования от произвола различного рода субъективных интересов (индивидуальных или групповых) в настоящее время все более остро осознается необходимость опереться на аксиологически выверенные лингвистически корректные и подтверждаемые данностями чувственного восприятия, непрозрачные для рефлексирующего мышления основоположения здравого смысла. Они включают, как известно, совокупности общепринятых правил поведения, принципов, убеждений и оценок, рецептов действия и др., составляющих содержание универсальной традиции. Она представляет собой, опирающийся на историческую закономерность, «механизм» трансляции проверенных опытом поколений многообразных знаний, умений, навыков, истинностные значения которых определяются ссылками на авторитеты, исторические прецеденты или новейшие результаты научных исследований.
В современных условиях безбрежной релятивизации положений математического естествознания и социогуманитарных наук, утраты понятием истины значения абсолютной цели и ценности познания, распространением мнений о множественности исторических и современных типов рациональности и превращениях естественного и искусственного языков в единственную реальность доступную изучению, - интеллектуальная традиция и опыт повседневности оказались возведенными в ранг инстанции, санкционирующей любые, в том числе и научные знания со стороны их обоснованности, достоверности и истинности. Выход из тупиков неразличимости истины и лжи все чаще усматривается на путях диалога с традицией как самостоятельным источником знания и средства «искоренения метафизики». Подчеркивается ограниченность узко эпистемологического истолкования знания, возникающего отнюдь не вследствие теоретико-познавательных операций, а в результате переживания «опыта сознания», «жизненного опыта», «исторического опыта», «опыта поколений», «опыта мира» в единстве их рационально-теоретических и чувственно-предметных размерностей.
Однако само по себе признание познавательной ценности «жизненного» или «исторического» опыта, опыта «интеллектуальной традиции» и т.д. еще не предрешает ответов на вопросы о природе, лежащего в их основе типа рациональности как формообразующего принципа повседневности. Ситуация в значительной мере проясняется благодаря систематически разработанной Э. Гуссерлем концепции «жизненного мира», техник выражения предметности в актах сознания и выдвинутой Л. Витгенштейном теории языковых игр.
Выдвижение и проблематизация понятия «жизненного мира» связаны с попытками осмысления Э. Гуссерлем онтологии человеческого бытия – в – мире и уяснения сущности процессов конституирования структур рефлексирующего мышления, исходя из первичных, более фундаментальных образований «жизненного мира». Нередко считается, что введением в научный обиход понятия о «жизненном мире» знаменуется переход Гуссерля от рационалистической к иррационалистической позиции, хотя речь должна идти о смене форм рационализации в связи с выдвижением на передний план вопросов смысла и целей истории. Поводом к обнаружению иррационалистических мотивов могла послужить концепция «жизненного мира» Э. Гуссерля, фактически совпадающая с представлениями об опыте повседневности как пространстве нерефлексивных и, в этом смысле, внерациональных сущностей. По словам сторонника идеи тождества «жизненного мира» и повседневности А. Щюца «…повседневный мир… интерсубъективен… ибо мы живем в нем как люди среди других людей…это мир культуры, ибо с самого начала жизненный мир есть для нас универсум обозначений, то есть смысловая сеть, которую мы должны проинтерпретировать и мир смысловых взаимосвязей, которые мы устанавливаем лишь посредством нашего действия в этом мире».
«Жизненный мир» и его когнитивные структуры (чувственный опыт, здравый смысл, естественный язык) не только не совпадают, но и антагонистины эпистемологическим ценностям «абстрактных индивидов». Дистанция «…между субъективностью жизненного мира и «объективным» «истинным» миром» заключается в том, что последний представляет собой теоретико-логическую субструкцию, охватывающую то, что принципиально не воспринимается в опыте… тогда как субъективное жизненного мира… отмечено опытной познаваемостью».52
«Жизненный мир есть царство изначальных очевидностей», это мир людей и предметов моего непосредственного окружения, это моя семья, страна, мой дом, мой город, ландшафты, личные интересы, привычки, увлечения, дела и т.п., - словом, все богатство содержания моего индивидуального опыта. Вырастающие из жизненного мира институции и эпистемологические инициативы большой науки, философия, религия, искусство, техника и др. хотя и располагаются в пространстве интерсубъективного мира, но так же как и жизненный мир конституируются интенциональной активностью сознания. Благодаря теоретико-познавательным особенностям системы его аналитических средств, жизненный мир предстает как результат сращенности чувственного и логико-дискурсивного, рационального и эмпирического компонентов в составе познавательного акта и процедур артикуляции смысла. Дело в том, что разработанная Гуссерлем техника выражения предметности в актах сознания содержит описание сопряженного действия их видов, охватывающих как чувственно-наглядные и логико-грамматические, так и рационально-теоретические аспекты процессов конституирования интенциональных объектов. Так, группа сигнитивных интенциональных актов включает номинативные, дающие понятие и имя объектам и пропозициональные, обозначающие связи между ними. В свою очередь подразделение интуитивных актов состоит из: 1. Чувственного восприятия; 2. Воображения; 3. Категориальной интуиции; 4. Идеирующей абстракции. В процессах конституирования интенционального объекта чувственное восприятие и воображение обеспечивают его эмпирическую составляющую, а категориальная интуиция и идеирующая абстракция – рационально-теоретическую.
Эта взаимодополнительность действия структур интенциональной активности сознания может рассматриваться в качестве имманентного опыту повседневности «механизма» рационализации, составляющего эпистемологическую оппозицию техникам рефлексирующего мышления. Его искусственные, развитые на почве цивилизационного прогресса специализированные научно-теоретические конструкции отличаются, как это можно наблюдать, все возрастающей антропологической агрессивностью. Между тем, попытки их верификации с использованием как логико-математических, так и опытно-экспериментальных критериев не достигают цели. Более того современные объективации научной рациональности хотя и возникают из единого источника, вместе с тем не отвечают требованиям универсальности правил построения (логических, эпистемологических и др.). В каждом конкретном случае оценка приемлемости научной теории требует разработки специальных логико-эпистемологических концепций, аутентичных предмету и отражающей его теории.
Преодоление тенденций «распада структур рефлексирующего мышления» (М. Хайдеггер) вообще и научной рациональности, в особенности, связано, по-видимому, с решением задач их приведения в соответствие с процедурами рационализации опыта повседневности. Достижение этих целей немыслимо, если оно не опирается на исследование взаимосвязей между естественными языками обыденного опыта и искусственными, специализированными языками современной науки. Решению именно этих задач отвечают идеи, развитые в концепции лингвистических игр Л. Витгенштейном. Правда, экстраполяция ее утверждений на область повседневного опыта чревата распадом свойственного ему типа рационализации в силу многообразия правил языковых игр. А «…рассеянному разуму соответствует превращение области повседневной жизни в лабиринт, который не был спланирован какой-либо центральной инстанцией и не был создан по заранее заданному образцу».
Истолкование искусственных, антропологически нейтральных «словарей» математического естествознания и социогуманитарных наук в естественных языках повседневности – задача лишь по видимости неразрешимая. Когнитивные, аксиологически осмысленные структуры обыденного сознания отделены столь плотной стеной словесно-терминологических изобретений «абстрактного индивида», что не редко она ошибочно воспринимается как совершенно непроницаемая.
1.4.3. Вненаучное знание
Уже Аристотель не только отмечал, но и обосновал факт существования многообразия типов знания: «эпистема», «докса», «технэ», «эмпейриа» и др. В последующей истории познания выделялись такие виды знания как опытное и внеопытное (истины разума и веры), врожденное и приобретенное (Декарт), впечатления и идеи (Локк, Беркли), истины разума и факта (Лейбниц), априорное и апостериорное, теоретическое и практическое. Так или иначе, они возникают на почве реализации возможностей, формирующихся в пространстве исторической эволюции опыта повседневности. Из этого же источника под влиянием факторов духовной и материально-практической жизни общества возникают и научное (математика, физика, астрономия, биология и др.) и вненаучное знание (натурфилософия, алхимия, астрология, теология и др.). Нередко столкновение науки оказывается результатом не только различия опыта повседневности, но и благодаря влиянию более древних видов вненаучного знания.
В частности становление науки Древней Греции осуществлялось в интеллектуальных сообществах, преследовавших отнюдь не исключительно научно-познавательные цели. Приоритетными всегда оставались задачи духовно-нравственного совершенствования человека и условий его общественного бытия. Одно из первых в Европе Пифагорейское научное сообщество (VI-V в. до н.э.) представляло собой религиозно-нравственный союз. Сосредоточенность внимания его членов на разработке проблем математики, астрологии, музыки, космологии мотивировалось интересами очищения души, и только во вторую очередь идеями построения более современных систем математических, астрономических знаний, или космологических воззрений.
К вненаучным принадлежит обширный корпус оккультных (occultus, лат., тайный, сокровенный) знаний, в том числе и «герметических» (алхимия, астрология, каббала) основывающихся на признании факта действия в природе и в человеке некоторых тайных, скрытых сил, которые доступны для восприятия только посвященным, инициированным людям. Ритуал посвящения призван дать новое видение мира, посредством которого тайные силы природы и человека открываются и подчиняются посвященному.
«Тайные науки» взаимодействуют с научной картиной мира на всех без исключения стадиях её эволюции, придавая собственно научным представлениям исторически определенный характер, в виде свойств приуроченности не только и материальным, но и «маргинальным» направлениям развития культуры. В сочетании маргинальных и материальных комплектов находит свое выражение противоречивая целостность культуры любой эпохи. Оккультизм как феномен маргинальной «перефирийной» култьуры подчеркивает её материальные свойства. Так в Александрийскую эпоху и европейское средневековье предельная актуализация и неразрешимость проблемы соотношения душевно-духовного и телесного в средневековом оккультизме ознаменовалось эррозией христианского мировоззрения. В этих условиях достигается почти полное совпадение средневекового оккультизма и возрожденческих инициатив на почве общих интересов преодоления схоластики и перехода к теоретико-экспериментальному изучению природы. Предмет оккультных наук, - «тайные», но вместе с тем естественные законы. Магия рассматривается как инструмент освоения скрытых сил природы и управления ими ученым-магом.
Отсюда приоритеты «естественного» знания итальянских натурфилософов (магов) 16 столетия (Дж. Бруно, Дж. Кардано и др.) и непосредственные предпосылки начала научной революции 17 века. В это же время методы оккультных наук экстраполируются и на социальную сферу, приобретая вид оккультных сообществ и утопических проектов (Розенкрейцеры, «Город Солнца» Т. Кампанеллы, «Новая Атлантида» Ф. Бэкона, масонство, алхимия И. Ньютона и др.).
Последняя треть XIX столетия отмечена созданием множества причудливо взаимосвязанных оккультных учений (антропософия, теофилософия и др.), а ХХ-е и начало XXI столетий демонстрируют беспрецедентный рост их влияния на индивидуальное и общественное сознание (астрология, оккультная медицина, мантика, новая алхимия).
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
