Диссертация (1155344), страница 6
Текст из файла (страница 6)
Нельзя сводить его роль к однойлишь фигуре “идейного вдохновителя” реформаторов Шатова,Шигалёва, Кириллова. Его образ куда значительнее: НиколайСтаврогин – чистое воплощение тёмных сил, колеблющих русскийнарод, уводящих его от божественногопредназначения. Этоодновременно человек без Бога в душе – и обожествлённый человек,властитель дум. Неслучайно ему дано имя святого, особеннопочитаемого в России – Николая Чудотворца. Отчество Всеволодовичтакже имеет очевидный подтекст: господин, владыка, наконец –“Князь”, о котором говорится в черновых материалах к “Бесам”.Фамилия же его восходит к самому узнаваемому христианскомусимволу – распятию (от греческого “ставрос” – “крест”).Первоначально задуманный просто как “Князь”, в черновике от7 марта 1870 г. Ставрогин получает от Ф. М. Достоевского ужеследующую характеристику: “Развратный человек и высокомерныйаристократ”. Ещё через 8 дней он приобретает новое свойство: “Князь– человек, которому становится скучно”.
Проходят две недели, и 29марта 1870 г. Достоевский делает в черновике запись: “Весь пафосромана – в Князе, он герой. Всё остальное движется около него как вкалейдоскопе”[84:68]. Ставрогин становится главным героем “Бесов”.Удивительнее всего характеристика персонажа, данная Ф. М.Достоевским в письме Каткову уже в октябре 1870 г.: “Это другоелицо (Николай Ставрогин) – тоже мрачное лицо, тоже злодей, – номне кажется, что это лицо трагическое, хотя многие, наверное, скажутпо прочтении: “Что это такое?” Я сел за эту поэму об этом лице39потому, что слишком давно уже хочу изобразить его. Мне очень,очень будет грустно, если оно у меня не удастся.
Еще грустнее будет,если услышу приговор, что лицо ходульное. Я из сердца взялего”[96:464].Ставрогин – единственный из действующих лиц романа, кто нескрывает, что для него отрицание каких бы то ни было идеаловзаключается в чистом, последовательном нигилизме. Этот нигилизмнепредполагаетотрицаниясуществующейфилософиирадивозведения чего-то нового, это чистое прославление небытия. Всущности, как герой романа Ставрогин тем и уникален, что он ничегоне скрывает под масками и иллюзиями. В известной степени егосамого не существует как духовной личности: Ставрогин – чистыйдух небытия, прекрасно это осознающий и терзаемый этимосознанием. Он знает, что за его поступками не стоит той высшейреальности, которую пытаются увидеть окружающие его люди. Дажесмерть его воспринимается читателем не столь трагично, как егожизнь, потому что в сущности только она одна и символизирует егосамоопределение.Надо заметить, что в своём докладе “Русская трагедия” от 2февраля 1914 г.
в московском религиозно-философском обществе этумысль одним из первых высказал С. Н. Булгаков. Согласно егоинтерпретации этого образа, Николай Ставрогин воплощает в себеконцепцию абсолютного Ничто, существующего исключительно засчёт разрушительного влияния на окружающих, “поглощения ихэнергий”. Булгаков видит в нём медиума, проводящего сквозь своюдушу тех самых бесов в мир. Однако в таком случае Николай40Ставрогин – всего лишь жертва манипуляций злых духов, а ненастоящий “бес”.Подобный взгляд на центральный образ романа (а, вероятно, ина одного из самых значимых героев русской литературы вообще),побудил Вячеслава Иванова в ответной статье изложить свой взглядна Ставрогина. Для Иванова категорически неприемлемо отношение кгерою Достоевского как “орудию злых духов”.
По Иванову,Ставрогин сам – злой дух. Что ещё важнее, он действует абсолютноосознанно, утверждая своё разрушительное начало и “проверяя”реакцию окружающих на его поступки.Это ближе к замыслу самого Достоевского (испытание самогосебя, страстное желание удивлять всех наглыми выходками, желаниеопуститься в бездну), но вместе с тем противоречит словам авторакасательно того, что Ставрогин не руководствуется самолюбием, а егоэксперимент над самим собой, хотя и зиждется на провокациях, непреследует испытание окружающих как самоцель.Образ этого демонического персонажа не автономен, онпроникает вглубь “бесовской” иерархии и подспудно влияет наобразы других героев. Кириллов, Шатов и Верховенский-младший вопределённом смысле могут рассматриваться как воплощения техлогических построений, которые могли бы стать частью философииСтаврогина, однако которые Достоевский остерёгся совмещать впсихологии одного персонажа.Давно замечено, что наряду с менее значимыми персонажамиромана вышеупомянутая четвёрка “бесов” (Ставрогин, Кириллов,Шатов и Верховенский) оказывается способна на сочетание и41пропагандусамыхразнородных,нередко–противоположныхявлений.
И если в некоторых случаях мы видим только запутавшихсяв противоречиях нигилистов (яркий пример подобного персонажа –философ Шигалёв), верно и обратное: зачастую мы можем говорить охарактерном для Достоевского совмещении самых парадоксальныхначал в пределах одного образа.Так,показательна“необязательного”дляфилософияосновноговсюжетакакой-тогероя–степениинженераКириллова, образ которого можно вполне уверенно назвать самымантинародным, антинациональным в романе.
Как и другие “бесы”,Кириллов одержим своей идеей, разрушительное значение которойхорошо просматривается в следующем диалоге:— Он придёт, и имя ему человекобог.— Богочеловек?— Человекобог, в этом разница.Эта формулировка, восходящая, пусть даже в значительноискажённом виде, к христианской символике, выводит проблемустановления “нового человека” на религиозный уровень. СогласноКириллову, человек не будет свободен до тех пор, пока неосвободится от прежнего бога.
Нельзя не заметить, что дляобщественного сознания рубежа веков эта мысль явилась одной изсамых назревших, глобальных и привлекательных.Среди исследователей начала XX в. сложилось мнение (впервыеозвученное самим Мережковским), согласно которому вся сутьКирилловазаключаетсявдоведённомдологическогоконцаницшеанстве и сумасшествии. Например, Д. С. Мережковский писал:42“Сумасшествие Кириллова и Ницше — только первое слабое веяниеэтой неизбежной, всемирно-исторической заразы безумия”[160:184-185].Соглашаясь с выводом Мережковского, мы, однако, добавим, что вобразе Кириллова мы сталкиваемся с одним необычным моментом,который не может не обратить на себя внимание читателя.
Несмотряна резкость своего тезиса о человекобоге, Кириллов не ищет зла инасилия как самоцели, он жаждет только полного и окончательногоосвобождения души. Более того, он экстраполирует свою теориюосвобождения на окружающих, хочет увидеть свободным всёчеловечество.Для Кириллова Бог – это боль страха смерти, и толькоизбавившись от этой боли, человек обретёт то спокойствие, которогоон так долго искал. “Жизнь есть боль, жизнь есть страх, и человекнесчастен… Теперь человек жизнь любит, потому что боль и страхлюбит… Будет новый человек, счастливый и гордый”[92:112].Человек,поКириллову,должениперестатьсоздаватьпотомство, потому что когда “цель будет достигнута”, люди будут какАнгелы Божии. Формулируя это утверждение, Кириллов вспоминаетслова Иисуса, которыми тот отвечал саддукеям, отрицавшим идею овоскресении: “…в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, нопребывают как Ангелы Божии на небесах”.
Это и есть цельКириллова,мнящегосебяновымМессией,освобождающимчеловечество от его мнимого Бога.Краеугольный камень этой теории аналогичен центру любойнигилистическойидеи:этоатрибутсвоеволия,построенияиндивидуальной, возможно – эксклюзивной для самого теоретика43нравственной системы.Само собой, для Достоевского, не представляющего и недопускающего какой бы то ни было морально-этической парадигмывне христианского сознания, этот путь неприемлем. Однако именноэто и позволяет ему довести концепцию человекобога до логическойкрайности, заменив уже звучавшее в произведениях Достоевскогоутверждение “если Бога нет, то всё позволено” новым: “Если нет Бога,то я сам Бог!”.А коль скоро религиозное сознание продуцирует невыносимуюдля Кириллова “боль страха смерти”, неудивительно, что итогом егофилософиистановитсяидейноесвоеволия,символизирующийсамоубийство,идоказывающийактвысшегобесстрашиечеловекобога перед посмертной расплатой.
В этом логическомпостроении содержится один очень характерный для Достоевскогопарадокс: чем больше Кириллов убеждается в необходимостиабсолютной свободы, тем острее он чувствует, что обязан проявитьсвоеволие. Это последнее обязательство и становится катастрофой еготеории: подсознательное сопротивление собственному решениювынуждает Кириллова против воли бороться за жизнь, которую онотвергает с такой безапелляционностью. Сцена самоубийства этого“человекобога”, теряющего всякий человеческий облик (вспомним еголихорадочные восклицания, “восковую фигуру”, попытку откуситьПетру Степановичу палец), лишена всякой величественности и приэтом наполнена ужасом и омерзением перед нелепой смертью.Самоубийственная философия, сформированная Достоевским втеории человекобога Кириллова, почти на два десятка лет опережает44“кампанию против морали” Фридриха Ницше, которая, впрочем,полнее раскрывает идеи, положенные в основу этой теории.
В работе“По ту сторону добра и зла” Ницше писал: “В человеке тварь и творецсоединены воедино: в человеке есть… глина, бессмыслица, хаос; ноесть и творец, ваятель... – понимаете ли вы это противоречие?”[205:346347]Как и самопровозглашённый человекобог Кириллов, истинноницшеанский сверхчеловек начинает внутреннюю борьбу для того,чтобы истребить в себе тварное начало и развить творческое.Ещё более показателен здесь ответ немецкого философа навопрос, почему христианство, будучи “религией слабых”, занялодоминирующее положение в европейской культуре. По мнениюНицше – и здесь мы подходим к тождеству сверхчеловека счеловекобогом Кириллова, – человек как индивидуум может желать“ничто”.
Именно в этом желании он усматривает первоосновунигилизма: отвергнув любую систему положительных ценностей какнесостоятельную, индивидуум встаёт на путь самоуничтожения,проявляя волю к последнему, что осталось в его власти – ксамоистреблению. В этой концепции явно слышатся интонациисамоубийцы Кириллова: проявление воли к самоуничтожениюоказывается для индивидуума привлекательнее, чем отказ отпроявления воли к чему бы то ни было.Но вернёмся к роману Достоевского. Легко заметить, что тезисКириллова частично перекликается с концепцией другого важногоперсонажа, раскаявшегося нигилиста Шатова, хотя тот и берёт заоснову другую точку опоры, совсем не похожую на “атрибутсвоеволия” Кириллова.45Шатовподчёркнутоблизокрусскойидее,активнопропагандирует “Бога в народе” – однако его, как и Кириллова, этотБог мучает.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
