Основы истории и философии науки (856261), страница 68
Текст из файла (страница 68)
Образование невозможно без построения идеального образца, идеала человека и приобретает свои высший социальный смысл лишь в контексте своего отношения к совершенному государству. Отсюда вытекает и
революционизирующее по своим историческим и современным последствиям учение Платона о «необходимости воспитания» «стражей» в
соответствии со строго установленной законом системой. Установки современного государства на авторитарное управление и контроль в области образования являются одним из итогов развития и внедрения в практику педагогических воззрений Платона. Обсуждая вопросы общественного воспитания и управления («Законы»), содержания образования («Государство»), Платон апеллирует к опыту древнегреческой пайдейи, рассматривая ее в качестве образцовой системы формирования как душевных, так и телесных, физических качеств человека и выступает против любых педагогических инноваций. Образовательный консерватизм платонизма лишь по видимости антагонистичен его абстрактному педагогическому радикализму. Обе стороны данного противоречия вытекают из единого принципа: истина едина, абсолютна, вечна и для всех одна. Ведь образовательный радикализм Платона и его последователей не имеет ничего общего с релятивизмом скептиков и сводится к критике (нередко уничтожающей) уже сложившихся педагогических доктрин с позиций идеи образования как не вызывающей сомнения истины.
В классификации философских доктрин Секста Эмпирика, приведенной в самом начале «Трех книг Пирроновых положений», - догматические, академические и скептические303, - взгляды аналогичные платоновским, безусловно принадлежат к разряду догматических и уже в силу одного этого обстоятельства не выдерживают критики.
Оценивая аргументацию, представляемую в 10 тропах, (старших скептиков) нельзя не признать ее в высшей степени убедительной, исключающей всякую надежду на получение аподиктических знаний на основе чувственного опыта. 10 тропов, или опровержений старших скептиков актуальны и в настоящее время как в значении мотивов, так и в роли средств выявления познавательной ценности и границ применимости форм чувственного восприятия.
Но если аподиктическое знание о человеке и образовании не выводимо из чувственного опыта, то может быть оно является продуктом разума, мышления? Положительный ответ на это вопрос представлен в античности, новоевропейском и современном рационализме, основывающемся на убеждениях, что логико-дискурсивная обоснованность (доказательность) и бытийно-антологическое адекватность знаний, - это одно и то же.
У младших, или поздних скептиков можно обнаружить еще 5 тропов, которые в отличии от 10 тропов старших скептиков, преследуют цели опровержения возможности построения аподиктического знания на путях его рационального конструирования и доказательства. Они изложены у Диогена Лаэрция и Секста Эмпирика и вскрывают логические релятивистские аспекты мышления (Разума).
Первый из тропов указывает на случай приписывания вещам противоречивых, взаимоисключающих признаков. Вследствие такой операции утрачивается возможность говорить о вещи самой по себе. Во втором тропе показывается невозможность определения одной вещи через другую в силу бесконечности цепочки определяющих и причиняющих предметов. В этом случае речь идет о заблуждении, которое общепринято причислять к случаям regressus in infinitum («уход в бесконечность»). Третий троп учитывает возможность представления какого-либо предмета вне связей его с другими предметами, а так же с субъектом познания. Речь идет о непреодолимости трудностей ответа на вопрос: что представляет собой предмет сам по себе. Исходя из потребностей преодоления трудностей regressus in infinitum, четвертый троп подводит к заключению, что все утверждения о существовании вещей, являющихся «причинами самих себя», - всегда лишь ни на чем не основанные домыслы.
В пятом тропе вскрываются условия circulus vitiosus(«порочного круга») возникающего из распространенной ошибки доказывать «А» через «В», тогда как «В» само становится осмысленным через «А».
Отвергая возможность получения аподиктических знаний на основе и чувственного опыта, и разумной способности античный скептицизм, так же как и вся последующая, вытекающая из него логико-гносеологическая традиция лишь с известными оговорками признает принцип «воздержания от суждений». Секст Эмпирик, разъясняя свою позицию, утверждает, что «...скептический способ рассуждения называется «ищущим» от деятельности, направленной на искание и осматривание кругом, или «удерживающим» от того душевного состояния, в которое приходит осматривающийся кругом после искания, или «недоумевающим» либо вследствие того, что он во всем недоумевает и ищет, как говорят некоторые, либо от того, что он всегда нерешителен пред согласием или отрицанием» 304 Скептицизм ограничивает «воздержание от суждения» требованиями жить и активно действовать в мире, опираясь на те знания о нем, которые нам кажутся достоверными. То есть речь идет о «воздержании от суждений» в том смысле, что заключать о сущности вещей даже с гипотетической, вероятностной точки зрения, недопустимо. И если одни философские школы нечто отрицают, то скептики ничего не отрицают и не утверждают. «Придерживаясь явлений, - говорят они, - мы живем в соответствии с жизненным наблюдением, не высказывая решительного мнения...» 305
В соответствии с этим в диапазоне восприятия скептицизма могут параллельно сосуществовать казалось бы совершенно несовместимые версии человека и его образования. И все это потому, что скептицизм исходит из принципов тотального отрицания, неопределенности и релятивизма: все существующее рассматривается одновременно как несуществующее, возможное как невозможное, любой предмет как отличный и вместе с тем тождественный другому, всякое утвердительное суждение как отрицательное и т.д. Не трудно заметить, что здесь всеобщему релятивизму придается положительное значение посредством его возведения в ранг абсолютного, а, стало быть, не вызывающего сомнений принципа. В редакции античного и некоторых более поздних форм скептицизма он истолковывается как «равновесие», «одинаковость удельного веса», «разновидность» предметов, мыслей, высказываний и т.д.
У истоков немецкой классической философии логико-гносеологический феноменализм и онтологическая иррелевантность скептицизма приобретают вид кантовского феноменализма, его учения об абсолютной противоположности, но онтологической равноправности миров сущностей («вещей в себе») и существования, а так же о «консенсусе» как способе установления истины. Зеркальным отражением позиции И. Канта в этом вопросе стали его антропология и педагогика, в которых человек рассматривается как принадлежащий одновременно к двум противоположным мирам («явлений» и «вещей в себе»), в которых оказываются ускоренными потенции образования, свободы и творчества.
Продуктом едва ли не предельного развития ралятивистских установок скептицизма являются внедряемые в общественное сознание и образовательную практику сегодняшнего дня основополагающие принципы неолиберальной идеологии, - «демократии», «общечеловеческих ценностей», «плюрализма мнений», толерантности и др., исключающие возможность оценки педагогических доктрин с точки зрения истинности или ложности. Не только педагогика, но и наука XX века утратила свой ранее недосягаемо высокий престиж под давлением аргументации античного и современного скептицизма. Критика европейской науки второй половины XX — начала XXI вв. по своему характеру и накалу страстей во многом напоминает события идейной борьбы едва ли не 2-х тысячелетней давности. Чтобы в этом убедиться достаточно перечислить название книг Секста Эмпирика: «Против ученых», «Против физиков», «Против логиков», «Против этиков», «Против геометров», «Против арифметиков», «Против музыкантов», «Против астрологов» и др.
Антисциетизм XX в. нередко приобретает еще более экстремистский характер, опираясь во многом на аргументацию, развитую античными и новоевропейскими скептиками. Такова позиция экзистенциализма, гипертрофировавшего роль творческой активности субъекта и утверждавшего: «... Я являюсь абсолютным источником. Мое существование не зависит ни от моих предшественников, ни от моего физического и социального окружения: оно направлено к ним и их поддерживает, потому что именно я создаю бытие для себя... Научные взгляды, согласно которым я являюсь лишь моментом, частью мира, всегда наивны и лицемерны, потому, что они подразумевают, не упоминая об этом, другой взгляд, взгляд сознания, согласно которому мир сначала располагается вокруг меня и начинает существовать для меня.»
Также как и античный скептицизм, экзистенциализм основывается на признании безусловного приоритета субъективного перед объективным, рассматривая акты непосредственного, «переживания» как высший и наиболее аутентичный способ понимания реальности. Гипостазируя значение таких «непосредственных», внерациональных форм познания мира как «чувственное восприятие» (Мерло-Понти), «таинство» (Марсель), «интуиция» (Бергсон), «бытие для себя» (Сартр), лидеры экзистенциальной философии не просто оспаривают, но выступают решительно против претензий новоевропейского естествознания и гуманитарных наук XX в. на роль бесспорного и единственного источника аподиктических знаний о природе, человеке и его образовании. Абстрактный, схематизированный мир науки расценивается как не имеющий ничего общего с социально-исторической и антрополого-образовательной реальностью. Предметом науки являются не вещи, а продукты интеллектуальной деятельности в виде концептуальных, знаково-символических структур, различного рода идеальных или абстрактных объектов.
Все они лишены самостоятельного бытийно-онтологического статуса, а потому нуждаются в истолковании. Поскольку же наука рассматривается как социально-антропологический феномен, то и уяснение ее истинного смысла связывается с изучением ментальных и жизненно-практических аспектов истории европейской цивилизации. Мир вещей оказывается не досягаемым для системы познавательных средств новоевропейской рациональности (науки - В.С.) в силу их укорененности в структурах цивиллизационного прогресса. Основные начала и реальные предпосылки всего сущего наличествуют в составе некого «первичного феномена существования» как выражение той специфической формы субъективной деятельности, посредством которой устанавливается непосредственная органичная связь человека с миром. Согласно Ж. П. Сартру, процесс познания, - это отнюдь не «познание идей», (наука - В.С), а «познание вещей», а потому имеет практический характер и совпадает с индивидуальным опытом переживания бытия в мире. Поэтому, возможна лишь такая «...единственная теория познания, удовлетворяющая требованиям современности, которая основывается на следующей истине физики, - «экспериментатор принимает участие в работе экспериментальной системы. Только такая теория позволяет избежать иллюзий идеализма, только она одна способна показать реального человека в реальном мире». Возможности достижения этих целей усматриваются на путях рационально-диалектической осмысленности живого индивидуального опыта, как принципа, конституирующего антропологическую, социальную и образовательную реальность. В противном случае «...антропология останется нагромождением ошибок эмпирического сознания, позитивистских индукций и тоталистских интерпретаций». Согласно Сартру, эти трудности непреодолимы до тех пор пока не будут восстановлены права «... диалектического Разума, т. е права изучать человека, группу людей или человеческий объект в синтетической целостности их значений... пока не будет установлено, что всякое частное изолированное знание этих людей и продуктов их деятельности должно быть превзойдено и поднято до полной тотальности».
Однако программа развития системы средств экзистенциальной аналитики, основывающейся на противоположных научной рациональности теоретико-познавательных и онтологических допущениях, не увенчалась успехом. Концепции непосредственной данности бытия, будь то в формах «чувственного восприятия» или «диалектического Разума» не выдерживают мощи критической аргументации скептицизма. По меньшей мере, требующими дополнительного обоснования являются и апелляции к «диалектическому Разуму» как необходимому условию бытийно-онтологической осмысленности проблем антропологии, культуры и образования. Во всяком случае, экзистенциальная версия диалектики не только акцентирующая, но абсолютизирующая моменты отрицательности, негативности в составе духовного (и практического - В.С.) опыта, не оправдала ожиданий ее адептов. Негативная диалектика Ж.П.Сартра не смогла дать сколько-нибудь удовлетворительные ответы на жизненно важные вопросы о бытии, свободе, творчестве и образовании человека. Она оказалась всего лишь высокопрофессиональной техникой увлекательной игры с пустыми значениями искусственно сконструированных слов-терминов. Поэтому «диалектический разум» стал источником не предметного обогащения содержания антропологических знаний, а мотивом их проблематизации в специфической, свойственной экзистенциализму форме предельно острых эмоционально-психологических переживаний бытия человека в мире.
Господство сциентизма и технократических установок не только в науках о природе, но и в науках о культуре достигает критических значений в фактах широкого использования глобальных по масштабам разрушительной энергии изобретений «научной рациональности» в узкогрупповых интересах производственно-экономических, политических и др. «элит». Уже в первой половине XX века рельефно обнаруживается парадоксальность сложившейся духовной ситуации: требований «научности рассуждения» в исследованиях человека, общества и образования обернулось тотальным политико-идеологическим контролем над дисциплинами социогуманитарного и, прежде всего, - антрополого-образовательного цикла. Вопреки публично провозглашаемым целям достижения единства научного знания, - естественнонаучного, социогуманитарного и технического, - налицо систематическое усиление «сепаратистских» тенденций, инициируемых властью в целях обеспечения мировоззренческой нейтральности научно-технического сообщества. Поэтому апелляции к ценностям человеческой жизни и культуры, национальным и общечеловеческим нормам нравственного поведения и т.п., приобретают сугубо отрицательный характер, способствуя усилению дегуманизации социальных и межличностных связей.
XX столетие знаменуется и трансформацией социогуманитарного дискурса «научной рациональности» в один из худших видов софистики. Она развивается на почве утраты морального, да и юридического контроля за постоянно расширяющейся зоной практик безответственного говорения, - наиболее омерзительного вида социальной репрессии. Использование арсенала софистической аргументации, организованной в строгом соответствии с принципами «научности рассуждения», уже давно стало главным элементом стратегии социогуманитарных «исследований» вообще, и антрополого-образовательных, в частности. Ситуация неразличимости истины и лжи порождает едва ли не общепринятое убеждение, что их определение целиком и полностью обеспечивается корректностью научных методов конструирования любого социально-исторического объекта.
Отождествление истинности с логико-методологической правильностью» познавательных операций связано с особым истолкованием проблемы реальности и вопросов философии поступка в науках о человеке и обществе. Речь идет о неосхоластической версии антропологической и социальной реальности как укорененных в структурах логико-грамматической организации языка, а так же о придании «социальным технологиям» (анторопологическим, образовательным, политическим и др.) роли причин, порождающих вполне адекватные индивидуальные и общественные действия людей. Такое понимание сути дела в соцуиогуманитарных науках XX в. полностью согласуется с существующим положением дел в естествознании и математике. Более чем 300-летняя работа с идеализированными, абстрактными объектами резюмировалась, как известно, убеждениями нынешнего математического естествознания во-первых, в тождественности критериев истины и реальности, и, во-вторых, о совпадении этих критериев с требованиями логико-математической выразимости и эмпирической обоснованности. Редукция объективной реальности к понятию истины отвечает духу научной рациональности и служит оправданием возможности практической реализации любого, обоснованного с эмпирической и логико-математической точек зрения образовательного проекта.