Диссертация (1148857), страница 29
Текст из файла (страница 29)
социокультурные тенденции приходят к своему завершению, вовсе происходит «гибель абсурда». Именно такой заголовок имеетстатья современной исследовательницы М. Н. Виролайнен. В качестве доказательства данного тезиса автор приводит ряд аргументов. М. Н. Виролайнен замечает, что для постмодернистского сознания характерны обесценивание значенияуникальности, неопределенность, распространение идеи виртуальности и отсутствие культурных инвариантов, сопровождавших традиционную культуру. Отсюда,качествами современной культуры являются «снятие дуальных оппозиций, включая субъектно-объектные, повсеместность и бессобытийная проходимость границы, отсутствие единичного, вариативная множественность всего, включая и само-135идентификацию субъекта».149 Тем не менее, поливариативность, процессуальность и нелинейность сложившейся на основе «постмодернистского проекта»культуры не дает автору достаточных оснований, чтобы утверждать торжествоабсурда.
Согласно М. Н. Виролайнен, «абсурд всегда был не только средствомвыражения некоей антилогики и метафизики, но также и культурным механизмом»,150 сложившимся, прежде всего, именно в классическую эпоху дуальных оппозиций и представлений о наличии уникального, единственного и инвариантного. Социокультурный смысл данного механизма проявлялся в трояком отношении: «абсурд ради восстановления нормы», «абсурд ради замены нормы» и самыйрадикальный вариант «абсурд ради отмены нормы».151 Однако в результате изменений, произошедших в европейской культуре в эпоху постмодерна, рассматриваемое явление перестает функционировать не только как культурный механизм,но и как антилогика, поскольку, в силу постоянной изменчивости, поливариативности, транспарентности границ, характеризующих современную социокультурную ситуацию, просто не остается ничего, по отношению к чему можно было быиспользовать приставку «анти».По нашему мнению, можно согласиться с исследованием М.
Н. Виролайненв том, что в культуре «постпостмодерна» – да и в европейской культуре XX в. вцелом – не наблюдается торжества абсурда. Однако мы ни в коей мере не можемпринять положение о гибели абсурда. Прежде всего, по уже рассматривавшимсяпричинам, представляются уязвимыми противопоставление (восстановление, отмена, замена) данного предмета норме и, следовательно, полагание его аномалией(антилогика и т. п.). Неопределенность, отсутствие инвариантности, нелинейностьсвязей в социокультурном пространстве Европы XX в., в действительности, вполне согласуются с абсурдом. Проблема заключается не в его гибели, а в его культурной реализации в форме нонсенса, поскольку наличие характерных для абсурдности качеств еще не гарантирует наличия абсурда. Так, снятие дуальных оппозиций может соответствовать опыту недвойственности, предполагаю149Виролайнен М.
Н. Гибель абсурда // Абсурд и вокруг. М., 2004. С. 425.Там же. С. 417.151Там же. С. 422.150136щему предельную степень ясности и осознанности, но может и являться выражением хаотических, спонтанных процессов, в т. ч. и социокультурных.После того, как были сделаны необходимые теоретические замечания в отношении нонсенса и абсурда, рассмотрим их присутствие в европейской культуреXX в.137§2. Реализация абсурда в форме нонсенса в культуре Европы XX века3.2.1. Распространение нонсенса в политической сфереХарактер политической деятельности за последние пару столетий во многихаспектах существенно изменился.
Политикам прошлого, вероятно, было бы удивительно, что глава государства, прежде чем осуществить намеченное, теоретически оформляет свои взгляды и представляет их общественности (избирателям).Самая любопытная вещь заключается не в самом теоретизировании, посколькуосмысленное действие иногда нуждается в предварительном теоретическом усмотрении, а именно в том, что политик разворачивает вокруг своей деятельностиобъемный дискурс. Политики, разумеется, во все времена, так или иначе, теоретизировали свою деятельность. Скажем, они могли применять красноречие для убеждения других государственных мужей и граждан, что предложенная программадействий необходима, но в большей степени ими руководила практическая целесообразность. Собственно, именно практическая целесообразность и диктоваланеобходимость теоретизировать и вербализировать свои действия.Современным политикам требуется придавать дискурсивное оформлениесвоей деятельности, не столько потому, что теоретическое усмотрение должно ейпредшествовать, сколько в силу того, что она в принципе должна быть репрезентирована и обозначена.
Власть сейчас должна формулировать дискурс, которыйбы делал легитимным и санкционировал ее действия. Агентам политической деятельности для успешного функционирования нужно создать определенную программу, подобную манифестам, которые писались в рамках авангардистских художественных движений начала прошлого столетия, связать ее с запоминающимся словом, наподобие «модернизации» или «перезагрузки», и выгодно репрезентировать ее в медиасфере. Над всем этим усердно трудятся спичрайтеры, имиджмейкеры, политические консультанты, политтехнологи, специалисты по пиару,стилисты – т. е. люди, которые далеко не всегда напрямую связаны с самой по себе сферой политического управления.
Представление о том или ином политикесоставляется, главным образом, не непосредственно по практическим результатам138его деятельности, а по тому, как он выглядит, как себя ведет, как говорит. Агентполитической деятельности должен постоянно создавать себе образ, должен заботиться о том, каким он предстанет в информационной сфере, поэтому мы не только видим его в своем рабочем кабинете, или на выступлении в парламенте, или вовремя встреч с представителями других государств, но оказываемся посвященными в его досуг и личное пространство. Понятно, что эти досуг и личное пространство имеют постановочный, игровой характер, но и его профессиональная деятельность в той степени, в какой она представлена публике, также является репрезентативной и имитационной. Другими словами, современный политик зачастуюне столько действует, сколько репрезентирует свою деятельность, и для так называемого «обычного человека» он существует преимущественно в виде возмущений света на телевизионном экране.
В этом смысле популярный ныне форматреалити-шоу можно считать не столько изобретением работников телевидения,сколько выдумкой политтехнологов.Репрезентативность не является каким-то отличительным свойством политики; она присуща современной культуре в целом, и именно эти культурныепредпосылки обусловливают поведение участников политического процесса.
Однако в контексте данного исследования интересна не столько сама репрезентативность, сколько ее частный случай – представленность той или иной реальности вдискурсе и дискурсивных практиках, которые, будучи неотъемлемо связаны сязыком и речевой деятельностью, обладают большим репрезентативным потенциалом. Влияние дискурса в западной культуре XX в. стало настолько велико, чтоявления, которые отнюдь не предполагают детального теоретического оформления и обоснования, могут осуществляться, только будучи включенными в речевую сферу. Примечательна в этом смысле работа Мишеля Фуко «Воля к истине»,касающаяся проблемы сексуальности.Вообще, сексуальность и политика как две сферы, в которых аккумулируются и осуществляются отношения господства и подчинения, начиная с самыхранних страниц человеческой истории, традиционно ассоциировались друг с другом как минимум на уровне символики, в связи с чем открывается возможность139развить ряд сюжетов сатирического свойства.
Однако сейчас нас больше занимаетне символическая конгруэнтность секса и политики, а тот факт, что и то, и другоепо своему существу должны главным образом быть практической деятельностью.Если понимать под сексом практику, целью которой является получение удовольствия особого рода, а под дискурсом о сексе – совокупность знаний и теоретических представлений, то, по мнению М. Фуко, можно выделить два возможных отношения между дискурсивным знанием и сексом, две возможных «процедурыпроизводства истины о сексе»: ars erotica и scientia sexualis.
Первая представлена вразличных культурных традициях, главным образом в азиатских (от древнекитайских даосских практик до мусульманского Востока) и античных, и являет собойопределенное искусство, в котором «истина извлекается из удовольствия как такового, которое берется как некая практика и собирается в виде некоего опыта;удовольствие рассматривается… главным образом и прежде всего, в отношении кнему самому».152 Т. е. в рамках ars erotica, если и присутствует какой-либо дискурс о сексе, то он целиком подчинен практической задаче получения удовольствия. Вторая традиция отношений между дискурсом о сексе и самим сексом –scientia sexualis – характерна для западной культуры последних трех веков.
В рамках этой традиции проблематичной становится сама позиция удовольствия. Онооказывается вытесненным в речевую, дискурсивную сферу. Удовольствие здесьпонимается, прежде всего, как «удовольствие, находимое в истине об удовольствии, удовольствие в том, чтобы ее знать, выставлять ее напоказ, обнаруживать ее,быть зачарованными ее видом, удовольствие в том, чтобы ее выговаривать, чтобыпленять и завладевать с ее помощью другими, поверять ее втайне, хитростью выгонять ее из логова – специфическое удовольствие от истинного дискурса об удовольствии».153 Для scientia sexualis свойственна ситуация, когда мощное, творческое, движущее, либидозное начало культуры загоняется в рамки речевых практик.
Понадобилось создать науку о сексе, каталогизировать перверсии – и, темсамым, насадить их – установить истину о сексуальности посредством процедур152153Фуко М. Воля к истине: по ту сторону власти, знания и сексуальности. М., 1996. С.
155.Там же. С. 172.140признания – сколько усилий по языковому, дискурсивному оформлению естественной деятельности требуется, чтобы перейти к самой деятельности.Характерная для западного социокультурного пространства последних столетий мультипликация дискурса о сексе свидетельствует, по мысли М. Фуко, отом, что у рядовых представителей этого пространства имеются серьезные трудности с сексуальностью. Аналогичные проблемы наблюдаются и с осуществлением политической власти. Агенты политической деятельности, ввиду указаннойранее автономизации дискурсивных практик от функций означивания, также вынуждены беспрерывно манифестировать себя в речевой сфере и репрезентироватьв медиапространстве, поскольку даже непродолжительное исчезновение из негочревато для политика концом его карьеры. В этом смысле теоретизирование в политике напрямую связано с сознательной имитацией, позволяющей тем или инымакторам остаться на плаву.
Но даже если и наивно допустить, что дискурсивноеоформление политической деятельности базируется на представлении, согласнокоторому, «действующий субъект сперва должен пройти через внутренний процесс явного признания для себя определенных утверждений… о том, что предстоит сделать, и только после этого он может осуществить свое действие в соответствии с этими установками», то и тогда бы эта деятельность была бесплодной.Напротив, излишнее теоретизирование и выстраивание объемного дискурса частоне только не способствуют ответному действию в отношении имеющихся практических вызовов, но и, более того, делают его полностью невозможным.В основе такой нежизнеспособной, не приводящей к цели активности лежит то, что Гилберт Райл называет «интеллектуалистской легендой», согласно которой, действию, чтобы быть разумным и осмысленным, обязательно должнопредшествовать теоретизирование, согласование с правилами и максимами. Данная идея не предполагает, что не нужно размышлять, прежде чем поступить каким-либо образом; она лишь обращает внимание на то, что представление о теоретизировании и действии как о двух разных процессах, при котором первый обусловливает второй, является заблуждением.
Теоретическая деятельность не является особой деятельностью, отличной от практической и обусловливающей ее, –141это один и тот же процесс. И наш повседневный опыт об этом свидетельствует.Так, кузнецу не требуется теоретически формулировать цели и задачи своей работы, чтобы подковать лошадь; юмористу необязательно знать принципы комического, чтобы хорошо шутить; бегуну не нужно перед каждым забегом освежать впамяти правила постановки стопы. Можно подумать, что указанные виды деятельности уступают по масштабу политике, однако и «военный не станет хитрымполководцем только потому, что он одобряет стратегические принципы Клаузевица, он также должен быть компетентным в их применении».Политика по своему существу есть деятельность практическая, подчиненнаярешению тех или иных конкретных задач; ее нынешняя охваченность дискурсивными практиками являет собой тревожный симптом.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
