Диссертация (1148826), страница 15
Текст из файла (страница 15)
Вступая в пространство языка, т. е. рождаясь в «полесимволического», человек неизбежно усваивает эти социальные, исторические икультурные конструкты, «продукты идеологии», и все его действия оказываютсязаведомо идеологизированы. Это значит, что идеологию нельзя полностьюуничтожить, но от ее власти можно избавиться, объяснив механизмы еевоздействия и аналитически разрушив ее знаки. Что, собственно, и пытаетсяделать Барт, намечая магистральные линии критики языка.То, что коннотативные смыслы как культурные порождения связаны сидеологией,видеологическими100доказательствахоказываютсяненуждается,однако,иденотативныесогласносмыслы.Барту,СтруктурнаяСовременная Барту литература характеризовалась принципиальным отказом отриторических методов.
Буквальность языка представлялась подлинной сущностью поэзии:отрицалось существование какого-либо пространства между буквой и смыслом, котороепозволяло бы трактовать фигуру тем или иным образом. Поэтому, как отмечает Ж. Женетт,когда Андре Бретон пишет: «Роса с кошачьей головой качалась», – под этим он понимает,собственно, что у росы кошачья голова и что она качалась. Однако у обыденного языка,которым призывают пользоваться сюрреалисты, тоже есть своя риторика: в нем полноеотсутствие фигур рассматривается как знак, характеризуемый отсутствием знака, ноопознаваемый по значению.101См.: Косиков Г.К. Идеология.
Коннотация. Текст (по поводу книги Р. Барта S/Z) // Барт Р.S/Z. М.: Ad Marginem, 1994. С. 277–302.69лингвистика, выделяющая в качестве основных свойств знака его произвольностьинемотивированность,выступиламетодологическимпринципомдляразоблачения «реалистической иллюзии» любого высказывания. Денотативноезначение слова, будучи изначально результатом договоренности, впоследствииначинает восприниматься как естественное и даже единственно верное.
Такогорода«натурализация»ипредставляетвглазахБартаосновулюбогоидеологического мышления. Его развенчание посредством семиотическогоанализа – центральный мотив «Мифологий». Однако в «S/Z» Барт предлагаетиной – литературный – способ борьбы, а именно: увидеть в самой идеологическойсистеме своеобразное художественное произведение.
Он прочитывает новеллуБальзака, вскрывая в каждой фразе присутствие коннотативных смыслов.Соединяясь друг с другом с помощью семиотических кодов в единоммежтекстовом пространстве, эти смыслы выстраиваются в иное повествование,нежели то, которое сочиняет Бальзак. Поэтому Барт определяет свою работу кактекстовый анализ, отличая его от анализа структурного. Структурный анализ, поего мнению, имеет другую цель – «исходя из всех существующих повествований,разработать единую нарративную модель»102. После того, как такая модель будетнайдена, применив ее, станет возможным проанализировать любое конкретноепроизведение.
Текстовый же анализ отталкивается от принципиально иногопредставления.«Текст, –пишетБарт, –подлежитнаблюдениюнекакзаконченный, замкнутый продукт, а как идущее на наших глазах производство,“подключенное” к другим текстам, другим кодам, связанное тем самым собществом, с историей…»103.Анализируя грамматически верно построенную фразу «Я читаю текст»,Барт отмечает, что она не всегда оказывается истинной. Во-первых, мы не можемсказать что-либо о существовании текста до того, как приступили к его чтению,т. е.
подвергать его предикативной операции – ошибка. Во-вторых, «мое “я”,примеривающееся к тексту, само уже есть воплощенное множество других102103Барт Р. Текстовый анализ одной новеллы Эдгара По // Барт Р. Избранные работы. С. 427.Там же. С. 425.70текстов, бесконечных или, точнее, утраченных (утративших следы собственногопроисхождения) кодов»104. И все же было бы не совсем верно радикальнопротивопоставлять текстовый анализ анализу структурному. Их основноеразличие состоит в том, что первый не ставит своей целью описать структурупроизведения (не отрицая при этом ее существование), а акцентирует внимание насамом процессе структурации. Задача такого анализа-чтения – помыслитьмножественность текста.
В способе критического рассмотрения, который Бартпрактикует в «S/Z», легко обнаружить элементы структурного метода: весьтекст делится на короткие сегменты, лексии, или «единицы чтения», внутрикаждой из которых прослеживаются всевозможные коннотативные смыслы. Бартсравнивает анализ с прогулкой по тексту, назначенье которой – не выявить егозакрытую внутреннюю структуру, а указать на бесчисленные возможностипрочтения, ибо «текст существует лишь в силу межтекстовых отношений»105.Вообще любое прочтение феноменов культуры является, с точки зренияструктурализма, семиотической операцией по преимуществу. Коль скоро намникогда не удастся избавиться от господства языка, единственная возможностьсвободного существования homo urbanus состоит в том, чтобы снимать «всепленки смысла», обнаруживая многочисленные коннотации, различать и делатьявными семиотические коды, играть с языком, противопоставляя однозначнойинтерпретациимножественноевидение.ТакБартпонимаетсущностьструктуралистской деятельности.Проанализировав два различных философских подхода к языку второйполовины ХХ в., выявив точки их расхождения и согласия, проследив историю ихстановления и развития: в первом случае – как возвышения языка, во втором – какего критики, можно сделать вывод, что обе философские системы предоставляютадекватные механизмы для изучения культуры, поскольку – в отличие от чистолингвистическихдоктрин –неограничиваютсярассмотрениемязыка,экстраполируют знания о нем на более широкую сферу культурных феноменов.104105Барт Р.
S/Z. С. 38.Барт Р. Текстовый анализ одной новеллы Эдгара По. С. 428.а71Глава 2. Смена фокуса: от языка к литературе§ 1. Художественная литература как антропологическое пространствореализации возможностей языка1.1Универсальностьметафоры:когнитивныйпотенциаллитературного тропаХудожественная литература является одним из наиболее знаковых явленийкультуры. Чтобы приблизиться к ее пониманию с учетом тех разнообразныхформ, которые она приобрела за последнее столетие, имеет смысл взглянуть наизящную словесность сквозь призму философских учений о языке, сложившихсяв ХХ в.
Выбор художественной литературы в качестве главного предметаисследования обусловлен многими причинами. Во-первых, художественнаялитература в контексте языковой проблематики представляется уникальнымобразованием, поскольку оказывается детерминированной языком не только вплане содержания (что сегодня можно сказать о любом событии культурнойжизни, и шире: обо всем экзистенциальном опыте индивида), но и в планевыражения: литература есть не что иное, как разворачивание языка изапечатление его живой работы. Во-вторых, литература, и в частности поэзия,ввиду ее вербальной стихийности всегда притягивала внимание как Хайдеггера,так и Гадамера, а что касается структурализма, то не только для Р. Барта, но и дляЦв. Тодорова, Ж.
Женнета, А. Компаньона и др. она стала непосредственнымобъектом изучения и интереса. Наконец, само состояние, в котором пребываетныне художественное творчество, своей предельно усложнившейся формойвзывает к философской рефлексии. Интенции, существующие в философии илитературе ХХ в., во многом перекликаются и взаимно обуславливают друг друга,а потому рассмотрение двух этих типов дискурса в перекрестной перспективеможет оказаться весьма плодотворным.Сегодня наблюдается явное сближение философии и литературы. Ихобоюдная зависимость и взаимодополнительность выражается в созвучностивопросов, которыми задаются как мыслители, так и писатели, и, в частности, взаимствованиидругу другаспособов организацииязыковогополяи72содержательныхприемов.Вообщеинтересфилософииксобственнымвыразительным средствам давно вышел за рамки обсуждения частных языковыхпроблем, приняв еще к середине прошлого столетия форму ведущей тенденциимировой мысли, тенденции, обозначение которой – «лингвистический поворот», –ставшее ныне общеупотребительным, говорит само за себя.
Исследованиехудожественных приемов в контексте осмысления языка в качестве парадигмымышления может показаться второстепенной задачей, однако обращение к ним нестолькокаккриторическимфигурам,сколькокаккоригинальнойгносеологической технике способно привести к неожиданным результатам. Этоможно продемонстрировать на примере метафоры.Вряд ли кто в наше время всерьез решится отрицать присутствие илиоспариватьуместностьтерминологическомметафорическихнаучномдискурсе.конструкцийПовышенноедажеввнимание,строгокотороеоказывает метафоре философская и лингвистическая мысль, во многомобъясняется неспособностью закрепления за единицей языка определенногонабора значений, фиксируемых словарем или практикой употребления, посколькуслово постоянно оставляет за собой возможность высказать нечто большее, чемоно непосредственно проговаривает.
В классической теории лингвистики принятосчитать, что язык как система знаков характеризуется двукратным означиваниемсвоих единиц: их формирование происходит сначала в языке, а потом в речи.Слово, представленное в единстве означаемого и означающего, выступаяакустическим образом для объекта действительности, участвует в системеноминативных средств, в которых «зарождается и значение слова, и егоспособность называть»106. Таков акт первичной номинации. «Прямая лексическаяноминация есть всегда процесс обращения фактов действительности в фактысистемы языка, в значения и категории, отражающие опыт носителей языка»107.Метафора же – пример вторичного означивания: при сохранении формы знака106Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл. М.: Наука, 1976. С.
326.Уфимцева А.А. Лексическая номинация (первичная нейтральная) // Языковая номинация(Виды наименований). М.: Наука, 1977. С. 8.10773меняется сущность денотата, а точнее – понятийное представление о нем(сигнификат).ФердинанддеСоссюрнастаивалнапринципиальнойпроизвольности знака (l’arbitraire du signe). Согласно ему, связь междуозначаемым и означающим ничем не мотивирована, а потому относительна108.Именно это свойство знака обуславливает подвижность смысла, особеннозаметную в метафоре: смысл не является данностью, возникающей вместе сословом, не размещается в границах речевого высказывания, он зарождается вотношении «говорящий – язык – слушающий».Всякая метафора логически описывается как категориальная ошибка,поскольку так или иначе оказывается некоторым отступлением от нормы илинарушением правил (правда, не всякое нарушение правил есть метафора), однакоследование норме – а тем более в номинативных высказываниях – чаще всегооборачивается недостаточным (даже чисто информативно) сообщением опредмете, если вообще не тавтологией.
Готлоб Фреге в статье «О смысле изначении», демонстрируя два типа суждений, писал: «а = а и а = b являются,очевидно, предложениями, имеющими различную познавательную ценность: а = аимеет силу a priori и называется, по Канту, аналитическим, тогда какпредложения формы а = b часто содержат очень ценное расширение нашегознания и a priori не всегда могут быть обоснованы»109. В классической риторикеметафора также определялась с точки зрения несоответствия норме, но такоенесоответствие относилось лишь к номинации: какую-то вещь называли не ееименем – либо ради украшательства, либо из соображений экономии речи.Подобную модель анализа Поль Рикёр характеризует как субститутивную 110. Онапредполагает, что метафора воплощается в слове, изолированном от контекста, исостоит в подстановке прямого имени «чужим», что возможно постольку,поскольку словам присущи два смысла – референциальный и фигуративный.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
