Диссертация (1147079), страница 9
Текст из файла (страница 9)
Экономическая безопасность касалась доступа к рынкам и ресурсам (в том числефинансовым), необходимым для поддержания достигнутого уровня благосостояния населения и существующих властных структур. Безопасность общества (societal security)определялась как устойчивость сложившихся языка, культуры, религиозной и национальной идентичности и обычаев.
Под экологической безопасностью, наконец, понималась устойчивость биосферы как на местном, так и на планетарном уровне 102.В духе идей К. Уолца об уровнях анализа Б. Бузан предложил рассматриватьбезопасность на трех уровнях – индивидуальном, государственном и международнойсистемы.
При этом, хотя государство оставалось единственным угрожаемым объектом и99Buzan B. Rethinking security after the Cold War // Cooperation and Conflict. – 1997. – Vol. 32, No 1. – P. 6.Ulmann R. Redefining security // International Security. – 1983. – Vol. 8, No 1. – P. 129.101Buzan B. People, states and fear: An agenda for international security studies in the post-Cold War era. – London: Harvester Wheatsheaf, 1991.
– 393 p.102Ibid. – P. 19–20.10031служило своего рода мостиком между тремя уровнями анализа 103, британский исследователь фактически развил и усложнил неореалистское видение государства, придав емувнутреннее измерение, нашедшее выражение в категории «безопасность общества». Всвою очередь это отразилось и на понимании силы и слабости государств: если ранееони оценивались лишь относительно власти (power) на международной арене, то теперьважную роль приобрели и внутренние факторы – степень поддержки властей, национальный состав населения и др.Несмотря на всю важность критики концепции безопасности со стороны самихреалистов, она практически не затрагивала вопросы онтологии и эпистемологии. Однакоименно вокруг них и развернулись основные дискуссии в теории международных отношений и в исследованиях безопасности в 1980-е гг., известные как «четвертый большойспор» (под первым понимается спор между реалистами и идеалистами в 1930–1940-е гг.,под вторым – между традиционализмом и бихевиоризмом в 1950–1960-е гг., а подтретьим –междуреалистамииглобалистамив1970-е гг.)104.КакотмечаетО.
В. Сафронова105, результатом «второго большого спора» стало укрепление позитивизма (сочетание материалистской онтологии и эмпирической эпистемологии) в науке омеждународных отношениях, что позволило О. Вэверу говорить о синтезе исследовательской повестки неореализма и неолиберального институционализма на основе системного подхода106, а большинству международников – отметить смещение концептуального противостояния неореализм – неолиберализм к линии позитивизм – постпозитивизм.Постпозитивистские течения поставили под вопрос гносеологические основанияпозитивизма – рационалистическую теорию познания, разделяющую субъект и объектисследования и предполагающую возможность накопления «объективных знаний» обобъекте.
Критике со стороны постпозитивистов подверглась и онтология позитивизма:объективная реальность, с их точки зрения, имеет не столько материальный, сколько со-103Smith S. The increasing insecurity of security studies: Conceptualizing security in the last twenty years // Contemporary Security Policy. – 1999.
– Vol. 20, No 3. – P. 83.104Конышев В.Н., Сергунин А.А. Теория международных отношений: канун новых «великих дебатов»? //Полис. – 2013. – № 2. – С. 67–68.105Сафронова О.В. К вопросу о генеалогии конструктивизма в теории международных отношений // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского.
Сер. «Международные отношения. Политология. Регионоведение». – 2004. – № 1. – С. 99–105.106Wæver O. The rise and fall of the inter-paradigm debate // International Theory: Positivism and beyond / ed. byS. Smith, K. Booth and M. Zalewski. – New York: Cambridge University Press, 1996. – P. 161.32циально конструированный характер (то есть обретает некий смысл лишь через взаимодействия индивидов и групп)107.Представляя наименее радикальных среди постпозитивистов критиков традиционных подходов, конструктивисты сосредоточились на исследовании свойств международной системы.
Признавая материальный характер структуры, А. Вендт вместе с темутверждал и ее социальный характер, то есть рассматривал структуру как совокупностьидей, норм и ценностей. Конструктивисты считали, что структура в конечном итоге определяет идентичности акторов на международной арене, а идентичности формируютинтересы, а значит, и определяют поведение государств108.Несмотря на большую роль, которая отводится конструктивистами нормам и ценностям в объяснении поведения государств на международной арене, их взгляды набезопасность в целом следовали логике неореалистов и неолибералов. Как и традиционалисты, говоря о безопасности, конструктивисты подразумевали в первую очередь еевоенные аспекты, а в качестве угрожаемых объектов – государства109.
В отличие от других критиков традиционных подходов, для которых безопасность представлялась глубоко спорным и политизированным понятием, конструктивисты рассматривали ее как поведение, которое объяснялось действием норм и ценностей, лежащими в основе идентичностей и интересов.Попытки расширить и углубить значение категории «безопасность» как в рамкахтрадиционных (Б. Бузан), так и конструктивистских подходов жестко критиковалисьсторонниками неореализма, видевшими в этом риск нарушить интеллектуальную когерентность дисциплины110. В этом смысле концепция безопасности, предложенная Копенгагенской школой (к наиболее известным ее представителям можно отнестиБ.
Бузана в период сотрудничества с Копенгагенским институтом исследований проблеммира и конфликтов, О. Вэвера, Я. де Вилде), являла собой некий третий путь: с однойстороны, она стремилась уйти от узкого понимания традиционалистов, а с другой сто-107Сафронова О.В. Постпозитивистский «большой спор» и его значение для развития науки о международных отношениях // Мировая экономика и международные отношения в начале XXI века. Актуальные проблемыглазами молодых ученых.
– М.: ИМЭМО РАН, 2004. – С. 62; Цыганков П.А. Эволюция западных теоретическихподходов к исследованиям международных отношений // Современные международные отношения и мировая политика: учебник / отв. ред. А.В. Торкунов. – М.: Просвещение, 2005. – С. 19.108Wendt A. Anarchy is what states make of it: The social construction of power politics // International Organization. – 1992. – Vol. 46, No 2. – P. 398.109Katzenstein P. The culture of national security: Norms and identity in world politics. – New York: ColumbiaUniversity Press, 1996. – P. 10.110Walt S. The renaissance of security studies.
– P. 213.33роны, – избежать размывания базовой категории111. Важнейшим отличием Копенгагенской школы стала ее тесная связь с исследованиями проблем мира и, соответственно,интерес к меняющейся повестке дня по вопросам безопасности в Европе в связи с распадом биполярной системы международных отношений.Основываясь на меняющейся повестке дня по вопросам безопасности в Европе нарубеже 1980–1990-х гг. (обострение межэтнических конфликтов на постсоветском пространстве и в бывшей Югославии, приток иммигрантов и беженцев в страны ЕЭС, возникновение феномена городских беспорядков с этническим подтекстом во Франции иВеликобритании, появление крайне правых партий и их успехи на выборах различногоуровня, споры о потере государственного суверенитета в результате развития процессаевропейской интеграции), представители Копенгагенской школы придали категории«безопасность общества» новый смысл.
Если в книге Б. Бузана «Люди, государства истрах» (1983 и 1991 гг. издания) она была скорее подчинена государству и рассматривалась как один из пяти секторов (сам британский исследователь больше внимания уделялизучению экономических и экологических проблем), то в работах Копенгагенской школы приобрела статус полноправной категории. Другими словами, О.
Вэвер и его коллегипредложили дуалистическую концепцию, включающую безопасность государства ибезопасность общества; угрожаемым объектом первой признавался государственныйсуверенитет, а второй – идентичность112.Безопасность общества определялась Копенгагенской школой как «способностьобщества сохранять свои основные черты в изменяющихся условиях».