Диссертация (1155284), страница 14
Текст из файла (страница 14)
und 13. Jahrhunderts (2009-2012) [Eikelmann 20092012].1.6.4. Балтийская традиция в паремиологииВ латышском языке пословица обозначается термином sakāmvārds (букв.«говоримое слово»). В способе образования этого термина прослеживаетсясвязь с немецким словом Sprichwort, буквально означающим то же самое, чтообъясняется многовековым влиянием немецкой культуры и языка налатышский язык.
Исторически Латвия всегда отличалась многоязычием, чтопредставляет особый интерес для компаративной лингвистики.Исследователивпервыестализаписыватьиизучатьлатышскиепословицы в середине XVII столетия. В основном это были немецкиесвященнослужители – составители словарей и авторы филологических работ, вкоторых авторы стремились дать описание и эквиваленты немецкихфразеологизмов в латышском языке. В 1638 г. в Риге вышла в свет книгакурляндского теолога, пастора Георга Манцеля (1593-1654) PhraseologiaLettica, Das ist täglicher Gebrauch der Lettischen Sprache (Латышскаяфразеология.
Повседневное использование латышского языка). На титульномлисте написано: «Подготовлено Георгом Манцелиусом, земгалом, Св. Писаниялиценциатом». В главе VII Von der Thieren Namen. Ka ickkattru Lohpu jeb Swährussautß (О названиях зверей) Манцель приводит немецкую пословицу Je meerDienstboten je weniger Aufsicht (Чем больше слуг, тем меньше присмотра) и еёлатышский эквивалент Jo dauds Sunnu jo mas Sähtusarrgha (совр.
написание Jodaudz suņu, jo maz sētas sargu – Чем больше собак, тем меньше охрана двора),под которой делает специальную пометку proverb (пословица) [Manc 1638: 274].В других местах книги таких пометок нет.Известная латвийская исследовательница Эльза Кокаре (1920-2003)отмечала глубокое знание Г. Манцелем латышского фольклора, о котором72свидетельствуют его комментарии и пометки к латышским выражениям[Kokare 1988: 7]. Так, в главе VI, названной Von den vierfüssigen Thieren.
Noteem, katreems tschettras Kahjas gir (О четвероногих животных), авторприводит немецкую пословицу Wer frühe auffstehet/ der isset früh (Кто рановстаёт, тот рано ест). Рядом с латышским эквивалентом Kurrsch puttnis aggrezellahß / aggre slauka dägunting (совр. написание Kurš putniņš agri ceļas, agrislauka deguntiņu – Которая птичка рано встаёт, рано чистит клювик) Г.Манцель написал: «Это пословицеобразная песня у крестьян» [Manc 1638: 267].Эльза Кокаре указывает на цель собираемых пословиц – «помочьнемецким пасторам и светским чиновникам лучше овладеть языком местныхжителей, понять их характер, образ мыслей.
Об этом очень откровенновысказался Каспар Эльверс на титульной странице своего словаря (Libermemorialis letticus, 1748), с самого начала указав, что данная работапредназначена для всех тех, кто хочет в этом краю наилучшим образомслужить Богу и ближним в церкви или в школе, либо по-другому, заниматьсяторговлей или ремеслом» [Kokare 1988: 7]. Лютеранский пастор ГоттхардФридрих Штендер (1714-1796) (нем. Gotthard Friedrich Stender, в Латвииназываемый Vecais Štenders) включил в свою грамматику (Lettische Grammatik,1783) список латышских пословиц и поговорок, указав, что они находятся тамтолько для того, чтобы понимать латышей [Там же].
По свидетельству ЭльзыКокаре, к началу XIX столетия было зафиксировано более тысячи паремий,собранных преимущественно на территории исторических областей Видземе иКурземе [Там же: 6].Основной фонд латышский паремий собирался в течение XIX-XX вв. инасчитывал к концу 1985 г., по данным Э. Кокаре, 308092 единицы [Kokare1988: 9]. Большой вклад в формирование этого фонда внес П. Биркертс (18811956), собравший 160 000 пословиц, поговорок и других кратких изречений(как латышских, так и латгальских) [Birkerti 1997: 5].73Российский и латвийский филолог-востоковед Пётр Шмит (Pēteris Šmits)(1869-1938) благодаря обширным знаниям многих языков (известно, чтоисследователь побывал у многих тунгусо-манчжурских племен, изучая ихязыки) пришел к пониманию того, что пословицы – явление общечеловеческое.Воснову егоопределенияположенструктурно-культурныйпринцип:«пословицы – это остроумные, выраженные одним предложением поучения,встречающиеся у всех народов, на всех ступенях культуры» [см.
Šmits 1923:146-152].В конце 1920-х гг. в получившей государственную независимостьЛатвийской Республике возник закономерный интерес к изучению латышскихпаремий. В 1927 г. Петерис и Мария Биркерты издали в Риге книгу Latviešusakāmvārdi un parunas (Латышские пословицы и поговорки), в которой авторыдают следующее определение пословицы: «Пословица является одновременнонаучноихудожественнотщательновыкованнымиотшлифованнымвысказыванием (изречением), в котором народ выразил определеннуюжитейскуюмудростьилифилософскуюмысль»[Birkerti1997:10].Использованные авторами по отношению к пословице метафоры izkalts(выкованный) и slīpēts (отшлифованный) создают образ металлическогоизделия, прочного и изящного, созданного на века.В вышедшем в 1939 г. девятнадцатом томе первой латышскойэнциклопедииLatviešuKonvērsācijasvārdnīcaприводитсяследующееопределение: «Пословицы – формулы народной мудрости, отличающиеся отпоговорок, главным образом, своей литературной формой и дидактическойтенденцией.
Чтобы какое-либо мудрое изречение (афоризм) стало пословицей,необходимо, чтобы оно содержало простые, понятные народу и подобновыраженные мысли в связной языковой форме, которая легко остается впамяти» [LKV 1939: Sl. 37218].Большой вклад в латвийскую паремиологию внесла Эльзa Кокаре,которая выпустила ряд работ, посвященных сопоставительному исследованию74паремий. Она отмечала: «Паремии являются одним из тех жанров фольклора,для которых характерен очень высокий удельный вес интернациональныхэлементов.
Изучать паремии каждого народа изолированно, не принимая вовнимание параллели в фольклоре других народов, означало бы описыватьтолько поверхностную сторону этих специфических явлений культуры, незатрагивая их сущности» [Кокаре 1978: 6]. Пословицы – это «распространенныев народе краткие, ёмкие, как правило, понимаемые в переносном смыслевысказывания, которые заключают в себе сформированные столетиями опытаобобщенные суждения о жизни человека, о труде, классовых отношениях,этических и бытовых нормах» [Kokare 1970: 270].Для сопоставления Э. Кокаре использовала паремии балтийских,славянских и германских народов.
Объясняя свой выбор языков для сравнения,она пишет: «Во-первых, названные народы имеют различную степень родства,что могло определить разнообразие характера параллелей. Во-вторых,исторические судьбы этих родственных народов весьма различны. В-третьих,между всеми перечисленными народами в различные периоды существовалиразного рода связи – политические, экономические, бытовые, что, в своюочередь, обусловило разный удельный вес контактных параллелей средипаремий каждого народа» [Кокаре 1978: 8].С точки зрения компаративной лингвистики особенный интерес связан сусловиями жизни и уклада латышского народа.
Одна из самых значительныхособенностей – двуязычие и даже триязычие в землях, населенных латышами.Известно, что до октябрьской революции 1917 г. многие государственныеслужащие в Лифляндии должны были знать три языка – русский, немецкий илатышский [Бредис 2015 (г): 121]. Таковы исторические условия, в которыхразвивался латышский язык и комплекс его паремий. По замечанию Э.
Кокаре,«родственные связи немцев с латышами являются более отдаленными, чемсвязи латышей с литовцами или славянами. Однако в качестве представителейправящего класса немцы на протяжении 700 лет держали под контролем75развитие латышской культуры» [Кокаре 1978: 9]. В то же время, «сославянским населением – русскими, белорусами, поляками (главным образомкрестьянами и ремесленниками) – латышские крестьяне в целом ряде областейсоседствовали на протяжении столетий» [Там же]. В подобной ситуациинередко происходит миграция паремий. «Миграция паремий … происходит вусловиях двуязычия, что зачастую отражается в самих премиях, в которыхнаряду со словами основного языка появляются лексемы, заимствованные изязыка соседнего народа. В латышских паремиях это чаще всего русизмы, режелитуанизмы».
[Кокаре 1978: 39]. Так, например, только в Латгалии записана втрех различных вариантах пословица Durakus ni sej, ni laista – viņi poshi aug(Дураков не сеют, не жнут – они сами растут) [Там же]. В этой латгальскойпословице прослеживается явная связь с русской пословицей Дураков не орут,не сеют, а сами родятся. Необходимо отметить, что не исключается иполигенез пословиц у народов, живущих примерно в одинаковых условиях, начто указывал еще Я. Лаутенбах (1847-1928), филолог, историк литературы,фольклорист, писатель (псевдоним Jēkabs Jūsmiņš), положивший началосравнительному изучению паремий латышского языка: «Так как те же самыефакторы производят те же самые продукты, то одна и та же мысль может уразличных народов по тому же поводу выражаться пословицею, причем,конечно, оболочка, в которую она облечена, имеет особый интерес» [Лаутенбах1915: 228].В современном словаре латышского языка Дориса Шне дает краткоеопределение пословицы как «широко используемого в народе образноговысказывания, содержащего определенное поучение или вывод» [Šnē 2006:940].Отдельно стоит сказать о традиции изучения латгальских паремий влатвийской паремиологии.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
