Диссертация (1155344), страница 12
Текст из файла (страница 12)
В творчестве П. Флоренского, С.Булгакова, Н. Бердяева и Л. Шестова заметно всё возрастающеетяготение к провозглашению первенства свободы человеческойличности и духовного творчества над самим бытием.В русскую философию конца XIX – начала XX возвращаетсяренессансноевосприятиемираичеловека,надолгиегодызадержанное в русской культурной среде идеями коллективизма ипоиска общего счастья, буквально пронизывающими передовуюсоциальную и философскую мысль России второй половины XIX в.Неслучайно Н. А. Бердяев, перечисляя экзистенциальныекатастрофы и перевороты, свидетелем которых ему выпало стать,прямо называет начало XX столетия “духовным ренессансом” своейотчизны.Будучи своего рода синтезом славянофильства и западничества,81русскаярелигиознаяфилософияпослужилапротивовесомтенденциям, преобладавшим в России в 60-80 гг.
XIX в. Между тем, собострением общественных противоречий второй половины столетияв русской философии появляются первые ростки индивидуализма,который вызывает весьма противоречивые отклики у писателей имыслителей эпохи. В частности, уже упомянутый Н. Бердяев в своейпосмертно опубликованной работе “Самопознание” отмечал: “ВРоссии индивидуализм...
был преодолён и была сделана попыткасоздать всенародную, коллективную культуру... У нас совсем не былоиндивидуализма,характерногодляевропейскойисториииевропейского гуманизма”[21:336]. При этом мыслитель подчёркивает,чтов русском творчестве получила распространение схожаяпостановка вопроса об отношениях личности и общества, в частности,прослеживающаяся в творчестве Ф.М. Достоевского.В этом свете необходимо особо подчеркнуть, что духовныйкризис, спровоцированный демократизацией отечественной культурыи неожиданно резким сошествием России с прежнего сословномонархическогопути,взначительноймеречерпалсвоюразрушительную силу в народном смятении, порождённом эпохойреволюций и войн начала XX века.За обновлёнными флагами и лозунгами новых политических ифилософскихначалпроступалилицатехсамыхносителей“маскарадных псевдонимов”[40:82], которых сделал предметом анализав своей лекции “Россия распятая” М.
Волошин.Особенно показательны в этом свете первые строки егостихотворения “Мир” (первоначально называвшегося “Брестский82мир”), написанного в Коктебеле по горячим следам переговоров сГерманией в Брест-Литовске:С Россией кончено... На последяхЕё мы прогалдели, проболтали,Пролузгали, пропили, проплевали,Замызгали на грязных площадях...Таким образом, Волошин воспринял и отразил в своёмтворчестве кризис духовного самосознания, о котором неоднократноговорилосьвыше.Религиозно-философскиевзглядыВолошинапрошли серьёзные испытания в один из самых кровавых периодоврусской истории, что не могло не сказаться на его мировосприятии.Размышляя над социальными потрясениями, всколыхнувшимирусское общество начала столетия, Волошин всё чаще вспоминает оГраде Божьем, “сказочном” Китеже, скрытом от “татар”.
Путь тудатакже возможен лишь через примирение со своей землёй, еёпреобразование вчерашним рабом, который:...Воздвигнет сломанный престол,А сам уйдёт молчать в свои берлоги,Работать на полях, как вол.И, отрезвясь от крови и угара,Царёву радуясь бичу,От угольев погасшего пожараЗатеплит ярую свечу.В творчестве М. Волошина любовь к русской земле неразрывносвязана с верой в её мессианскую роль.
В глазах поэта “вся Русь —это Неопалимая Купина, горящая и несгорающая сквозь все века83своей мученической истории”[40:80]:Мы погибаем, не умирая,Дух обнажаем до дна.Дивное диво - горит, не сгорая,Неопалимая Купина!В ветхозаветном образе Неопалимой Купины поэт уподобилРоссию богоизбранному народу, который пошёл вслед за Моисеем илишь ценой колоссальных физических и духовных испытаний сумелобрести свободу по воле Божьей. Особенно показателен в этом светевыбор стихотворения, которое при создании так и не опубликованнойкниги (“Неопалимая Купина”, 1917-1919 г.) поэт ставит на первоеместо. Речь идёт о стихотворении “Россия”, в котором М. Волошинвысказываетсвойвзгляднародину,ввысшейстепенипротивоположный господствующему среди его современников:Люблю тебя побеждённой,Поруганной и в пыли,Таинственно осветлённойВсей красотой земли.Едва ли какой-либо другой образ России удовлетворил бырелигиозную жажду поэта более, чем духовное возрождение,следующее за поражением в материальной, земной войне.
Возможно,здесь следует остановиться на такой спорной теме, как стремлениепоэта к познанию духовной сущности мира через страдание. Всоответствии с мироощущением М. Волошина, достичь вознесения иблаженства можно только в смирении и терпимости. Он отвергаетобраз победившей России, одолевающей “зло сражений” – “горшим84злом”. Понимание высшей сущности своей страны поэт видит впричастности к её бедам, в молитве.Последнееутверждениедаженалексическомуровнеперекликается с поучениями старца Зосимы: “Взять ли силой алисмиренною любовью?” Всегда решай: “Возьму смиренною любовью”.Решишься так раз навсегда и весь мир покорить возможешь”[98:358].Об этом же Достоевский пишет А. Н. Майкову в письме 20марта 1868 года: “Да, любовное, а не завоевательное началогосударства нашего <…> есть величайшая мысль, на которой многосозиждется…”[57, II том:100].Но как смирение и любовь спасут человечество, если они неспособны преодолеть зло? В своей статье “Судьба добра и красоты всветегуманизмаДостоевского”исследовательМ.Бабовичпредполагает, что, по убеждению великого писателя, “на трагическуюсудьбу добра и красоты надо смотреть <…> как на предупреждение отом, что борьбу против мирового зла надо планировать на долгийсрок”[102:106].
О необходимости не просто действовать по совести внастоящий момент, но и сеять добро для грядущих свершений (то естьрастить новое, нравственно чистое поколение), писал и самДостоевский: “Любовью лишь купим сердца детей наших, а не однимлишь естественным правом над ними” и “О, если научитесь любитьих, то, конечно, всего достигнете. Но ведь даже и любовь есть труд,даже и любви надобно учиться”[99:213].Эти слова были навеяны реальным случаем, описанным в“Дневнике писателя” за июль-август 1877 г.
В нём Ф. М. Достоевскийрассматривает известное на тот момент дело, когда дети, которых85приучили к жестокости, высекли прутьями лицо своей мёртвойсестры. Мы можем только гадать, в какой мере этот случай могповлиять на решение Достоевского наделить Николая Ставрогина иФёдора Карамазова ожесточённой страстью к порке для вымещениязлобы, как приходится нам гадать и о том, не вызывал ли этот случайтакой интерес со стороны Достоевского из-за наличия похожей сценыво сне Раскольникова из “Преступления и наказания” (об этомдальше). Однако наверняка мы можем говорить о том, чтоДостоевскому свойственно верить в исцеляющую силу любви и чтотолько любовь, по мысли великого писателя, могла помочь человекуспасти свою душу от той озлобленности, которая и толкает невинныедуши на совершение гнусных поступков.Неслучайно в заметке “Фантастическая речь председателя суда”в августовском номере “Дневнике писателя” за 1877 год, где Ф.
М.Достоевский, имитируя вымышленную речь судьи человечества,выражает свою мысль следующим образом: “Любовь столь всесильна,что перерождает и нас самих <…> Да совершится же этосовершенство и да закончатся наконец страдания и недоуменияцивилизации нашей! А теперь ступайте, вы оправданы…”[99:214].Подобныйвзгляднабессмысленнуюжестокостьреволюционеров – как и на необходимость преодолевать это“карамазовское начало” силой любви – близок и МаксимилиануВолошину.Именно религиозно-нравственный нигилизм, который Волошинвслед за Достоевским именует “бесовщиной”, становится ключевойтемой многих его стихов о революции: “духи мерзости и блуда…86стремглав кидаются на зов, / Вопя на сотни голосов”; “нежитьхлынула в сей дом / И на зияющем престоле, / Над зыбким морокомболот, / Бесовский правит хоровод” (“Петроград”); “те бесы шумны ибыстры” (“Трихины”); “Расплясались, разгулялись бесы / По Россиивдоль и поперёк” (“Северовосток”).Впрочем, как и сам Ф.
М. Достоевский, М. А. Волошин нередкоприбегает к синонимам слова “бесы”. В статье “Пророки и мстители.Предвестиярусскойреволюции”, написаннойв1906г.,онконстатирует: “Появились эти новые трихины — существа, одаренныеумом и волей, которые вселяются в тела людей”[39:207]). Помимопрямогозаимствованияслова“трихины”изроманаФ.М.Достоевского “Преступление и наказание”, М. А. Волошин описываетвидение Раскольникова, замечая при этом, что в книге Достоевского“уже есть все, что совершается, и много того, чему суждено ещеисполниться”[39:189]Россию времён революции и войны поэт уподобляет загнаннойлошади, которую жестокий погонщик наотмашь бьёт по глазам – “покротким глазам”. Этот образ служит прямой отсылкой ко снуРаскольникова о загнанной лошади из “Преступления и наказания”Ф.М. Достоевского, который также восходит к стихотворениюНекрасова “До сумерек”. Особенно важен здесь образ лошади каккормилицы, благодетельницы, на которую взбесившийся хозяинвзвалил непомерный воз и которую хлещет по плачущим глазам.Неслучайно бушующую в Европе войну поэт соотносит с огнём,лавой, бичами пламени.
Ни один другой образ не смог бы ярчепередать волошинское видение России как библейской Неопалимой87Купины – объятой пламенем, но несгораемой. В следовании этомуобразу – спасение русской культуры. Уход же народа от своегопредназначения ведёт к потере национальной идеи, а следовательно –нигилизму.Война оказывает на мировосприятие поэта колоссальноевоздействие.Последниееёгодыотмеченыстремительнымизменением взглядов Волошина на антропософию: попытки познатьжизнь через сверхчувственное восприятие мира в глазах художникапроявляют себя как несостоятельные.Поэтому было бы ошибкой подменять религиозное началостихотворения “Россия” антропософским содержанием, даже невзираяна важное место, которое занимало учение доктора Р. Штайнера вмировосприятии поэта в первые годы Первой мировой войны.Сугубо штайнеровский подход к познанию человеческойсущности (“Под антропософией я понимаю научное исследованиедуховного мира...
которое, прежде чем пытаться проникнуть всверхчувственный мир, сначала развивает в познающей душебездеятельные в обычном сознании и обычной науке силы”[цит.перестаётсоответствоватьдуховнымзапросампо 6])Волошина.Неудивительно, что уже в начале 1915 г., в дни “безвольноготомления мысли”, поэт признаётся в желании “развоплотиться”,покинуть мир, охваченный ужасом “оголтелой, стынущей земли”.Характерно, что уже во втором стихотворении сборникапроскальзываетмотивединствапобедителейипобеждённых,связанных пролитой кровью, который затем неоднократно повторитсяв других произведениях автора:88В эти дни нет ни врага, ни брата:Все во мне, и я во всех... [цит. по 5]Совершеннозакономерно,чтоодноизцентральныхстихотворений книги названо по аналогии с величайшей из катастроф,предсказанных Библией, — священного Армагеддона.Едва ли случаен здесь и порядковый номер произведения:нетрудно понять, что, будучи девятым стихотворением сборника,“Армагеддон” воплощает космическую константу сакрального числадевять, соответствующего в определённых мифологиях началу иконцу жизненного цикла.Сюжетный материал для стихотворения поэт черпает в“Откровении” Иоанна Богослова, которому посвящён и эпиграф“Армагеддона”: “Три духа, имеющие вид жаб...
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
