Диссертация (1168614), страница 32
Текст из файла (страница 32)
Болезнь возникает, когда архей покидает центр и выходит на периферию. Лечение, по Шеллингу, должносостоять в восстановлении отношения периферии к центру, в возвращении жизни во внутренний свет сущности[247, с. 119].142ярким, насыщенным45. После того как Генрих выпил жизненный эликсир,Раутенделейн говорит, что отныне он обрел новизну и свободу: « <...> so bist Duneu,/ und im Neuen bist Du frei» [43, s. 127]. Подобное обретение влечет за собойиное восприятие мира – юношеское.
Оно поэтически представлено Г. Гауптманомчерез образ утреннего солнца: Генрих видит его, замечает, что лучи пробиваютсячерез окно, золотят руку. Сейчас он, обретя новое рождение, прошедший, как ондумает, через бинарные стадии сознания, способен наслаждаться бытием.
Мастерлитейщик потрясен красотой зримого универсума, воочию представшим передего взором («O Morgenluft! Nun, Himmel, ist's Dein Wille,/ ist diese Kraft, die durchmich wirkt und wühlt <...> » [43, s. 127]), ощущает силы, проникающие ему в грудь,стремится еще раз войти в жизнь («noch eimal meinen Schritten ins Leben werden<…>» [43, s. 127]). Став созерцаемым для самого себя, как определяет Шеллингпервую стадию духовного субъективного познания, Генрих внутренне готов ковторой стадии, когда, по определению философа романтической эпохи,созерцание должно перейти в рефлексию.Такая стадия для Генриха начинается в горах – новое рождение влечет засобой смену мира.
Шеллинг, говоря о второй этапе самовосприятия Я, выделял вней необходимый процесс «отбрасывания, когда индивид не может уже вернутьсяк прежнему сознанию» [253, с. 331]. Подобный процесс «отбрасывания»проявляется в драме Г. Гауптмана в тот момент, когда мастер-литейщик почтиполностью порвал с миром долины, отбросил прежнюю жизнь, обрел иную –радостную, творческую.
Подобное оказалось возможным благодаря магическомуискусству Раутенделейн. Однако не менее важны и изначальные творческиепотенции героя. Следует отметить, что некоторые исследователи сомневаются вих наличии и задаются вопросом – является ли Генрих действительно великимхудожником? Так, У. Лаутербах отвечает на этот вопрос отрицательно,45Например, М. Халбе «Юность» ˗ произведение, в котором юность не связывается с неким внешнимобразом, а определяется чисто внутренним состоянием. В этом плане можно говорить об отличии произведенийрубежа веков от поэтического творения Гёте, в котором непременным условием сделки Фауста и Мефистофеляявляется возвращение герою прежнего телесного облика. Без обновлённого физического состояния Фауст неможет включиться в новую жизнь: воспринимать красоту Гретхен, вступить в духовный брак с Еленой, попытатьсяпочувствовать силу и глубину мгновения, об остановке которого в отношении Фауста мечтает Мефистофель.143утверждая, что «мастер-литейщик ничего конкретно не создал, лишь в его мечтахвозникали грандиозные замыслы» [384, s.
206]. Нечто подобное высказывал К.Гуцке. Он считает, что Генрих «не может творить нигде – в долине его работаслишком стандартная, таковой она признается и самим героем, а в горахтворчеству мешает отсутствие страданий, там, где глаза открыты только свету, неможет идти речь об искусстве» [335, s. 24]. Думается, что ответ не может бытьстоль категоричным. Важно обратить внимание на ремарку ко второму действию– Г. Гауптман указывает, что в комнате Генриха висят репродукции П.
Фишера.Подобная ремарка далеко не случайна, ее толкование позволяет прийти кследующим выводам.Петер Фишер (1460 – 1529) – один из самых почитаемых Г. Гауптманоммастеров древности. Драматург оценивает его скульптурную композицию«Могила святого Зебальда» (1507 – 1519) так же высоко, как и «Фауста» Гете. Г.Гауптман считает, что «у П. Фишера представлена индивидуальная душа, тонко исубъективно выраженная» [345, s. 346], в его композиции драматурга интересуетнемецко-восточный синтез, все расчленено в «Могиле святого Зебальда», но и всевзаимосвязано.
Это, считает Г. Гауптман, «есть вечная тайна художественноготворения, незримая гениальность великого индивидуума. Подобно «Фаусту»,который, как и художник Возрождения, недостаточно понят, считает Г. Гауптман,у Фишера перемешаны элементы из всех культур и времен, в них прослеживаетсяне только немецкая душа, но и ощутимо восточное изобилие и богатство, этопроизведение всех произведений» [345, s. 64]. Репродукции П.
Фишера, висящие вкомнате Генриха, наводят на мысль, что драматург, высоко оценивая творениямастера древности, предлагает по такому же критерию воспринимать и искусствосвоего героя- литейщика. В душе Генриха воцаряется, хотя и на время, тот синтез,та гармония, которую Г. Гауптман находит у Фишера и Гете.В горах, куда Генрих следует за Раутенделейн, герой чувствует себясвободным, полным творческих сил и благородных порывов. Прежние антиномииснимаются, внутренние раздоры исчезают, сознание гармонизируется. Г.Гауптман подчеркивает, что такая умиротворенная иллюминация чувств, как он144определяет состояние Генриха, может возникнуть только в горах. Горы, по Г.Гауптману, «безграничны и безбрежны, пропитаны глубокой магией, именно вгорах раскрывается истинная суть вещей.
Горы – это мир, не имеющий конца, внем здоровый человеческий дух способен на высшее воспарение» [353, s. 41]. Вгорах границы мира «могут раздвигаться, человек интуитивно воспринимаетдругуюдействительность,<…>ощущаетсолнечноеликованиевдуше,воспринимает мировую гармонию» [352, s.
312]. Не случайно в горах Генрихнаходится в состоянии духовного экстаза. Он повествует о своем творении,которое предстает перед его мысленным взором.Сила мастерства, сила творчества проявляется в желании Генриха создатьколокольный перезвон, игру колоколов. Главным в ней становится звучание,переливы колоколов подобны мощности весеннего грома, новорожденный свет вмире наконец обретет свою форму («ein Glockenspliel! Dann aber ist es eines, / wiekeines Münsters Glockenstube je/ es noch umschloß, von einer Kraft des Schalles, / anUrgewalt dem Frühlingsdonner gleich, / <...> die Neugeburt des Lichtes in Welt» [43, s.145].
Это первая часть грандиозной внутренней фантасмагории Генриха46. Ееможноопределитькаксвоегородатворческиеподступыксвету,которыймыслится и как свет души, и как свет прозрения высокого искусства.Мастер Генрих взывает к солнцу, отождествляет себя с ним, говорит о солнечномликовании, о тех жертвах, которые он готов принести солнцу («Urmutter Sonne!Dein und meine Kinder, <...> Ich opfre Dir mit allem, was ich bin» [43, s. 145]).Внутреннее движение Генриха – это движение к Солнцу, «к обогащеннойсфере сознания» [351, s. 14], – так называет подобное свойство духа драматург.Он писал, что «солнце каждый раз новое, оно есть отражение в высшей степенисубъективного духа человека» [351, s.11]. Г.
Гауптман вводит особый термин –«солнечное сознание» [351, s. 25], оно свойственно Генриху в тот момент, когдаонобращаетсяквеликомудневномусветилу.Подобноеобращение,следовательно, может считаться высшей точкой, апофеозом нового рождения4617].Это отклик драматурга на важную для него фразу Новалиса: «Мы есть дети солнца и враги ночи» [348, s.145героя. У него теперь другое восприятие мира – солнечное, иное бытие – «горное»,сила творческой фантазии безмерна, глаза открыты и полны солнечного света.Огромное значение во внутренней структуре драмы приобретает и та песня,о которой Генрих говорит в своем монологе. Она слышится в перезвонеколоколов, созданных воображением героя, они поют о чем-то давно утраченноми забытом («es singt ein Lied, verloren und vergessen»), эту песню знает каждый, ноне слышит ее, звучание песни особое – это то боль соловья, то смех голубя, от нееломается лед в человеческой груди, уходят ненависть, злоба, ярость, всерастворяется в горячих, горячих, горячих слезах («zerschmelzt in heisen, heisen,heisen Trannen»).
В литературоведении закрепилась точка зрения, что Г. Гауптманнамеренно не вносит ясность в саму идею песни, только М. Шнайдевинвысказывает предположение, что «в данном случае речь идет о мировыхулучшениях в целом» [438, s. 58]. Думается, что в данном случае надо вести речьне столько об абстрактно понимаемом всеобщем счастье, хотя нечто подобноевполне ощутимо в речах мастера-литейщика, сколько о центральной мыслисамого драматурга о возвращении мира к своим начальным истокам – к«Wiederkunft».
Тогда (и только тогда!) колокола сами начнут звучать, миробновится, боги найдут золотой диск и будут им играть.Чрезвычайно важна заключительная часть монолога Генриха. Моментвоцарения всеобщей гармонии, когда происходит слияние «Wiederkunft» и«Wiedergeburt», все подойдут к церкви, туда, где освобожденный силою Солнцамертвый спаситель начнет шевелиться. Он, весь освещенный солнечными лучами,сияет сам, смеется, полон вечной юности, снисходит к людям с небес:Wo endlich, durch der Sonne Kraft erlostDer tote Heiland seine Glieder regtUnd strahlend, lachend, ewiger Jugend vollEin Jungling, in den Maien niedersteigenВ литературоведческих работах данный «солнечный» монолог героя Г.Гауптмана отмечается как один из тех, которые связаны с солярным культомнемецкого драматурга.
В некоторой степени это действительно так, однако146подобные трактовки требуют корректировки, дополнения и уточнения. В первуюочередь необходимо обратить внимание на то, что подобные «солнечные»монологи не совсем подходят под определение культа. В них драматургпоэтически воплощает те признаки и принципы индивидуальной религии, окоторой он говорил в своих автобиографических работах и теоретическихсочинениях. Следует иметь в виду и тот факт, что К. Штерн, книгу которого«Исчезновение и становление» часто упоминает Г.
Гауптман, приводит примерытак называемых «солнечных героев – это Будда, Зороастр, Геркулес, Бальдер,Зигфрид, Христос, все они воплощают древний миф о природе, борьбу света стьмой» [266, с. 237]. К таким «солнечным» героям следует отнести и мастералитейщика, тем более что он весьма недвусмысленно называется в драмеБальдером, мечтающим создать храм Солнца высоко в горах47. Именно там, какявствует из текста, «солнечный» бог Христос, представленный Г. Гауптманом вобразе юноши, засверкает в солнечных лучах во всем своем великолепии.
Кспасителю люди потянутся именно потому, что он юный, прекрасный, светлыйбог, несет им добро, свет и мистическую радость. Восприятие Христа как«солнечного» бога составляет, писал драматург, «важнейший поэтическийпостулат индивидуальной религии, выявляет <...> ее внутренний солнечный свет,который и есть надземный источник всяких возвышенных чувств» [352, s.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
