Диссертация (1148826), страница 21
Текст из файла (страница 21)
Между этими двумя полюсами – не-началом и не-концом –исчезает время, пространство, личность и остается один лишь язык, силящийсявыговорить себя, чтобы в молчании найти успокоение. Так, в короткой пьесе 1972г. «Не я» Беккет выводит на театральную сцену в качестве единственногоперсонажарот,освещенныйлучомпрожектора, –человеческиегубы,проговаривающие бессвязные немногочисленные слова, прерываемые долгимипаузами146. Близок ли беккетовский идеал молчания адамическому языку Хармса?Если отталкиваться от категории смысла, альтернативу которой искали обаписателя, то ответить стоит положительно. Однако Хармс и разделяющие егоумонастроение русские поэты ХХ в.
объясняли свои поиски желаниемприблизиться к тому состоянию языка и мира, которое, совмещая в себепротивоположности, еще не знает разделения на смысл и его отсутствие. Беккетже не ставил себе такой цели, ибо полагал, что сущность жизни ничем неотличается от самой жизни, а значит, и от того жалкого существования, котороевлачат его герои. В страдании нет никакого скрытого подтекста, нет надежды – внем нет ничего, кроме страдания. Преодолев безумие, обнаруживаешь небожественную природу творения, как того хотели обэриуты, а новое безумие, итак без конца.«Не следует забывать, – пишет Ролан Барт, – что к “не-смыслу” (non-sens)можно только стремиться, для нашего ума это нечто вроде философского камня,145146Адорно Т. Эстетическая теория. С.
360.Beckett S. Collected Shorter Plays of Samuel Beckett. London: Faber and Faber, 1984. P. 230.96потерянного или недостижимого рая. Вырабатывать смысл – дело очень легкое,им с утра до вечера занята массовая культура; приостанавливать смысл – ужебесконечно сложнее, это поистине “искусство”; “уничтожать” смысл – затеябезнадежная, ибо добиться этого невозможно»147. Беккет как раз и занятподлинным «искусством», приостанавливанием смысла. Главное в его пьесахзаключается не в репликах героев и даже не в авторских ремарках, а в паузныхзнаках, которые задают ритм всему театральному действу. В прозаическихпроизведениях эту роль играют многоточия, сбивчивый слог, бессмысленноенагромождение слов, повторения.
Язык соприкасается с тишиной в тот момент,когда перестает выполнять коммуникативную функцию. По мере того, как Уотт,герой одноименного романа Беккета, рассказывает Сэму в психиатрическойклинике историю своей жизни, речь его становится все менее понятной,претерпеваямногочисленныеинверсии:отизмененияпорядкасловвпредложении до перестановки букв в словах – так, что последние фразыоказываются набором ничего не значащих для слушателя звуков.Последовательноетечениежизниподобносинтагматическомувыстраиванию речи, неизбежно имеющему начало и конец. В текстах литературыабсурда оно перестает быть линейным, превращаясь в замкнутый круг (Беккет)иливыходязапределы(Хармс)148.Такоеповествованиепредъявляетопределенные требования и к языку, принуждает его вплотную приблизиться ксвоим границам.
Но задача писателя, отмечает Жиль Делез в предисловии ксборнику эссе «Критика и клиника», как раз и заключается в том, чтобыиспытывать язык на прочность, обнаруживая его внутреннюю силу, «вытаскиватьиз привычной колеи», «заставлять его бредить»149. Разрушение языка посредствомнесоблюденияправилсогласования,семантическойрелевантности,синтаксических норм происходит не искусственным образом, а обусловлено147Барт Р.
Литература и значение // Барт Р. Избранные работы. С. 288.Запись Хармса от 1938 г. гласит: «5. Есть одна прямая линия, на которой лежит все земное.И только то, что не лежит на этой линии, может свидетельствовать о бессмертии. 6. И потомучеловек ищет отклонение от этой земной линии и называет его прекрасным или гениальным».См.: Дневниковые записи Даниила Хармса. С.
506–507.149Делез Ж. Критика и клиника. СПб.: Machina, 2002. С. 6.14897распадом личности, отказом от собственного Я. Бунт против рационального словаприводит героев Беккета к безумию, а героев Хармса к обновленнойрациональности. Векторы языковых и смысловых экспериментов этих двухписателей обращены в разные стороны: первый – к замиранию (оно же умирание),второй – к новому началу, чистой жизни. Поэтика Хармса направлена на«извлечение бытия из небытия, превращение пустоты несуществования вреальность предметного мира.
Это возможно лишь в мгновении, в мгновенииназывания, когда дается имя предмету и он начинает существовать» 150. Языкпозволяет обмануть мир и вытащить наружу его скрытые или забытые смыслы.Причем происходит это не благодаря усилию разума, а, напротив, помимо еговоли: «мы загибали наши пальцы и считали. А что считали, мы не знали...», –говорит герой Хармса.Цель же Беккета – не в познании и не в открытии мира: он как будто быстремится его исчерпать. Так, Уотт, не уверенный в истинном положении вещей,меняет последовательность ничего не значащих предметов в своей ничего незначащей речи о них и останавливается только тогда, когда все альтернативы ихразмещения в пространстве названы.
Механическое перечисление помогает Уоттуне столько держаться за материальный мир, сколько обнаруживать егоотносительность. Именование в этом случае не вызывает даже ассоциаций сАдамовым языком, одаривающим жизнью: оно кажется ее завершением, первымзвеном в цепочке «названо–забыто–мертво». Уотт делится историей своей жизни,и чем ближе он подходит к ее концу, тем меньше связей остается между внешниммиром и его речью.
Содержательно в романе финал остается не известен,формально – язык повествования разрушен, возвращен в хаос бессмыслицы.Последние слова Уотта напоминают стихотворения заумных поэтов (знаменитое«Дыр бул щыл» Крученых), однако, в отличие от русских авангардистов, звуковаяречь Беккета порождается не усилием ума, а его бессилием.
Отказ от логическогостроя речи свойственен многим персонажам Беккета. Они нередко располагают150Токарев Д.В. Курс на худшее: Абсурд как категория текста у Даниила Хармса и СэмюэляБеккета. М.: Новое Литературное Обозрение, 2002. С. 163.98слова в предложении подобно тому, как это делают афатики, которые, склоняясуществительные, думают, что строят смысловые высказывания: за частицейследует другая частица, за глаголом – глагол, опровергающий по значениюпредыдущий.Делезназываетподобноеповествование«творческимкосноязычием». Если в ранних произведениях ирландского писателя оно былоприсуще его героям, то позже стало характеризовать сам язык.
Рассуждая обэкспериментах Кафки и Беккета, Делез отмечает: «они заставляют язык убегать,виться по какой-то колдовской линии, постоянно его рассогласовывают,заставляют ветвиться и варьироваться в каждом его элементе по какой-тонепрерывной модуляции. Все это выходит за рамки речи, достигая силыотдельного языка или языка вообще. Можно сказать, что великий писатель –всегда как чужеземец в языке, на котором он выражается, пусть даже это и егородной язык»151.Такимобразом,поискипраязыкаоборачиваютсявозвращениемкмолчанию.
У Хармса – к божественному, наполненному чистыми словами,которые вот-вот его нарушат, назвав вещи их истинными именами. Молчаниележит не только в начале, но и в основе человеческой речи; оно сопровождаеткаждое произнесенное слово, потому что «выбор между молчанием и знакомраньше чем выбор между знаком и знаком»152. Герои Беккета лишены этойпривилегии выбирать, являющейся первой и последней свободой человека.Молчание, к которому они устремлены, не начало начал, а конец концов: кактолько оно будет достигнуто, больше не раздастся ни одного слова. Всеучастники произведений Беккета находятся в пограничном состоянии междужизнью и смертью, в процессе умирания, говорения, в неудачных попыткахзакончить свою речь, чтобы закончить свою жизнь. В позднем творчестве Беккетаисчезает даже то временное умолкание, которое прежде выражалось в паузах,многоточиях, недосказанных фразах. В романе «Как есть» он отказывается отзнаков препинания, позволяя своему персонажу произнести все слова как можно151152Делез Ж.
Критика и клиника. С. 75.Бибихин В. Язык философии. С. 28.99скорее, на одном дыхании. Чтобы как-то структурировать свое существование,герой делит его на три периода: «до Пима», «вместе с Пимом» и «после Пима».Однако любая структура рушится, если она не укоренена в языке: произвольноечередование глагольных времен сводит на нет линейную последовательностьжизни. Взяв за точку отсчета абсурдность мира, литературный язык может бытьадекватным действительности только в своей алогичности.Говорение представляет собой такой знак, который не имеет синонимов изаместителей: его не перевести на другой язык.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
