Диссертация (1148826), страница 20
Текст из файла (страница 20)
Новая рациональностьдолжна стать эстетической по своей сути, т. е. найти реализацию в поэтическоммышлении. Подлинное философское мышление, согласно Адорно, отличаетсятем, что исходит не из чего-то изначально данного и заранее установленного, а140Там же. С. 165–166.91направлено на постижение неизвестного. Действительность противоречива иполна полярных интенций, в ней нет ничего устойчивого, а любая гармония –лишь видимость. Адорно потому и обращается к искусству, что его язык непереводим в систему понятий. Многие философские проблемы находят своепреломление в произведениях живописи, литературы и музыки, которыехудожественными средствами отображают определенное положение дел, не ищаему логического объяснения. Философия в своих истоках связана с той жереальностью, что и творчество.
Концентрирование на внутреннем мире, поАдорно, равнозначно признанию негативности мира внешнего. А говорить отакой отрицательности возможно только на языке, свободном от векамиовеществлявшего его идеалистического мышления. Так, Беньямин и Адорно,сходясь в попытках вернуться к «чистому языку», по-разному понимают его, апотому и пути возвращения к нему находят разные. Эта различность существенна,но не сущностна: предлагаемый Беньямином метод латентно подразумевает ивключает в себя метод Адорно в качестве своей противоположности, подобнотому, как в богословской традиции апофатический способ познания Бога непротиворечит, а дополняет катафатический.Негативная диалектика эстетической теории Адорно перекликается снеспособностью уместить в словах человеческого языка опыт познанияиррационального, божественного. Обращение к апофазису принято связывать ссомнениями в адекватности языковых средств в деле выражения истины.
Вбогословской гносеологии опорой апофатики является мистическое переживание,достоверность которого располагается в непосредственной близости с егоневыразимостью. В основе отрицательной теологии лежит знание о том, что Богне совпадает с чем бы то ни было из доступного уму и слову. Псевдо-ДионисийАреопагит в своем трактате «О мистическом богословии» так характеризуетбожество: «Причина всего, будучи выше всего, и несущностна, и нежизненна, небессловесна, не лишена ума и не есть тело; не имеет ни образа, ни вида, никачества, или количества, или величины; на каком-то месте не пребывает,невидима, чувственного осязания не имеет; не воспринимает и воспринимаемой92не является»141. Апофатический дискурс уводит разум из привычной средысуществования, где он может опираться на образы, понятия, логическиепостулаты.
Однако, в конечном счете, такая отрицательность преодолевается; насмену невидению приходит созерцание того, что находится за передамивидимого.Альтернативой негативному познанию служит «положительное» слово оБоге – катафатическая теология, которая через восприятие божественныхманифестаций стремится к максимальному проговариванию бесчисленныхсовершенств и милостей творца. Такого способа понимания, только не Бога, аязыка, придерживается Беньямин. Ведь катафатические и апофатическиепринципысвойственны не только богословию. Любой дискурс, любоеповествование утверждает нечто, либо присваивая ему имя, либо указывая, неназывая, посредством других имен. Подобно тому, как в религиозных ученияхкатафатика и апофатика рассматриваются в качестве единого пути, лишьпроходимого в разных направлениях, так и в языке всякое высказываниепроводит черту, заявляя то, что расположено по эту сторону слов, и отсылаяодновременно к тому, что осталось за ее пределами.
Катафатическое именованиеотличается незамысловатостью и ясностью, но за этим свойством нередко кроетсясхематичное, упрощенное изображение истины. Апофатические же сентенции – вкачестве своего рода компенсации – темны и сложны для интерпретации. Кактолько нечто отрицается, у разума тут же возникает потребность постулироватьобратное,чтобывутвержденииобрестиуспокоение.Апофатическиевысказывания, наоборот, не предоставляют такой возможности: за отрицаниемследует отрицание и суждение заканчивается установлением молчания.Торжеством катафатического познания принято считать систему немецкогоклассического идеализма, предложившую позитивные ответы на многиенеразрешимые вопросы.
Современная же мысль характеризуется тем, что нередков своих умозрительных построениях делает выбор в пользу апофатики. Как141Дионисий Ареопагит. Сочинения. Толкования Максима Исповедника. СПб.: Алетейя, 2002.С. 757.93показывает история иррациональной философии, уйти от уверенности иутвердительности умозрительного дискурса катафатики можно, проведя различиемежду бытием как таковым и бытием человеческим (существованием).Изменчивый модус существования лишен отвлеченной схематичности, хотяотказать ему в подлинности трудно. П. П. Гайденко, характеризуя учениеКьеркегора, формулирует основной принцип не только его апофатическойсистемы, но и вообще подобного типа философствования: «Истина – это не то,что ты знаешь, а то, что ты есть; истину нельзя знать, в истине можно быть или небыть»142. Иными словами, отрицательность апофатики не онтологична – онаэкзистенциальна, т.
е. коренится в человеческом существовании, в языке,узнавшем о своих пределах.В художественной литературе ХХ в., к которой в своих эстетическихработах не раз обращались и Беньямин, и Адорно, параллельно философскимусилиям ведутся неутомимые поиски первоязыка. Изящной словесности не тольконе чуждо желание соприкоснуться со своими истоками, вернуть то исходноесостояние, когда из алогического рождается логос и вещи в мистическом актепервоназывания получают свои истинные имена, но даже в большой степени, чемфилософии, сподручнее предоставить иррациональному пространство дляразвертывания – хотя бы потому, что языковое поле литературы не столь строгорегламентировано дискурсивной логикой. Философскому мышлению, чтобысохранить нечто, не подчиняющееся разуму, приходится оговаривать его со всехсторон, избегая включения в систему и исключения из нее.
Поэтическая же речьне стремится освоить и подчинить то, что превышает разумность илипротиворечит ей: в художественном тексте иррациональное столь же реально,сколь и рациональное, и, следовательно, располагает теми же правами.Литературностьлитературыкакразизаключаетсяврасхожденииспространственной и темпоральной логикой, и исключительную возможностьвыразить это несоответствие предоставляет язык.142Гайденко П.П. Прорыв к трансцендентному: Новая онтология ХХ века. М.: Республика,1997. С. 15.94Наиболее выразительную художественную форму поиски утраченногосостояния языка обретают в творчестве представителей русской авангардистскойшколы «ОБЭРИУ», а также в произведениях родоначальника театра абсурдаСэмюэла Беккета.
Мистическое приближение к праязыку, столь желаемоеБеньямином, воплощается в абсурдистских пробах пера Даниила Хармса,приравнивающего хаос бессмыслицы к божественному состоянию мира. Подобнотому, как слова Бога не призваны ничего объяснять, потому что между ними ивещами не существует еще пропасти условности, так и слова в произведенияхХармса (как и вообще у обэриутов) заимствованы словно бы из дорефлексивногоязыка, соединяющего звуки и вещи в сверхлогическом единстве. «Стихи надописать так, – значится в дневниковой записи поэта, – что если броситьстихотворением в окно, то стекло разобьется»143.
Поэтика творчества обэриутов –в силе слова. Велимир Хлебников, превращая вечность в вещность, а дворян втворян, не просто заменяет одну букву на другую, образуя новые понятия, аосвобождает то, что содержалось и в мире, и в языке, но до некоторых пор былоскрытым от посторонних глаз. Поэзия, таким образом, являет подлинную магиюпродолжающегося созидания. Хлебников в статье «Наша основа» подчеркивает,что «новое слово не только должно быть названо, но и быть направленным кназываемой вещи»144. Такая референциальность языка отличает обэриутов отпредставителей заумной поэзии (Крученых, Туфанов), превозносивших «словокак таковое».Если произведения Хармса, Введенского, Хлебникова насыщены жизнью,пусть и не в обыденном, а в мистическом ее течении, то романы и пьесы Беккетажизнью пресыщены.
Усталость, беспомощность, отчаяние, невозможностьпоставить точку и обрести покой характеризуют не только героев, но и сам языкего творений. В отличие от русских поэтов Беккет показывает, что человеческаяречь зарождается не из божественного логоса, а из молчания безумца; в это же143Дневниковые записи Даниила Хармса // Минувшее: Исторический альманах. – 1992 –№ 11. – С.
450.144Хлебников В. Статьи. Декларации. Заметки // Хлебников В. Творения. М.: Советскийписатель, 1986. С. 627.95молчание она и должна вернуться. Больше, чем мессианская перспективаБеньямина, в которой разворачивается повествование обэриутов, ему близкаисходная отрицательность Адорно. В «Эстетической теории» немецкий философотмечает: «Негативность субъекта как истинная форма объективности можетпроявляться только в радикально субъективных произведениях»145. Таковыми иоказываются работы Беккета, действие в которых происходит вокруг (а порой ивнутри) одного героя; развиваясь из самого себя, словно с завязанными глазами,текст создает ощущение невозможности начала, но в то же время – иневозможности конца.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
