Диссертация (1155126), страница 20
Текст из файла (страница 20)
86). Вместе с тем осознание «иной полосы, войны и горя» приближаетгероиню к пониманию трагедии народа, возвращает ее в то духовнонравственное пространство, которое было утрачено ею: «Я перешлатропинкою канаву и взошла на кладбище. <…> Я ощутила сразу всех, и здесьлежавших, упокоившихся под землей, и жизнью наслаждавшихся в сияющихстолицах, а теперь, быть может, стонущих в окопах <…> всех на краюбездонной бездны в черноте ночей и мраке бурь…» (с.
91).Автор дорожит своей героиней, ему важен тот духовный опыт, тенравственные ориентиры, которые она приобретает, пройдя через испытания.Этот опыт вносит новые черты в его художественное сознание.Помереосмыслениягероинейпроисходящегоменяетсякаксодержание, так и стиль ее повествования: в исповеди Натальи все чащезвучат лирические обращения к России, в судьбе которой она находиткосвенное отражение своих собственных переживаний: «О, Россия! Горькоеи сладостное, мрак и нежность, будто бы покинутость и одиночество» (с.
89).Но Б.К. Зайцев раскрывает душу своей героини не как замкнутыйпсихологический мир, а как сферу воздействия конкретной эпохи. При этомписатель справедливо считает, что история преломляется не только вмировых событиях, но и в отдельно взятой душе конкретного человека.В ходе повествования постепенно все глубже раскрываются парадоксысамосознания героини. С одной стороны, неукротимая эмоциональностьНатальи, и значительная мера легкомыслия, наивности, которая проявляетсяв том, что «все скоро кончится» и наступит гармоничный мир. С другой – всемыслиНатальиболезненнососредотачиваютсянапорожденныхисторическим временем трагедиях и катаклизмах эпохи. Спустя годыгероиняпризнает(ноиоправдывает!)собственнуюбылуюнедальновидность, произнося, что век был иной, и они были детьми, аосознание меры народного страдания в корне изменяет ее мироощущение,пробуждая в ней соборное начало и способность к критической самооценке.100Героиня признается, что была глупа, несправедлива и даже дерзка сМаркелом «в осень ту, под кровь расстреливаемых заложников…» (с.
142).Характерно, что в своем рассказе героиня выделяет события, связанные снаступлением «обезображенного войной внешнего мира» на человеческуюиндивидуальность. Эти события особенно сильно ею переживаются в связи спризывом супруга в армию («черта невидимая, страшная нас отделяла»).
Вэтом же ряду находится необратимое разрушение «сутолокой революции»,инерцией «бессмысленного и беспощадного бунта» деревенского уклада вГалкино, высшим воплощением которого для Натальи является пасхальныйкрестный ход.Незначительные, на первый взгляд, детали в исповеди героиниприобретают символическое значение: «белый крест» на могиле отца – «все,что осталось от моей молодости, моего отца» (с. 159), – символическаяобразность,которая,всвоюочередь,становитсяхарактеристикойхудожественного сознания. Тема Креста, новой Голгофы остро волнуетхудожника. И в романе «Золотой узор» эта тема получает более глубокуюразработку.
В начале романа – это золотом украшенные кресты на куполаххрамов. Во второй части романа– это крест на могиле отца, крест на могилесына. Трагической кульминацией в судьбе Натальи становится расстрелсына. Особую роль играет эпизод посещения Натальей его безымянноймогилы, которую она своим умудренным духовным зрением воспринимаеткак «Голгофу нашу». «Я подошла, взяла у него (Маркела – прим. Е.
П.) крест.<…> Но крест мне показался легок, – рассказывает героиня. – Былоощущение – пусть еще потяжелей, пусть я иду, сгибаюсь, падаю под ним<…> давно пора мне взять на плечи слишком беззаботные сей крест».Принятие креста заставляет Наталью заглянуть в «бездонную бездну», иужас от пережитого способствует обретению нравственных ориентиров.Катарсис становится возможным через покаянное обращение к Богу [153].«Проводник, ведущий человека в мистическое пространство, этомолитва» [157; с.
83], действие которой героиня испытала еще в101революционной Москве, на службе в день Святой Троицы. После утратысына спасение (и Наталья это понимает) возможно только «...в пении, всловах молитв и стройном, облегченном ритме службы...». Героиняоткровенно признается: «...здесь мы дышали, тут был воздух, свет» (с. 183). Вэтих проникновенных строках выражено особое психическое состояниегероини, которое говорит об изменении ее ценностных ориентиров. Теперьгероиняспособнапреодолетьиреволюционнуюсовременность,иэмигрантское будущее, очертания которого проступают в заключительныхэпизодах романа: «Все думалось – все дальше уходила родина, под плавный,русский стук колес…» (с.
197).Как видим, в судьбе Натальи, образующей композиционный центрповествования, приоткрывается глубокий нравственный смысл: на своемжизненном пути она шьет «золотой узор», духовно совершенствуясь иобогащаясь. «То, что потрясения оказались толчком к проявлениюдремавших истинных основ жизни, логично для образа, в основе которого нерефлексия, не размышления над проблемами бытия, а жизнь сердца. <…>Жизнь ощущениями заставляла всякий раз искать новые впечатления, жизньпо установленному укладу, чину была ей скучна…» [157, с.
88].Проблемасохраненияличности,индивидуальностивэпохупотрясений, ключевая для понимания авторской позиции, сохраняет своезначение и в отношении второстепенных персонажей романа, системаобразов которых выстраивается во многом в связи с тем, какой жизненныйвыбор каждый из них сделает.Старшеепоколениевыведеновобразеотцагероини,–онпринципиально не желает адаптироваться к условиям нового времени ипродолжает вести привычный для себя образ жизни. Его мироощущение,основанное на убеждении, что «мир движется по "Русским ведомостям"…»,становится напоминанием о навсегда уходящей, но духовно близкой автору игероине романа «патриархальной России».
Вместе с тем он не утратилоструюпроницательность,упрекая102внепрактичности,«книжности»представителей современной русской интеллигенции, которая, подобноГеоргиевскому, может в деревню «прикатить в белых брюках». Нельзя неотметить, что образ отца героини вызывает прямые ассоциации с отцомсамого автора – К.Н. Зайцевым. Автобиографическое начало в романе«Золотой узор» насквозь пронизывает повествование.Вполне закономерно глубокое развитие в романе Б.К. Зайцева получаеттема интеллигенции и революции, которая нашла отражение в статьяхмногихмыслителейихудожниковначалаХХвека(Н.А. Бердяев,С.Н. Булгаков, С.Л.
Франк, Д.С. Мережковский, А.А. Блок, А. Белый и др.). Вобразах Георгиевского, Маркела, Александра Андреича показаны различныетипы представителей интеллектуальной элиты, воспитанной на образцахвысокой европейской культуры.Глубоко противоречивым является сознание «дворянина» и «барина»,«чей род из Византии шел», Георгиевского Георгия Александровича.
С однойстороны, Георгиевский далек от традиционных истоков народной веры(«Мне трудно счесть себя христианином») и дистанциируется от социума, начто красноречиво указывает рефреном проходящий через все повествованиеэпизод, в котором описывается приезд Георгиевского в Галкино «в белыхбрюках» – «точно на курорт». С другой стороны, Георгиевский предощущаетгрядущую катастрофу – гибель России, что в значительной степенисоответствовало умонастроению рафинированной интеллигенции начала ХХвека: «Нам предстоит темное… и странное, и страшное…». Характерно, чтоГеоргиевский проводит сопоставления всего происходящего в России суничтожением Римской империи варварскими племенами.
В данномконтексте он постоянно упоминает о судьбе Сенеки, – эта немаловажнаядеталь для Натальи становится свидетельством способности Георгиевскогопредвосхитить не только собственную смерть, но и участь всей русскойинтеллигенции, тихо ушедшей в небытие под оглушительную «музыкуреволюции»: «Давно предчувствовал и войну, и революцию, и гибельсвою…». К «трагическому осмыслению» современности Георгиевский103приходит абсолютно закономерно: в его мироощущении особую роль играетвосходящая к народничеству «этическая составляющая» [153], связанная смотивом нравственной и исторической вины за надвигающийся мировойколлапс пресытившейся благами цивилизации русской интеллигенции –лейтмотивная мысль в романе Б.К. Зайцева «Золотой узор», глубокоукоренившаяся в его художественном сознании.
Ораторский стиль, вкотором выдержаны развернутые высказывания героя о судьбе России,призван подчеркнуть их программное значение не только для героини, но идля автора: «Уже давно я чувствую – мир не в порядке. Мы слишком долгожили мирно, сыто и грешно и скопили слишком много взрывчатых сил.Смотрите, человечеству наскучило. В крови и в брани новый день…» (с. 81).Маркел, муж Натальи, который несмотря ни на что продолжалзаниматься наукой и читать лекции даже в промерзших аудиториях, своейпозицией воплощает – наивное в сущности! – стремление мыслящей частирусской интеллигенции, обреченной – в силу исторически сложившихсяобстоятельств – на изгнание в эмиграцию, избежать неизбежного всоздаваемоммиреутопииусредненногосуществования,тотальногообезличивания.Глубокую оценку (что особенно важно – выражающая авторскуюпозицию) всего свершившегося в России содержит письмо Маркела Наталье– оно приводится в заключительной части романа: здесь прямо соотносятсямасштабы индивидуального и общенационального бытия, обозначаетсяпримечательная паралель между позицией Маркела (читай: автора!) итрагическими прозрениями Георгиевского, утверждается вера в будущееРоссии и указывается путь к сохранению русской эмиграцией своейнациональной идентичности.Однако далеко не всем героям романа удается избежать соблазнаприспособиться к предлагаемым эпохой новым условиям существованиядаже ценой утраты своей личности.
Среди них выделяется один изпредставителей дореволюционной творческой элиты, художник Александр104Андреич. Его выбор – принципиально иной, по сравнению с позициейГеоргиевского и Маркела: путем сознательного отказа от своего «я» онпытается подстроиться под стиль «новой жизни» и зарекомендовать себя как«работающего на республику» художника. Однако, как становится ясно вэпизоде с дровами, выбранный им путь ведет лишь к самоуничтожениюпрежней культуры.Жертвой революции – как в физическом, так и в духовном плане –является Андрей, сын Натальи. Его невольное участие в водоворотереволюционного противостояния происходит в ущерб взаимопонимания сматерью («…Я было и ринулась к нему, чтобы обнять, прижать, но иподмерзла: точно предо мной не сын, а малолетний генерал» (с.