Диссертация (1148857), страница 28

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 28)

и, по словамМ. де Серто, она заключается в следующем: «Отныне средства распространенияпреобладают над передаваемыми идеями. Средство передачи замечает собой сообщение».146 В этом смысле при поддержании достаточного информационногонакала в медиасфере могут фигурировать какие-угодно сообщения, даже если ихнесостоятельность очевидна любому человек.Медиа-активисты, ньюсмейкеры и все те, кто составляют повестку дня, отчетливее любого философа понимают, что реальность есть не то внешнее, чтовоспринимается субъектом, будучи независимым от него, а само восприятие. Онизнают – то, что мы называем объективным миром, невозможно мыслить отдельноот нашего восприятия и тех проекций, которые создает сознание воспринимающего субъекта.

А значит, «простейший способ изменить мир – это изменить телевизионную картинку».147 На самом деле, ничего не меняется: мир, в которомсубъект себя обнаруживает, создается по-прежнему его собственным умом. Зна146147Серто М. де. Изобретение повседневности.

1. Искусство делать. СПб., 2013. С. 281.Рашкофф Д. Медиавирус: Пособие по организации информационных эпидемий. М., 2011. С. 16.131чение телевизионной картинки состоит лишь в том, что ум большинства ее реципиентов функционирует на уровне видеоклипа, причем, это не столько повод дляупрека, сколько для сожаления. Дело вновь заключается в хаотичности и фрагментарности пространства повседневности, которые не оставляют ни времени, нидистанции для критического рассмотрения.

Однако назвать эту разрозненностьабсурдной нельзя по уже упоминавшейся причине: снижение рационального порядка и, следовательно, уменьшение доли рефлексии в повседневном опыте западного человека не равнозначны абсурду. Последний, скорее, препятствует инвариантности поведенческих стратегий тем, что своей непонятностью ненадолговыключает индивида из рутины повседневности.Тем не менее, дискурсы становятся более реальными, чем собственно чувственно-воспринимаемая действительность, и в связи с этим человек должен всевремя проговаривать себя, чтобы подтверждать свое существование.

Таким образом, создается иллюзия, что если нечто находит свое отражение в дискурсе, тоименно оно и является наиболее подлинным, существует на самом деле. Иначеговоря, словно исчезает разница между «сказал» и «сделал» или «хотел сделать» и«сделал», и практическая деятельность отчуждается в дискурсивную сферу.Влияние дискурса стало настолько велико в европейской культуре XX в., что явления, которые отнюдь не предполагают детального теоретического оформленияи обоснования, могут осуществляться, только будучи включенными в речевуюсферу. Неудивительно, что «онтологизация» дискурса и чрезмерный рост дискурсивных практик открывают простор для распространения нонсенса.

Тот или инойкультурный объект, воплощающий собой нонсенс, именно постольку и отсылает кнеочевидному содержанию, поскольку в европейской культуре прошлого столетия само понятие референции было начисто дискредитировано. Если не остаетсяникакой реальности, кроме дискурсивно сформированной, то и никакая референция невозможна: знаки будут сообщаться с другими знаками, и пространство дляманипуляций станет почти не ограниченным. Это, в свою очередь, предполагает,что в социокультурном плане видимость (не в смысле иллюзии, а в смысле внешнего вида) социальных процессов приобретает бóльшую значимость, чем их це-132ли.148 В результате возникает ситуация, при которой знание в значительной степени подменяется информацией, общение – коммуникацией, красота – отчасти актуальным искусством, отчасти модой и т.

д. Подобно этому, у европейца нетбольше сакральных переживаний, но есть религиозность и институциональная организация церкви. Религиозный опыт, как он описывается У. Джеймсом, отнесенв разряд психотических феноменов.В принципе, институализация тех или иных социокультурных практик всегда содержит предпосылки для перехода от абсурда к нонсенсу. В основе всякойбольшой иерархической системы, имеющей собственную регламентацию, лежатопределенные неформальные, негласные принципы, которые только и делаютсистему жизнеспособной. Негласные они в силу своей недосягаемости для дискурса. Их нельзя сформулировать.

Точнее, будучи артикулированными, они кажутся несущественными, наивными и малосодержательными. Однако это говоритне об ущербности неформальной основы, а об ущербности дискурса. Напротив,негласные принципы чрезвычайно важны, поскольку при их «выветривании» немедленно рушится система, в основе которой они лежат. Так, политический режим, даже если он по всем формальным признакам является полностью легитимным, обычно прекращает существование, если большинство подданных не считают его таковым. Институализация предполагает увеличение доли формализованных, регламентированных процессов в ущерб лежащего в их основе неформального, символического содержания.

Если это содержание окончательно истощается, то возникает ситуация нонсенса, при которой тот или иной институт начинаетфункционировать по принципам, ровно обратным первоначальной установке, подобно тому как орден францисканцев достаточно быстро перестал соответствовать идеалам нищенства и нестяжательства, исповедовавшимся его основателем.В этом отношении процессы «кластеризации», актуальные для сегодняшнего – в первую очередь, сетевого – взаимодействия видятся средством противо148Тем самым, смысл («то, ради чего») социального взаимодействия, а также тех или иных продуктов культурыразмывается и становится проблематичным. Именно эту утрату смысла имеют в виду, когда несправедливо называют современное общество обществом абсурда, «театром абсурда» и т.

п. Заметим, однако, что, с нашей точкизрения, правильнее было бы говорить о нонсенсе и о смещении, а не утрате, смысла, поскольку абсурдным является как раз-таки то, что можно назвать бессмыслицей без иносказания.133стояния нонсенсу. Узкогрупповая коммуникация, которой отмечены кластеры,обычно базируется на правилах, понятных каждому члену сообщества, но, тем неменее, невербальных и некодифицированных.

Границы внутри кластерных сообществ обладают гибкостью и имеют тенденцию модификации и трансформации, всилу чего взаимодействие является преимущественно горизонтальным, а иерархизация – условной. В этом смысле о взаимодействии в рамках узких сетевых группможно сказать, что оно содержит ряд абсурдных черт и, реанимируя неформальное содержание, о котором говорилось выше, способствует преодолению социокультурного нонсенса.По большому счету, если исходить из существа западной культуры прошлого века, нельзя даже сказать, что нонсенс связан с обманом, поскольку определитьчто-то как обман можно только в том случае, если мы находимся внутри понятийного поля, выработанного классической традицией. Классический дискурс,который хотя и сохранял присущие всякому дискурсу недостатки, всё же предполагал наличие такой реальности – не столь даже важно, трансцендентной, материальной или какой-либо другой, – соотнесение с которой позволяет установить, является ли то или иное явление истинным или ложным, прекрасным или безобразным, благим или злым.

Иначе говоря, при таком положении дел еще сохраняетсяпредставление о том, что слова обретают вес лишь в референции к чему-то внешнему. Если же сама реальность ставится под вопрос и растворяется в дискурсивной понятийной сетке, то в принципе уже невозможно говорить ни об обмане, ниоб истине, поскольку правомерность соотнесения одних слов с другими определяется опять же дискурсивным образом.

Реальность содержания того или иного понятия зависит от того, насколько удачно оно введено в тот или иной теоретический контекст, насколько оно способно себя репрезентировать и насколько в связи с этим оно обладает видимой убедительностью.Разрушение характерной для классической рациональности системы бинарных оппозиций, произошедшее на рубеже XIX–XX вв., является прекраснымпримером внешней неотличимости абсурда и нонсенса в европейском социокультурном пространстве прошлого столетия.

Действительно, после Ф. Ницше стано-134вится затруднительным рассуждать о добре и зле, поскольку моральные основания, на которых основывались данные позиции, в изменившейся социокультурнойситуации не работают и кажутся лицемерными. То же самое произошло и в области аксиологии. Психоанализ поставил под сомнение верховенство разума впсихической жизни человека и, тем самым, проблематизировал легитммность самой оппозиции «рациональное / иррациональное». Модернистское искусство сделало неактуальным прежние эстетические представления о прекрасном и безобразном. И в принципе, все эти процессы могут быть истолкованы в позитивномключе, поскольку разрушение атрибутов классической рациональности можнорассматривать – и во многих такое рассмотрение будет справедливым – в качестве симптома оживления социокультурного пространства, придания ему новыхимпульсов развития.

Теоретически деактуализация указанных бинарных оппозиций должна проходить под знаком абсурда, поскольку это вполне сочетается с еговнеположностью всякому противопоставлению, которая была ранее описана нами. Однако при всей очевидности демонтажа прежней «логики культуры» нельзясказать, что она сменяется «логикой абсурда».Более того, в отечественном гуманитарном дискурсе представлена весьмаинтересная позиция, утверждающая, что в эпоху постмодерна, в которую возникшие на рубеже XIX–XX вв.

Характеристики

Список файлов диссертации