Диссертация (1155344), страница 20
Текст из файла (страница 20)
При более пристальном рассмотренииэтого лексико-смыслового ряда становится ясно, что не только вразных произведениях, но подчас и в пределах одного стихотворенияРоссия воплощается у него в образах «омута» и «невесты», «матери» и«безумия», «империи» и «рабыни».Разумеется,всёэтобольшейчастьюкасаетсяобразасовременной ему России. Но каким М. Волошин видел будущеесвоего народа?«России нет – она себя сожгла», - заключает поэт. И тотчас жедобавляет: “Но Славия воссветится из пепла!”[41: 123]Идея Славии имеет больше общего с мифическим состояниемблагополучия и просветления, трактуемым в христианско-библейском140ключе, чем с политико-государственными образованиями. ДляВолошина Славия – полуутопический Божий Град, находящийся “нетолько за гранью политики и социологии, но даже за гранью времён”.Поэт добавляет: “Путь к нему – вся крестная, страстная историячеловечества.
Я не могу иметь политических идеалов потому, что онивсегда стремятся к наивозможному земному благополучию икомфорту. Я же могу желать своему народу только пути правильногоипрямого,точносоответствующегоегоисторической,всечеловеческой миссии. И заранее знаю, что этот путь — путьстрадания и мученичества. Что мне до того, будет ли он вести черезмонархию социалистический строй или через капитализм, — все этотолько различные виды пламени, проходя через которые перегорает иочищается человеческий дух.
Я равно приветствую и революцию, иреакцию, и коммунизм, и самодержавие”[105: 115]В этом признании отчётливо звучит убеждение, уходящеекорнями ещё в Евангелие – убеждение, согласно которому лишь послесмерти возможно обрести искупление и покой. Для Волошина (как идля нашего исследования) эта концепция особенна важна потому, чторечь идёт не об абстрактно-мифическом «царстве небесном», но опринципиально новом укладе жизни, реальном и достижимом.Не об этом ли говорил Достоевский, когда в феврале 1877 годаписал в “Дневнике…”: “Важна лишь решимость ваша делать всёради деятельной любви <…> Скажут, что это фантазия, что это“русское решение вопроса” – есть “царство небесное” и возможноразве лишь в царстве небесном <…> [но] в этой фантазии “русскогорешения вопроса” несравненно менее фантастического и несравненно141более вероятного, чем в европейском решении”[99:66].Впрочем, не станем отрицать, что концепция М.
Волошинанесколько разнится с “христианским социализмом” Достоевского,описанным в заметке “Социализм и христианство”[148:246-250]. Помнению Достоевского, “земледельцы и суть государство, ядро его”, а“кто обрабатывает землю, тот и ведёт всё за собою”[94:426].У Волошина представление о Божьем Граде тесно связано систориософским восприятием времени как неразрывной чередыиспытаний, лишь пройдя через которые, русский народ будет вправеобрести мир и покой.Последнее хорошо прослеживается в стихотворении “Европа”(1918 г.), в котором тяготы революционной жизни сравниваются скесаревым сечением.
Мукам рождения нового мира Волошинпротивопоставляет веру в его будущее, озарённое божественнымсветом:Пойми великое предназначеньеСлавянством затаённого огня:В нём брезжит солнце завтрашнего дняИ крест его — всемирное служенье.Роль Славии (будущей России) как мессианского государства,задача которого состоит в кротости и служении, упомянутанеслучайно. Волошин снова использует противопоставление Россиикак смиренной божьей рабыни и мятежной России времён революцийи войн. Лишь осознав и приняв свою роль как Божьего служителя,государство российское может обрести право стать Славией:Двойным путем ведет его судьба 142Она и в имени его двуглава:Пусть SCLAVUS – раб, но Славия есть СЛАВА.Впрочем,торжественныйдухстихотворениянедолженобмануть читателя: для победы Божьего царства нынешняя Россияобречена погибнуть. Так, через несколько лет после написаниястихотворения «Европа», уже к середине 20-х годов, Волошин даствесьма неутешительную оценку как современной ему России, так ичеловечеству в целом.Явственно эта оценка прозвучит в книге «Путями Каина», надкоторой Волошин работал не один год.
В этом произведении поэтизлагает свои культурно-историософские взгляды, с прискорбиемотмечая, что в книге он также озвучивает все свои “социальные идеи,большей частью отрицательные”.Будучи не только художественным произведением, но икультурологическим исследованием, посвящённым России, книга“Путями Каина” характеризуется временным отступлением автора отобраза Славии.
Речь не идёт об отказе от его веры в грядущееторжество Божьего Града, однако Волошин почти открыто признаёт,что человечество в своём нынешнем виде должно исчезнуть, уступивместоновому,одухотворённомупоколениюлюдей.Сделатьозвученный вывод нам позволяет финал поэмы. В этой последнейглаве, символически озаглавленной “Суд”, предвещается гибель всегочеловечества, и в интерпретации автора эта судьба предстаётодновременно неотвратимой и необходимой.В какой-то степени пролить свет на двойственный образ Русипомогает стихотворение «Дикое поле», написанное поэтом в 1920 г.143Будучи страстным любителем восточной области Крыма, которую онвслед за Гомером называл Киммерией, Волошин не мог не обратитьвзгляд в глубину истории этих земель:Долго Русь раздирали по клочьямИ усобицы, и татарва.Для Волошина Русь – страна, с самого начала обречённаяпринимать на себя удары, предназначенные Европе.
Её мессианскаяроль заключается в том, чтобы исцелить духовные стигматы Востокаи Запада подобно ранним святым, которые, как отмечает автор в своейлекции «Россия распятая», “переживали крестные муки Христа стакою полнотой веры, что сами удостаивались получить знакираспятия на руках и на ногах”.Русь! встречай роковые годины:Разверзаются снова пучиныНеизжитых тобою страстей,И старинное пламя усобицЛижет ризы твоих Богородиц.Россия испокон веков несёт крест и своих, и чужих злодеяний,называемых поэтом «страстями» и «пламенем».
Неудивительно, чтоВолошин называет её грешной, тёмной страной – и в то же время неможет отрицать святость её вечной миссии. О бесконечномвозвращении этих «страстей» с каждым историческим циклом, как и овере в божественное предначертание этой борьбы, говорится взакономерном финале стихотворения:Всё, что было, повторится ныне…И опять затуманится ширь,144И останутся двое в пустыне –В небе – Бог, на земле – богатырь.Таким образом, идея противоречивой русской природы саматрактуется у Волошина двойственно: страдания Руси одновременнопорождены русским народом и возложены на неё Богом.Эта мысль прослеживается и в более позднем стихотворенииавтора “Благословение” (1923 г.) Контрастность и двойственностьвыражена в нём как на смысловом, так и на лексическом уровне: ужеоткрывающиестроки(«Благословеньемое,какгром!/Любовьбезжалостна и жжёт огнём./Я в милосердии неумолим») построены насочетании слов, обладающих, казалось бы, противоположнымиконнотациями: благословенье – гром, любовь – безжалостность,милосердие – неумолимость.Но в этом нескончаемом испытании и состоит христианскаяжертвенность Руси:И каждый твой порыв, твой каждый стонОтмечен Мной и понят и зачтён.Последниестрокистихотворениявыступаютвролисвоеобразного продолжения стихотворения «Суд», написанногоВолошиным почти за десятилетие до него:НебоРазодралось, как занавес,Иссякло время,Пространство сморщилосьИ перестало быть...(«Суд»)145А из тебя, сожженный Мной народ,Я ныне новый выплавляю род!(“Благословение”)Историософские взгляды заставляют поэта искать связи междусобытиями русской революции и историческими бунтами.
Пытаясьопределить, что ждёт его родину, поэт исследует историческиедокументы и многочисленные дневники. Так возникает цикл“Пламена Парижа”, в котором бунт и террор показаны какэкстатическое упоение народа собственной ненавистью. В такихстихотворениях,как“ГоловаmadamedeLamballe”,“ВзятиеБастилии”, “Взятие Тюильри”, “Термидор”, чувствуется невериеавтора в социополитические идеалы революционеров. Описываемые вних события для Волошина – не более чем психологический всплеск,сдержать который может только религия.Мрачные события Первой мировой войны переплетаются втворческом восприятии автора с событиями французской революции–иневпоследнююочередьзнаменитымиСентябрьскимиубийствами, которым посвящено отдельное стихотворение: “Головаmadame de Lamballe”.Горькиестрокистихотворениябуквальнопропитаныатмосферой трагизма и ужаса перед народным судом, которыйВолошин сравнивает с вакханалией.
В этом отношении “Головаmadame de Lamballe” выступает в качестве пугающего пролога кследующему стихотворению цикла, “Две ступени”, адресованномуМарине Цветаевой. Нетрудно увидеть образное родство в строках “И,146казалось,набалевВерсалеПлавный танец кружит и несёт…”[цит.по 5]я—/(“Голова madame deLamballe”) и “Бастилия взята.
Предместья торжествуют./ На пикахголовыИБертьепобедители,идерасчистивЛоней./откамней/Площадку, ставят столб и надпись: “Здесь танцуют”[цит. по 5] (“Двеступени”).Какимужасающимискажениямподвергаетсянравственный, христианский стержень народа, когда национальныефлаги и торжественные знамёна толпа заменяет отрубленнымиголовами на пиках? Кроме того, сквозной для обоих стихотворенийобраз танца выступает в роли зловещего символа вакханалии, вкоторую пускается ослеплённый народ, жаждущий кровавого суда ирасправы.Грехопадениеосуществилось:“кровавыйМессия”становится единственным пророком толпы.Последнеестихотворениихорошоцикла,прослеживается“Термидор”,взаключительномподводящемчертуподтрагическими событиями революции и войны:Звучат слова: “Верховный жрец закланий,Весь в голубом, придет, как Моисей,Чтоб возвестить толпе, смирив стихию,Что есть Господь! Он — избранный судьбой,И, в бездну пав, замкнёт её собой…Приветствуйте кровавого Мессию!” [цит.
по 5]Идеологический бунт перерастает в открытое богоборчество.Жажда крови охватывает парижан не в конкретно-психологическомсмысле – нет, Волошин выдвигает её на всеобще-духовный,147всечеловеческий уровень. Уже не Париж, но весь “мир жаждетжертв, великим гневом пьян”. Что может насытить этот бесовскойпорыв? Чья голова может “уравновесить” чашу весов в руках смерти?“Твоя, Максимильян!” – восклицает поэт, осознавая, что никто в этистрашные годы не защищён от террора, от хищнического поискановых жертв пьяной от гнева толпой.С точки зрения контрастности образов композиция циклапостроена безупречно: если в начале цикла “ветр доносит запахпашни” и “сверкают зимние созвездья”, а поэт признаётся впронзительной тоске, с которой он вспоминает “каждый каменьвещей мостовой/ И каждый дом на набережных Сены”, то взавершающем стихотворении “Термидор” поэту приходится перейти кпростой констатации ужасов и трагедий войны: “Разгар Террора”,“Казнятпосотневсутки”,“Предместьяждутповальных язв”, “Париж в бреду”, “Кровь вопиёт”, “И гильотинемолитсянарод”.ДаженастилистическомуровнеВолошинобращается к нарочито сухому, безличному описанию кровавыхреалий парижского быта времён революции.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
