Основы истории и философии науки (856261), страница 53
Текст из файла (страница 53)
Сложилась парадоксальная ситуация: поскольку классическая концепция истины не отвечает вызовам научного поиска сегодняшнего дня, то и само понятие истины расценивается как не имеющее сколько-нибудь существенного эпистемологического значения. В философии и методологии науки последних десятилетий, понятие истины, ранее определявшее теоретическую и практическую ценность и цели научного познания, – не только крайне редко используется, но и подвергается уничтожающей критике как признак мифологизации, как главное, подлежащее радикальной «деконструкции» препятствие на пути человеческого познания.246 И дело здесь, прежде всего в том, что объективная действительность, или вещи как они существуют сами по себе нам непосредственно не даны, и в каждом конкретном случае речь идет о соответствии знаний опытно-экспериментально установленным фактам. Однако уже И. Кант убедительно показал, что опытные данные не могут служить достаточным основанием определения достоверности положений теории. Все многообразие явлений нашего опыта находится в зависимости от деятельности субъекта познания, является продуктом его собственной активности. Не структурой субстанции, а познавательной активностью субъекта определяется предмет и содержание научных знаний. Скажем, согласованным движением категорий рассудка и продуктивной способностью воображения конституируется антропологическая реальность и отвечающие ей педагогические теории и практики. И человек, и техники его воспитания приобретают бытийно-онтологический статус только как продукты мысленного конструирования, а отнюдь не в силу независимых от познавательной деятельности естественно-природных или социально-исторических обстоятельств. Философско-эпистемологический смысл данного утверждения осознается И. Кантом в форме так называемого «копернианского переворота», ознаменовавшегося заменой онтологии субстанции онтологией субъекта. Эти представления И.Канта подтверждаются и современными исследованиями. Так, согласно принципу «семантического холизма» Дюгема – Куайна эмпирические факты всегда теоретически «нагружены», рационально предистолкованы. В этих условиях эмпирическая интерпретация теории с целью установления ее достоверности, оказывается процедурой совершенно излишней и теряет какой-либо смысл.
Вызванное революцией в физике переосмысление фундаментальных понятий классического естествознания, – материи, пространства, времени и движения, – подвело к необходимости признать, что ранее не вызывавшие сомнения, логически корректные и эмпирически вполне обоснованные теории не отвечают требованиям истинности. Свойственное классической концепции абсолютное противопоставление истины и лжи оказалось несовместимым с практически общепринятыми идеями об исторической относительности, конкретности, социальной и антропологической обусловленности истины. И если в естествознании и математике идея относительности истины осознается лишь в первой трети ХХ века, то в широком общефилософском плане вывод о неправомерности абсолютного противостояния истины и лжи, достоверности и заблуждения, об исторической относительности истины систематически обосновывается уже Г.В.Ф. Гегелем. Ф. Энгельс считает само собой разумеющимся, что «…истина и заблуждение подобно всем логическим категориям, движутся в полярных противоположностях, имеют абсолютное значение только в пределах чрезвычайно ограниченной области… Как только мы станем применять противоположность истины и заблуждения вне границ вышеуказанной области, так эта противоположность сделается относительной, и, следовательно, негодной для точного научного способа выражения».247 Процессы релятивизации истины достигают предельных значений в многообразии исторических и современных направлений неклассической философии (философия жизни, постструктурализм др.) и постпозитивистской философии науки («методологический анархизм» и др.).
Границы между истиной, с одной стороны, – ложью и заблуждением, – с другой, – оказались неопределенными и весьма подвижными. Действительно, исходя из классической концепции несоизмеримости истины и лжи, с возникновением неевклидовых геометрий, диалектической и символической логик, теории относительности и квантовой механики, гелиоцентрической модели мироздания, синтетической теории эволюции органической жизни и теории ее абиогенного происхождения должны быть признаны ложными и отброшены, соответственно, – евклидова геометрия, традиционная формальная логика, классическая механика (И. Ньютона), геоцентрическая концепция, все многообразие идей «недарвиновской» эволюции («нейтральной», «квантовой» и др.) и космического зарождения жизни (концепция панспермии: Аррениус, Вернадский и др.). Не трудно заметить, что из этого перечня ранее господствовавших представлений о пространстве (геометрия), движении (физика), мышлении (логика), устройстве мира (астрономия), эволюции и происхождении жизни на Земле (биология) только геоцентрическая концепция была отнесена к разряду исторических заблуждений и отброшена. Но классическая механика, например, сохранила научный статус, отказавшись от претензий на универсальность путем изменения границ применимости. Симптоматичным с этой точки зрения является ошеломляющее сенсационностью заявление Д. Лайтхилла. Будучи президентом международного союза теоретической и прикладной механики, он от лица мирового научного сообщества механиков признал, что «…энтузиазм, испытываемый нашими предшественниками, благодаря блестящим успехам ньютоновской механики, привел нас к обобщениям в области прогнозирования…, которые, как мы узнали позже, оказались ложными. Мы хотим все вместе принести наши извинения за то, что ввели в заблуждение образованную публику, ибо опирались на такие идеи по поводу детерминизма систем, удовлетворяющих ньютоновским законам движения, которые после 60-х гг. показали свою несостоятельность».248 Сфера действия законов классической механики остается справедливой для процессов механического движения (а не всего многообразия форм движения) и в пределах относительно небольших скоростей и таких макрообъектов как «призмы», «планеты» и «маятники». Подобно тому, как классическая механика служит выражением не всей, а лишь части истины «о движении», столь же «частичными» являются истины Евклидовой геометрии, традиционной логики, недарвиновских теорий эволюции и др.
Возникшие на этой почве фундаментальные противоречия между традиционными убеждениями о единстве (и единственности, – В.С.) истины, с одной стороны, и вновь выдвинутыми представлениями о ее множественности, – с другой, – знаменуют начало целой революции в методологии и философии науки. Критика классической концепции истины как единой, неделимой и одной для всех, вплоть до сегодняшнего дня остается главной причиной укрепления позиций безбрежного релятивизма в науке и широкого распространения антропологически агрессивной доктрины «плюрализма мнений» в философии, науке и общественной практике. Накопление свидетельств о неоднозначности, множественности истины обусловило необходимость принципиально новой постановки самой проблемы достоверности научного знания. Если вплоть до рубежа ХIX – XX веков основное внимание научного сообщества концентрировалось на задачах поиска условий и критериев истины (методологических, логических, эмпирических), то после революции в физике речь идет о поиске ответов на вопрос, – что такое истина? Его уяснение осуществляется в контексте развития идей об историчности разума, конкретности истины (Г.В.Ф. Гегель, О. Конт, К. Маркс и др.), диалектике абсолютной и относительной истины, об общественно-исторической практике как критерии истины (К. Маркс) и т.д. Не менее существенную роль в переосмыслении проблемы истины сыграли, во-первых, разработка системы средств логико-семантической аналитики языка науки (Г. Фреге, Б. Рассел, Л. Витгенштейн), во-вторых, концепций верификации (М. Шлик, Рейхенбах и др.) и фальсификации (К. Поппер), и в-третьих, развитый постпозитивизмом подход к пониманию науки как социокультурного феномена (Т. Кун, И. Лакатош и др.).
Истолкование К. Марксом познания как процесса постепенного, поэтапного постижения абсолютной истины через истины относительные, с одной стороны, способствовало преодолению возникших трудностей на путях синтеза классической концепции с представлениями об историчности и конкретности истины, а с другой, – предельно обострило ситуацию кризиса выдвижением на передний план проблемы эпистемологического статуса относительной истины. Действительно, признание относительности истины, ее изменчивости под влиянием конкретно-исторических условий научного познания, не только противоречит принципу абсолютности, но подводит к пониманию ее как содержащей элементы ложности и заблуждения. Все это, в сочетании с успехами логико-семантических исследований, результатами анализа парадоксов теории множеств и выявления структуры гипотетико-дедуктивной теории потребовало изучения вопроса проблемы природы истины («что такое истина» – В.С.) в непосредственной связи не со знанием вообще, а с его вполне конкретными элементами, – предложениями и теориями.
6.2. Лингвистическая концепция истины
Здесь следует еще раз особо подчеркнуть эту принципиально иную по сравнению с предшествующей традицией постановку проблемы истины. Если в докризисный период считалось само собой разумеющимся, что истина есть соответствие научных знаний их предмету, что она постижима, внеисторична и одна для всех, без исключения, времен и народов, то в философии естествознания первой трети ХХ века возникает необходимость радикального переосмысления содержания самой классической концепции истины. Проистекающие отсюда задачи имеют отнюдь не локальное, а всемирно-историческое значение, отмечая начало коренных качественных перестроек мировоззренческих систем и социальных практик. Из-за неопределенности понятия истины духовная ситуация современности подвержена столь же масштабному кризису как и религиозное мировоззрение грекоримского мира у истоков христианства. «Я на то и родился, и пришел в этот мир, чтобы свидетельствовать об истине», – говорит, отвечая прокуратору Иудеи, Иисус Христос. «А что такое истина?», – спрашивает его Понтий Пилат (Ин 18: 37–38). Нынешнее научное сообщество вынуждено повторить этот вопрос в контексте сопоставимых по масштабам духовных трансформаций сегодняшнего дня.
В итоге было установлено, что истинностные оценки имеют вполне определенные границы применимости. Так, они не имеют смысла по отношению к таким типам утверждений как «Человек есть √3», или «Педагогика есть 1 кг скорости света». Между тем, такого типа предложения могут использоваться и действительно используются в науке. Отсюда вытекают тенденции существенного уточнения смысла классической концепции истины путем ее точного определения для каждого взятого в отдельности предложения. Истина начинает рассматриваться не как вполне самостоятельная сущность, а как свойство отнюдь не всех, а лишь некоторых, удовлетворяющих требованиям осмысленности утверждений. Классическая концепция истины, как соответствия знаний их предмету, переформулируется и приобретает вид требования соответствия каждого отдельно взятого предложения теории зафиксированному в нем факту. В логическом позитивизме (М. Шлик и др.) это требование было истолковано как необходимость подтверждения смысла отдельных предложений или теории чувственными, опытно-экспериментальными данными. В силу же неосуществимости требований привлечения бесконечного числа эмпирических данных для полного подтверждения истинности соответствующих предложений, выдвинутая логическим позитивизмом программа верификации, или опытно-экспериментальной проверки научной теории оказалась в принципе не реализуемой.
Не оправдал надежды на преодоление кризиса классической концепции истины и, выдвинутый К. Поппером, проект фальсификационизма. В ходе критики идей верификации, К. Поппер приходит к заключению, что поскольку верификация не обеспечивает возможность установления истины, то и само это понятие не представляет сколько-нибудь существенной познавательной ценности. Однако, если верификация теории невозможна вследствие неполноты эмпирических данных («фактов» – В.С.), то для ее опровержения, т.е. установления ложности достаточно одного единственного факта. Вместо сомнительного критерия истины, можно опереться на вполне надежный критерий ложности в форме противоречия между научной теорией и фактом. Понятие истины в этом случае приобретает смысл чисто регулятивного принципа никогда не достигаемой цели познания. Научное познание уподобляется процессу выдвижения и опровержения конкурирующих гипотез. Не истинные и не ложные, а более или менее правдоподобные из них, отобранные в ходе острой конкурентной борьбы, являются, согласно К. Попперу, основой научного прогресса. Однако наличие противоречий между новыми теориями и ранее установленными фактами, теоретическая «нагруженность», или зависимость опытно-экспериментально установленных фактов от теории и др. свидетельствуют, что фальсификация теории противоречащими фактами далеко не достаточное условие ее ложности. Однако, остается неясной истинная причина конфликта между теорией и фактом. Противоречие между ними может возникать либо в силу ложности теории, либо из-за ложности факта.
Опыт логического позитивизма и критического рационализма (К. Поппер) служит наглядной иллюстрацией доминирующих в настоящее время убеждений, что как подтверждаемость не может служить доводом в пользу истинности научной теории, так и опровержимость, – в пользу ее ложности. Отрицание возможности установления и различения истинных и ложных знаний сопровождается требованиями не только устранения самого понятия истины из философии и методологии науки второй половины ХХ–начала XXI столетий (Т. Кун, С. Тулмин, И. Лакатош и др.). В работах П. Фейерабенда, – одного из лидеров постпозитивистской философии науки, – истина объявляется порождением «рациофашизма», его чудовищным изобретением, препятствующим свободе научного творчества.249 Отказ от классической концепции истины как соответствия мысли действительности, едва ли правомерен, и не только в силу ее укорененности в многовековой духовной традиции.250 Он чреват лишением смысла самого понятия «познание» и связанных с ним процедур доказательства, опровержения, обоснования, диалога, дискуссии… Устранение опыта истинностных оценок знания исключает возможность выдвижения высших телеологических задач научного познания, превращая его в область безбрежного «плюрализма мнений», неразличимых с точки зрения достоверности, объективной значимости и практической полезности.
Современный кризис классической концепции истины порожден трудностями уяснения сущности «научных революций» и затрагивает проблемы логико-методологического и эпистемологического характера. Предметы же и процессы самой действительности нейтральны по отношению к логико-методологическим кризисам и научным революциям. Реалии природы и человеческой жизни не нуждаются в эпистемологических, или опытно-экспериментальных подтверждениях истинности своего существования. Продолжающиеся с начала ХХ века до настоящего времени дискуссии об условиях и критериях достоверного знания свидетельствуют, что решение возникающих при этом проблем возможно лишь на путях дальнейшей разработки и конкретизации классической концепции истины. Есть все основания считать, что «…предложение истинно, если оно соответствует реальности…, создаваемой чувственностью и языком. Предложение утверждает существование в онтологии некоторого положения дел, и если это положение дел действительно существует, предложение истинно». С учетом опыта истории и философии науки, эпистемологических исследований последних десятилетий классическая концепция нуждается лишь в одном, но чрезвычайно важном уточнении, что «…истина всегда связана с определенной онтологической картиной. Быть может, именно так следует понимать утверждение о том, что абстрактной истины нет, истина всегда конкретна».251 Его развитие в контексте идей диалектики абсолютной и относительной истины открывает реальную перспективу органичного синтеза представлений об историчности научного знания, с одной стороны, и объективностью его содержания, с другой. В противоположность формально-методологическому (внеисторическому – В.С.), исторический подход исключает возможность абсолютного противопоставления истины и лжи. Все структурные компоненты научного знания, признанные истинными в настоящее время, подвержены трансформациям в новое, более глубокое и полное знание. А это значит, что в контексте эпистемологических условий сегодняшнего дня, эти знания не являются в строгом смысле ни в полной мере истинными, ни в полной мере ложными. Лишь с учетом особенностей исторически развивающегося знания эти оценки вполне совместимы с классической концепцией истины.
Историчность, относительность научной истины не исключают наличия в ее составе элементов абсолютного содержания, инвариантного по отношению ко всем этапам истории научного познания. Истинное знание конкретно-исторической эпохи является абсолютным потому, что, во-первых, включает, наряду с относительным, объективно истинное содержание, во-вторых, принадлежит к одному из необходимых этапов развития познания, и, в-третьих, преемственно связано как с предшествующими, так и последующими стадиями его эволюции.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
