Диссертация (1155344), страница 11
Текст из файла (страница 11)
“Вы дотого полно и тонко схватили то, что я хотел выразить Базаровым <…>точно Вы в душу мне вошли и почувствовали даже то, что я не счёлнужным вымолвить”[101:175], – пишет И. С. Тургенев. Более того, оБазарове Достоевский вспомнит ещё раз в 1863 году в “Зимних72запискахолетнихвпечатлениях”,гдеонопишетегокак“беспокойного и тоскующего” человека и отметит в нём “признаквеликого сердца, несмотря на весь его нигилизм”[101:176].Однако эти моменты согласия и понимания ограничены толькочастными сторонами героев, определёнными чертами их личности.Достоевский искренне верил, что путь России обособлен от Запада,причём именно России предстояло извлечь настоящий урок изевропейского духовного кризиса.Весьма примечательно в этом смысле и то, что Достоевскомусвойственно выводить проблематику как художественных, так ипублицистических произведений на общенациональный уровень.Безусловно, в его творчестве часто упоминаются подлинные города,лица и даже улицы: например, давно установлено, что под городамиК-в и Ч-в в “Записках из мёртвого дома” подразумеваются Киев иЧернигов, а в губернии Р., в которой проживает семья Раскольникова,нетрудно угадать Рязанскую губернию, история которой тесно связанас русским раскольническим движением.
Однако всё это – не более чемлюбопытные частности и отсылки, и останавливаться на этомподробно мы не будем. Гораздо важнее для нас то существенноеобстоятельство, что Достоевского волнуют духовные колебания ипреступления против человеческой нравственности, знакомые непросто всему русскому народу, но и всей современной цивилизации.НеслучайноизвестныйжурналистВячеславПолонскийзамечает на страницах книги “Бесы”: антология русской критики”, чтодаже город в романе “Бесы” оставлен без названия совершенносознательно.73“Город этот, конечно, Русь, Россия – но не с одного боку, а всяцеликом, со всех сторон – таков был размах Достоевского” – пишет В.Полонский.
– “…автор преображал всю страну, превращал её втрагический балаган, с исступлением раскрашивал чудовищныемаски”[24:620].Уже через много лет после публикации романа “Бесы” и смертисамого Достоевского Максимилиан Волошин разовьёт концепциюобщенародного бесовства и трагического балагана в лекции “Россияраспятая”.ВнейонотзовётсянасловаДостоевскогоореволюционных настроениях как об “одной из современных фальшей”русскогообществаиназовётреволюционеровносителями“маскарадных псевдонимов”[40:82].Конечно, подобная общенародность романов Достоевскоговыходит далеко за пределы романа “Бесы”.
Твёрдое убеждениеДостоевского в том, что если по всей стране люди перестанутверовать, то начнётся кровопролитие, хорошо видно из диалогаФёдора Павловича и Ивана в романе “Братья Карамазовы”:– А всё-таки я бы с твоим монастырьком покончил, – признаётсяФёдор Карамазов. – Взять бы всю эту мистику да разом по всейрусской земле и упразднить, чтоб окончательно всех дураковобрезонить <…>, чтоб истина скорей воссияла.– Да ведь коль эта истина воссияет, так вас же первого сначалаограбят, а потом... упразднят”[цит. по 102:143-144], – замечает Иван.Комментируя этот диалог в статье “Вынесение приговораФёдоруПавловичуКарамазову”,известныйамериканскийисследователь Р.-Л. Джексон делает справедливое заключение, что74значение этого диалога состоит “не в том, что добро неизбежнопобеждает зло, но в том, что зло порождает зло, а великое зло частоведёт к катастрофе, – говоря словами Фёдора Павловича, “затмениюкак никогда”[102:144].КогдамывникаемвразмышленияДостоевскогоонациональной идее на страницах “Дневника писателя”, то, в первуюочередь,обнаруживаемабсолютнуюубеждённостьавторавнеобходимости внесения религиозных начал в социополитическуюсферу.
Достоевского не интересует краткосрочная победа тех илииных партий, движений или политических фигур, как не интересует ивопрос политического режима. Особенно хорошо это видно из егоразмышлений о природе государственной нравственности, которыеДостоевский описывает в февральском номере “Дневника писателя”за 1877 год:“Выступают политики, мудрые учители: есть, дескать такоеправило,такоеучение,такаяаксиома,котораягласит,чтонравственность одного человека, гражданина, единицы - это одно, анравственность государства - другое. А стало быть, то, что считаетсядля одной единицы, для одного лица - подлостью, то относительновсего государства может получить вид величайшей премудрости”[99:52].Исследователи Достоевского отметят, что буквально в апрелетого же года писатель оставил в своём журнале фразу “Не всегдавойна бич, иногда и спасение”[99:107], которую ему ещё долго будутставить в упрёк.
Но ведь и в этом случае автор говорит не о принятиисамой войны, а об одобрении народного единения перед лицом общейбеды. Последнее вытекает из статьи 1877 года “Спасает ли пролитая75кровь?”Для Достоевского вся суть политической борьбы заключается впротивостоянии идей о счастье всего человечества, допустимости илинедопустимостиподобногосчастья. Фактическивсянароднаяфилософия Достоевского, вся его государственная мораль направленана укрепление нравственного здоровья нации. Только тогда возможнапобеданадзарождающимсябесовством,толькотогданарод“несомненно более выиграет, даже и материально”.Тем не менее, Достоевский не просто говорит о возможностиспасения России через духовное очищение – он неоднократнопредсказывает тяжёлые испытания, ждущие её в случае “бесовскогоразгула”. Так, одним из главных святотатцев в творчестве Ф.
М.ДостоевскогонебезосновательносчитаетсяФёдорПавловичКарамазов. Описывая этого персонажа спустя четверть века послепубликации романа “Братья Карамазовы”, В. В. Розанов отмечал, что“…все стихии его духовной природы точно потеряли скрепляющийцентр <…> Нет более регулирующей нормы в нём”[179:61].Даже внешность Фёдора Павловича отражает его духовныйразлад, что хорошо видно из слов Дмитрия “…мне не нравилась егонаружность, что-то бесчестное, похвальба и попирание всякойсвятыни, насмешка и безверие”[93:136]. Не в последнюю очередь такуюреакциюДмитрияидругихперсонажейроманавызываетбеспрерывное пьянство Фёдора Павловича.
В сущности, за нескольколет до публикации “Братьев Карамазовых” Достоевский сам оставляетв январском номере “Дневника писателя” за 1876 год такую запись:“Образить – словцо народное <…> восстановить в человеке образ76человеческий. Долго пьянствующему говорят, укоряя: “Ты бы хотьобразил себя”. Слышал от каторжных”[102:138-139]. Но и в самом романезвучит это народное слово, причём из уст вовсе не каторжного и небезнравственного преступника, а самого старца Зосимы, которыйтакже призывает Фёдора Павловича образить себя.Неудивительно,чтоокончательноераскрытиеперсонажапроисходит в главе с характерным названием “За коньячком”, напротяжении которой Фёдор Карамазов бранит всё святое, пропустив“совсем лишнюю рюмку”. Эта глава обладает особым значением дляфилософского, религиозного и психологического аспектов романа,поскольку именно в ней звучат слова Карамазова “Ведь коли бог есть,существует, – ну, конечно, я тогда виноват и отвечу”.
Ещё важнееответ Ивана “Нет, нету бога <…> Нет и бессмертия”.И хотя позже Иван будет говорить Алёше, что лишь подначивалФёдора Павловича, играя на его злобе из простой мстительности,проницательный читатель понимает со всей очевидностью, что дажеесли слова Ивана не означают отказ от бога в религиозном смысле,психологически Иван оставляет и Фёдору Павловичу, и себевозможность для игнорирования божественных законов.В этой связи и гибель Фёдора Павловича может рассматриватьсяне как наказание свыше, а как возмедие за его грехи, осуществлённоедругими людьми. Даже если не Бог карает Фёдора Павловича, он всёравно гибнет из-за своей безнравственности и безбожия. По мысли Ф.М.
Достоевского, даже если человек не верует сам, преступленияпротив нравственности неизбежно окончатся для него трагедией.Метаниямеждурелигиозной77веройвБогаисугубопсихологическим отношением к нравственности свойственны исамому автору. Ещё при жизни (а куда активнее – после смертиписателя) недружелюбно настроенные к нему критики началиговорить о Достоевском как о человеке без веры, который лишьпритворялся, изображал себя верующим. Пожалуй, особенно хорошоэто видно из воспоминания современницы и хорошей знакомой автораВ.
В. Тимофеевой, засвидетельствовавшей нападки на Достоевского встатье“Годработысзнаменитымписателем”.Воткакоевоспоминание оставляет Тимофеева о религиозности Достоевского:“Никто не называет теперь Достоевского ни “юродивым”, ни“свихнувшимся”… Но Достоевского обвиняют теперь в притворнойрелигиозности <…>, в том, что он учил – чему сам не верил; чтотрагедией его жизни была неизбежная необходимость являться клюдям в мундире христианской морали <…> И читая и слушаяподобные обвинения, я всегда вспоминаю <…> он всегда к заутренеили к ранней обедне в эту церковь ходил. Раньше всех, бывало,придёт и всех позже уйдёт. И встанет всегда в уголок <…>, чтобы нена виду <…> Вот здесь, мне думается, и была его истинная трагедия.Величайшая, какая может быть на земле – трагедия неугомонной инеподкупной религиозной совести, в которой палач и мучениктаинственно сливаются иногда воедино”[200:195-196].Ответ на сомнения иных критиков в искренности своей верыуспевает дать и сам автор – причём буквально за несколько дней дособственной смерти, когда у него уже не было причин вводитьокружающих в заблуждение относительно своей веры.
В 1881 году оноставляет в своём дневнике заметку, исполненную одновременно боли78и гордости:“Мерзавцы дразнили меня необразованною и ретроградноюверою в Бога. Этим олухам и не снилось такой силы отрицания Бога,какое положено в Инквизиторе и в предшествовавшей главе, которомуответом служит весь роман. Не как дурак же (фанатик) я верую в Бога.И эти хотели меня учить и смеялись над моим неразвитием. Да ихглупой природе и не снилось такой силы отрицания, которое перешёля. Им ли меня учить!”[24:626]Тогда же, готовясь к выпуску февральского номера “Дневникаписателя” (который так и не увидел свет из-за смерти автора),Достоевский собирался ответить критикам следующими словами:“И в Европе такой силы атеистических выражений нет и небыло.
Стало быть, не как мальчик же я верую во Христа и егоисповедую, а через большое горнило сомнений моя осаннапрошла”[24:626]Недаром в самом романе Дмитрий Карамазов скажет своемубрату Алёше: “Тут Дьявол с Богом борются, а поле битвы – сердцалюдей”. Но эти слова не просто выражают точку зрению персонажа –они близки и самому Достоевскому.
Критик Вячеслав Полонскийоднажды удачно сравнил Достоевского с “двойником” из егособственного произведения и даже предположил, что “Достоевскийневерующий был вторым и (кто знает?) не настоящим ли”[24:626]автором “Братьев Карамазовых” наряду с Достоевским-христианином.В сущности, Достоевский так далеко зашёл в своей диалектике,что при составлении шестой книги “Братьев Карамазовых” (“Русскийинок”) чувствовал за неё ответственность “в том смысле, будет ли она79достаточнымответом”наморальныевопросы,поднятыевпредшествующих частях романа[101:153].Пожалуй, именно это высказывание, как никакое другое,позволяетнамперекинутьмостМаксимилиана Волошина.80ктворческомунаследиюГЛАВА II. СВОЕОБРАЗИЕ ПУТИ РОССИИВ ТВОРЧЕСТВЕ М.А.
ВОЛОШИНАНарядуссимволизмом,экспериментаторствомиакмеизмом,художественнымлитературнымавангардомпериодСеребряного века, к которому принадлежит творчество М. А.Волошина, подарил России и собственную, неповторимую ветвьфилософии, чрезвычайно неоднородной и противоречивой – однакообъединённой общим этическим и эстетическим началом.Своеобразным фундаментом философии Серебряного векапослужил запоздалый – по сравнению с западноевропейскойфилософской мыслью, – интерес видных деятелей русской культуры киндивидуальному бытию человека.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
