диссертация (1169299), страница 33
Текст из файла (страница 33)
Хор фрейлин373Песня очень сильно видоизменилась в процессе перевода. Конечно, сновапроизошла конкретизация: вместо описания ситуации «Кошмар! позор! кабак!Бедлам!» пришлось бросать оскорбительные характеристики в адрес человека:«Vermine! coquin! crapule! pirate!». Попыткам перевести характеристики ситуации(«Offense! outrage! scandale! bordel!») редактор не дал право на жизнь. Дело в том,чтовыкрикнутьадресныйбранныйэпитетконкретногочеловекабезуказательного местоимения и артикля по-французски возможно, а вот говоря оситуации нужно обязательно написать «это бедлам» или «какой кошмар» и т.д.(c’est un scandale или quel scandale), что никак не уместилось в строку поколичеству слогов и снижало экспрессию.
Ситуация, названная одним словом,звучала незавершённо. Однако, опираясь на предыдущие случаи, можно с372373Орлова О.В. Герменевтическое измерение языковой картины мира. – М.: ГАСК, 2010. С. 53.См. Приложение 3.4.149большой долей уверенности предположить, что это было бы слишком общо дляфранцузской лингвокультуры, которая требует более детальной мизансцены.Но самым интересным для перевода эпизодом песни стала следующаястрофа:Чтоб он подох, так черта с два,Добра не жди от паразита.На кой мне дьявол моя голова,Когда она три дня не мыта?Qu’il disparaisse, qu’il crêve, ce rat!De sa part ce serait aimable.Nous puons le bouc et nos cheveux sont gras,Plutôt donner sa tête au diable !!Эта строфа – образец юмора песни.
Формально, по тексту, речь идёт онежных светских дамах, которым гигиена дороже ума, а чистые волосы дорожесодержимого головы. Но, во-первых, изнеженность дамы ставится под оченьбольшой вопрос, если эта дама ругается, как сапожник. Во-вторых, гневная песняотражает всего лишь благородную ярость разгневанных женщин, взывающих,прежде всего, к здравому смыслу – что зачёркивает первое утверждение о том,что чистые волосы для них важнее головы. Несмотря на лёгкую насмешку надаристократизмом, песня рисует положительный образ главной леди: жизньзаставила её быть аристократкой, но ведёт она себя как обычный человек,любящий чистоту.
Здесь кроется вся острота юмора Ю. Кима: интеллигентностьне исключает возможность брани при наличии уважительной причины. И мывидим, как изысканные, но разгневанные женщины сыплют страшнымипроклятиями, не отталкивая этим зрителя, а вызывая у него симпатию и улыбку. Вих устах и звучит этот горький юмор: «на кой мне дьявол моя голова, когда онатри дня не мыта?!» Делается это, чтобы подсластить себе пилюлю, ведь никакоелекарство так не облегчает душу, как ирония над ситуацией и снимающаянапряжение брань.
Но в переводе, к сожалению, дамы получились всё-таки оченьсветскими, а песня более аристократичной, жеманной. «Чтоб он подох, так чёрта сдва! Добра не жди от паразита» звучит как «Пусть он исчезнет, подохнет, этакрыса! С его стороны это было бы очень мило». Все более-менее прямыеварианты перевода, (Ah qu’il nous fasse du bien et crève, ce qu’on espère, mais : peaude balle!) попытки передать «добра не жди» не увенчались успехом.
Даже150финальный вариант до конца не удовлетворил редактора, который предлагалвместо варианта «было бы мило с его стороны» строку «нам нечего ждать оттакого типа» (« qu’est-ce on peut attendre de ce sale type »), но мы сошлись, чтопервый вариант ближе к оригиналу и всё-таки забавно звучит. Наконец,кульминационная фраза «На кой мне дьявол моя голова, когда она три дня немыта!?» («Au diable ma tête, au diable ma tête, s’il y a trois jour mes cheveux sontsales!») при переводе по какой-то причине потеряла всю свою соль так же, какизысканные бранящиеся дамы потеряли значительную часть своего колоритногообраза.
Пришлось искать, как передать юмор другими средствами. Во-первых,чтобы получить лучший эффект пришлось сгустить краски, как мы это наблюдалив первом параграфе второй главы у Вольтера, и в первом параграфе третьей главыу Рембо и Бодлера. Поэтому «наши волосы грязны» было заменено «наши волосыжирны», а дальше было добавлено ещё одно физиологическое описание,связанное с запахом грязного тела – и неожиданно найдена игра слов. «Puer lebouc» по-французски означает дурно пахнуть, а буквальный перевод звучал быкак «пахнуть как козёл».
Чтобы оставить слово «дьявол» пришлось написать «ужлучше отдать голову дьяволу». А вся суть в том, что le bouc (козёл) вофранцузском языке несёт в себе отсылку к дьяволу. Редактору очень понравиласьотсылка метафоры «пахнем как козёл» к образу дьявола и уже совсем точное егоупоминание в следующей строке. По его словам, это «игра слов», котораянеплохо звучит: «Мы пахнем как козёл (дьявол), а волосы наши жирны, уж лучшеотдать голову дьяволу!» Таким образом, в русской версии «дьявол» – эторугательство, почти междометие, безличная экспрессивная конструкция (как идай вам бог), а во французской версии «дьявол» – персонифицированноедействующее лицо, почти персонаж, приобретший по дороге метафору.Подведём итоги параграфа.
Русское искусство более абстрактно, чемфранцузское, в связи с чем, при создании некоего образа при переводеприходится конкретизировать образ, более детально оформлять пространство. Этодоказывает как частота употребления указательных местоимений и неизбежностьартиклей, так и необходимость присутствия действующего лица, субъекта и151объекта действия, – если речь идёт о действии, и непременное наличие глагола, –если речь идёт об описании. Эти особенности при переводе поэзии могутпривести к потере ёмкости высказанной поэтом мысли.Наблюдения за поэтическими трансформациями позволяют говорить онезавершённости, несовершенстве русского языка, его развитии в процессесоздания литературного произведения и, как следствие, возможности появления встихотворении новых, несуществующих слов, которые будут понятны русскимчитателям, но не переводимы на французский язык.
Подтверждён вывод обимплицитности русской культуры. Очень часто сказанное подразумеваетнесказанное – дополнительный смысл или его оттенки. Её недовыраженность,неоконченность приходится компенсировать при переводе на французский язык.Импульсивный,интуитивныйязыкдиктуетрусскойкультуреориентированность на процесс, а не на результат. Попадая в область французскойкультуры, более экспрессивные ругательства, не обретают равносильногоэквивалента и делают стихотворение более нейтральным в эмоциональном плане.Свойственные русскому языку и культуре глаголы, которые акцентируютвнимание на силе действия, а не на его цели, часто нивелируются при переходе вофранцузскую культурную картину мира.152ЗаключениеПроведено исследование проблем восприятия французами отечественнойпоэзии.Первым этапом анализа стало рассмотрение особенностей восприятияфранцузами творчества центральной фигуры русской поэзии А.С.
Пушкина. Этотэтап показал следующие результаты: творчество Пушкина во Франциираспространенодостаточнослабо.Поэтизвестенкаксимволрусскойнациональной литературы, сравнимый с Данте в Италии, но эта известностьограничивается формальным знанием о существовании такого поэта. Инымисловами, Пушкин во Франции – литературный символ, а не литературнаяреальность. Его прозаические произведения знакомы достаточно узкому кругуобразованных французов, а его поэзия во Франции читается только любителямиРоссии и русского языка и, по возможности, по-русски.
Пушкин попадает вофранцузскуюкультурупреимущественнопутёмзаимствованийунегофранцузскими авторами, неузнанный. Такое положение вещей может бытьобъяснено наличием большого количество «амплуа» поэта: историк и романтик,лирик и эпик, пророк и любовник, эпикуреец и аскет, поэт и прозаик. Поэтомусложно классифицировать, маркировать и закрепить за ним определённое местово французской культурной картине мира. Соответственно, при восприятии егостихов, их дробят на амплуа: этот мотив напоминает Бодлера, здесь эффектВерлена, тут похоже на Малларме.
Французскому переводчику и читателю, каквыясняется, свойственно обращать внимание на одно из наличествующих амплуа,вырывать его из взаимосвязи со всеми остальными, после чего можноконстатировать, что во французской литературе это амплуа тоже есть и выраженозначительно интереснее и понятнее, чем у Пушкина. В результате такогодробления Пушкин неминуемо проигрывает, потому что целый Малларме лучше,чем часть Пушкина.Пушкинский текст при переводе на французский нередко утяжелён,дополнен, объяснён. Русской культурной картине мира, задающей литературные и153поэтические особенности, в большей степени свойственен намёк, которыйзапускает фантазию читателя и позволяет дорисовать остальное.
В этомвыражается имплицитность русской поэзии. Для французской культуры вбольшей степени характерна эксплицитность: максимальная прорисовка деталей,что обеспечивает читателю эстетическое удовольствие и комфорт при восприятии– или сгущение красок, что поражает, а порой даже шокирует читателя, темсамым даря ему всю полноту ощущений от прочтения.
Эффект шока можновстретить у французских поэтов разных эпох (Вийон, Рембо, Бодлер).Французский культурный код или «фильтр» трансформирует пушкинскиепроизведения не только в сторону дополнения и уточнения, но и не пропускаетнекоторые элементы его творчества: лирические отступления, которые отражаютактивное участие автора в сюжете, в ситуации, а также олицетворяют диалог считателем, воспринимаются французами как досадное отвлечение от сюжета,ненужный рудимент.
Это можно объяснить более отстранённым участиемфранцузского читателя в сюжете, нежели это предусмотрено русским поэтом,который хочет общаться с читателем напрямую. Отстранённость может бытьобъяснена более аналитическим восприятием поэзии при её чтении, чем упредставителя русской культуры. С этой же особенностью французскоговосприятия может быть связано и то, что жизнелюбие, светлый характерпушкинских стихов нередко воспринят французами как поверхностность чувств инедостаток воображения. Одно и то же стихотворение Пушкина может бытьвоспринято русскими респондентами как светлое и жизнеутверждающее, афранцузскими – как грустное, меланхолическое.Французская культурная картина мира подразумевает несколько иноеотношение к ритму и рифме, чем русская, особенно в том, что касаетсяпереводной поэзии.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
