Диссертация (1168614), страница 33
Текст из файла (страница 33)
16].Для Г. Гауптмана таковыми являются в первую очередь сострадание имилосердие – это те этические ценности, посредством которых раскрываетсясущность «Philia» и «Sophia». Вполне логично, что герой, тем более герой-творец,литейщик колоколов, мечтающий о всеобщем благоденствии, которое должновоцариться через силу его искусства, должен ими обладать или хотя быстремиться к их постижению и обретению в своей душе.
Предполагается, что47Напрашиваются несомненные текстовые параллели с «Кольцом Нибелунгов» Вагнера, образы которогобытуют в сознании Г. Гауптмана. Он писал, что они присутствуют везде, господствуют в его снах, дают о себезнать при пробуждении [353, s. 290]. Действительно, в тексте Вагнера Брюнхильда, пробуждаясь от поцелуяЗигфрида, славит солнце, славит свет, благодаря которым она обрела любовь и новую жизнь: «Здравствуйсолнце!/Здравствуй, свет!/Здравствуй, радостный день!» [100, c.
288]. Зигфрид, упоённый любовью Брюнхильды,объят прекрасным бытиём: «Славен день,/Славно солнце,/что нам горит!/ Славен свет, что из ночи восстал» [100,c. 298]. Зигфрид и Брюнхильда, воспринимая своё взаимное чувство как слияние с божественным универсумом,поют о его красоте, о радости собственных ощущений: «Одно и Всё/ Страсти сиянье/ Смерти восторг» [100, с.299].147Генрих, воссоздавая в своем воображении ослепительно прекрасную картину обосвобожденном силою Cолнца Спасителе, который несет людям добро,предъявляет и к себе самому, и к миру, ради которого он творит (по крайней меретакой вывод следует из его речей), те этические критерии, на основании которыхвыстраивается теснейшая соотнесенность «Philia» и «Sophia».Между тем дальнейшее развитие действия представляет достаточнопарадоксальную ситуацию – о сострадании и милосердии говорит пастор,представитель массовой, официальной религии, столь порицаемой драматургом и,соответственно, не принимаемой его героем.
Однако Генрих, проповедуя религиюиндивидуальную, солнечную, пафосно отрекается от столь возвышенных ипрекрасных человеческих чувств. Подобные противоречия должны статьпредметом пристального рассмотрения.На первый взгляд, пастор говорит вполне разумные вещи: мастер забыл освоем долге перед ближними, дети страдают, плачут без него, жестокосердиелитейщика безмерно. Ответ Генриха предельно эгоистичен. Он отвечает пастору,что сочувствует своим близким, но ничего не может поделать, живет любовью,ею обновлен, жаждет творить («In Kummerstunden grübelnd,/ fühl ich ganz: / es jeßtzu linden, ist mir gegeben./ Der ich ganz Liebe bin, in Lieb' erneut <...> » [43, s.
149]).Пастор говорит о раскаянии, которое в будущем непременно почувствует Генрих,на что мастер гордо заявляет, что подобное так же невозможно, как звонколокола, который рухнул в пропасть: « <...> Euren Pfeil bin ich vollaf bewehrt./ Sowenig schürft er mir auch nur die Haut,/ als jene Glocke, wißt Ihr, jene alte,/ dieabgrunddurst'ge, die hinunterfiel /und unten liegt im See, je wieder klingt» [43, s. 152].Слова пастора, бесспорно, не могут служить эталоном, восприниматься какнеобходимый критерий поведения.
Для Г. Гауптмана вещания служителей церквивсегда лживы, напыщенны. Напротив, индивидуальная религия Христа, котораяпротивопоставлена официальной, – истинна, правдива уже потому, что ееосновные постулаты вырабатываются сердцем. Поэтому в речах пастора, хотя онии могут казаться правильными, нет духовности, нет творческой, субъективной148силы и мощи, тон чрезмерно моральный, даже можно сказать морализаторский,всегда присущий, считал Г. Гауптман, официальной религии.Между тем в моральных сентенциях пастора проскальзывают выводы,связанные с трагической ошибкой Генриха. Не случайно третье действиезавершается словами служителя церкви, последнее слово остается за ним: пасторпророчески предвещает, что колокол зазвонит и Генрих его услышит: «Sie klingtEuch wieder, Meister! Denkt an mich!» [43, s.
154]. Герой, изначально желаябыстрого воспарения, забывает о своих земных корнях. Несомненно, мастер не всостоянии внимать словам пастора и с гордостью говорит, что та стрелараскаяния, о которой ведет речь служитель церкви, не может его поранить.Генрих и пастор ведут беседу на разных языках: пастор вещает с позициифилистерской долины, Генрих – с высот безграничных, творческих гор.
Ностремление к солнечному, творческому существованию оборачивается дляГенриха полным забвением прошлого, земные истоки отринуты, его талантразвился именно в мире долины, в горах он может лишь расцвести.Разговор с пастором позволяет судить о том, что Генрих, в рамках внешнегодействия драмы, не придет к третьему необходимому этапу сознания. ПоШеллингу, на третьем этапе «рефлексия становится актом воли, обретаетспособность к трансцендентной абстракции» [253, s.
377]. Под пером Г.Гауптмана вершится чрезвычайно интересный модернистский процесс –теоретические постулаты, бесспорно, значительные и интересные, не могут бытьреализованы вне рамок своего теоретического бытия – трансцендентногоабстрагирования. Рефлексия, как показывает Г. Гауптман, не может стать актомволи, поскольку герой вовлечен в хаос собственных мыслей и чувств. Жизненныйпуть героя Г. Гауптмана подобен странствиям Улиса, с которым Ф. Шлегельобобщенно сравнивал все человечество: «Лишь немногие достигают Итаки, если укого-нибудь и достанет сил для бегства с острова Калипсо, то лишь для того,чтобы стать добычей сирен» [258, с.
70].Такой добычей становится Генрих для себя самого. Он почти полностьюотрекается от внутреннего солнца как состояния души. В последних действиях,149как показывает Г. Гауптман, у героя отсутствует иллюзия гармонии, та, которую,как Генрих считал ранее, ему удалось отчасти обрести. Не случайно время суток вчетвертом действии – вечер. Для комментирования данного эпизода стоитобратитьвниманиенавосприятиеГ.ГауптманоммраморныхфигурМикеланджело, воздвигнутых над гробницей Медичи во Флоренции.
Г. Гауптман,восхищаясь ими, подчеркивал, что эти фигуры отражают состояние душивеликого художника. Драматургу близко то восприятие мраморных статуй, окотором повествует И. Тэн. Он, размышляя о вопросе, связанном с подражаниемискусства природе, писал, что «данные величественные фигуры Микеланджелооткрыл не в природе, а обнаружил в собственном сердце. Чтобы создать их,нужна душа созерцателя, только тогда становится понятна надпись на пьедесталеспящей статуи: «Не буди меня, говори тише!» – это то, что философия называетсущностью вещей» [228, с. 23]. Сущность вещей для Г.
Гауптмана равнасущности души. Он воспринимает День Микеланджело как «свободногосолнечного гиганта, Ночь – красивая, тяжелая и глубокая, Утро – наполовинусестра Ночи, Вечер – брат Дня, в Вечере и Утре борются тень и сон с силою Дня»[349, s. 117].В душе мастера-литейщика вечером происходят сходные борения. Он самтеперь не уверен, является ли он великим мастером. Задает этот вопрос карлику,который помогает ему в работе; в самом тоне, смысловых оттенках, явленных написьме в особом синтаксисе, Г. Гауптман подчеркивает сомнение Генриха, вкотором, правда, весьма значительны оттенки самовосхваления: «Bin ich derMeister nicht?».
Главным в данном случае становится не слово «мастер», а знаквопроса в конце фразы и отрицание «Nicht». Отрицаний в дальнейшей речиГенриха чрезвычайномного,чтоявляетсясвидетельствомглубочайшейвнутренней разорванности. Генрих, обращаясь к себе самому, пытаетсяутвердиться в собственном величии, внутренне убедиться, что работа его хороша,но ударным словом оказывается отрицательное наречие «никогда»: «Nie word ichso wie grade jetzt beglückt,/ Nie stimme Hand und Herz so überrein» [43, s.
155].150В литературоведении в целом нет ответа на вопрос, почему Генриху неудается его творение. Исследователи творчества драматурга, обращаясь к драмесказке «Потонувший колокол», обращают внимание в основном на личнуюжизненную ситуацию Г. Гауптмана, раскол его брака в момент написания«Потонувшего колокола», пылкую страсть к Ани, как она названа вавтобиографическомпроизведении«Книгастрасти».Подобныйпринципподсказан самим Г. Гауптманом. Он писал о тесной связи своих работ с личнойсудьбой, подчеркивал, что сделанные им «намеки могут пролить свет натрактовку его произведений» [344, s.
664]. Действительно, в драме-сказкепрослеживается личная ситуация Г. Гауптмана: трагедия с женой Магдой, любовьи расставание с Раутенделейн достаточно ясно намекают и раскрывают трагедиюсамого драматурга.Однако есть аспект, который не освещен в литературоведческих работах.Это касается творческой неудачи героя Г. Гауптмана – мастера Генриха.Необходимо принять во внимание выводы и рассуждения драматурга опластическом искусстве, призвание к которому он чувствовал раньше.
Дляваятеля, считает Г. Гауптман, в первую очередь необходимо трудолюбие, а несила фантазии. Она вызывает в воображении чрезмерно величественные образы,которые не могут воплотиться в жизнь. Г. Гауптман, отказавшись отпервоначальной мысли стать скульптором, осознав свое драматургическоепризвание, «смог внести в данный вид искусства то, что мешало ему в пластике –воображение и фантазию» [344, s. 527]. Подобное свойственно и его герою –литейщику Генриху. Его замысел слишком грандиозен, для воплощения нужныиные средства, способы и принципы осуществления, а главное, иной подход кмиру и людям.Доказательством является сцена с карликами, данная Г.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
